Призрак реализма

Рассмотрим наиболее характерные определения художественного реализма.

(1) Реализм – это художественное направление, «имеющее целью возможно ближе передавать действительность, стремящееся к максимальному правдоподобию. Реалистическими мы объявляем те произведения, которые представляются нам близко передающими действительность» [Якобсон 1976: 66 ]. Это определение дал Р. О. Якобсон в статье «О художественном реализме» в качестве наиболее расхожего, вульгарно-социологического понимания.

(2) Реализм – это художественное направление, изображающее личность, действия которой детерминированы окружающей ее социальной средой. Это определение профессора Г. А. Гуковского [Гуковский 1967 ].

(3) Реализм – это такое направление в искусстве, которое в отличие от предшествующих ему классицизма и романтизма, где точка зрения автора находилась соответственно внутри и вне текста, осуществляет в своих текстах системную множественность точек зрения автора на текст. Это определение Ю. М. Лотмана [Лотман 1966 ]

Сам Р. Якобсон стремился определить художественный реализм функционалистски, на стыке двух его прагматических пониманий:

«1. […] Под реалистическим произведением понимается произведение, задуманное данным автором как правдоподобное (значение А).

2. Реалистическим произведением называется такое произведение, которое я, имеющий о нем суждение, воспринимаю как правдоподобное» [Якобсон 1976: 67 ].

Далее Якобсон говорит, что в качестве реалистической может быть рассмотрена как тенденция к деформации художественных канонов, так и консервативная тенденция к сохранению канонов [Якобсон 1976: 70 ].

Рассмотрим последовательно приведенные выше три определения художественного реализма.

Прежде всего определение (1) неадекватно тем, что оно не является определением эстетического явления, оно не затрагивает его художественной сути. «Возможно ближе следовать действительность» может не столько искусство, сколько любой обыденный, исторический или научный дискурс. Все зависит от того, что понимать под действительностью. В каком-то смысле определение (1) является наиболее формальным и в этом смысле верным, если его понять в духе идей, изложенных в главе первой, с поправкой на идеи Якобсона. Если под эквивалентом «возможно более близкого следования действительности» мы будем понимать возможно более близкое воспроизведение средних норм письменной речи, тогда наиболее реалистическим будет то произведение, которое будет в наименьшей степени от этих средних норм отклоняться. Но тогда под действительностью надо понимать совокупность семантически правильно построенных высказываний языка (то есть понимать действительность реальность как знаковую систему), а под правдоподобием – экстенсионально адекватную передачу этих высказываний. Грубо говоря, реалистическим тогда будет высказывание типа:

М. вышел из комнаты , а нереалистическим – высказывание типа:

М., он, медленно оглядываясь, – и из комнаты – стремительно.

Второе высказывание не является в этом смысле реалистическим потому, что оно не отражает средних норм письменной речи. В предложении отсутствует стандартное сказуемое; оно эллиптично и синтактически изломанно. В этом смысле оно действительно искаженно, «неправдоподобно» передает языковую реальность. Будем в дальнейшем называть такие высказывания модернистскими (см. также [Руднев 1990b ]).

Однако ясно, что определение (1) имеет в виду несколько иное правдоподобие несколько иной реальности, такой, какой мы ее рассматривали выше, то есть независимой от нашего опыта, «данной нам в ощущениях», противоположной вымыслу. Однако здесь сразу возникает противоречие. Направление художественного вымысла определяется через понятие реальности, которое противопоставлено вымыслу. Ясно, что каждая культура воспринимает свои продукты как адекватно отражающие реальность данной культуры. Так, если в средневековье задумали бы создавать художественное направление, называемое реализмом, то наиболее правдоподобными персонажами там были бы ведьмы, суккубы, дьявол и т. д. А в античности это были бы олимпийские боги.

Таким же функционально зависимым от культуры является критерий правдоподобия. А. Греймас пишет, что в одном традициональном племени правдоподобными (веридиктивными) считались дискурсы, в определенном смысле эквивалентные нашим волшебным сказкам, а неправдоподобными – истории, которые эквивалентны нашим историческим преданиям [Греймас 1986 ]. Р. Ингарден писал, что в искусстве правдоподобно то, что уместно в данном жанре [Ингарден 1962 ].

Чрезвычайно трудно опираться на критерий правдоподобия, когда само понятие истины переживает не лучшие времена после пароксизма правдоподобия в неопозитивизме. Карл Поппер уже в 30-е годы выдвинул принцип фальсификационизма, в соответствии с которым научная теория считается истинной, если ее можно опровергнуть, то есть если ее опровержение не будет бессмысленно [Поппер 1983 ].

Но самое главное, что если мы возьмем ряд высказываний из какого-либо дискурса, который считается заведомо реалистическим, например из повести Тургенева, то там окажется слишком много чрезвычайно неправдоподобных, сугубо условных, конвенциональных черт. Например, рассмотрим обычное высказывание реалистической прозы, когда приводится прямая речь героя и затем добавляется: «подумал такой-то». Если использовать критерий правдоподобия, то такое высказывание является совершенно не реалистическим. Мы не можем знать о том, что подумал кто-то, пока он сам не скажет нам об этом. В этом смысле такое высказывание, строго говоря, не может считаться с точки зрения обыденного языка правильно построенным. Самое главное, что вне художественного сугубо «реалистического» дискурса подобные высказывания и не встречаются. Их можно пометить значком *. Например, странно будет услышать в свидетельском показании на суде следующее высказывание:

* После этого М. подумал, что лучше всего в данной ситуации скрыться.

Высказывания с «подумал» могут встречаться только в модальном контексте либо в контексте эксплицитной пропозициональной установки:

Я полагаю, что он подумал, что лучше всего в этой ситуации скрыться,

либо в модализированном контексте простого предложения:

Вероятно, он подумал, что лучше всего в этой ситуации скрыться.

В каком-то смысле более правдоподобной является литература «потока сознания», так как она, не претендуя на онтологическое правдоподобное отражение действительности, достаточно правдоподобно отражает нормы неписьменной речи, то есть некие обобщенные представления о внутренней речи как об эллиптичной, свернутой, слипшейся, агглютинированной, сугубо предикативной, как понимал ее Выготский [Выготский 1934 ].

Таким образом, реализм – такое же условное искусство, как и классицизм.

Концепция Гуковского, конечно, является более привлекательной по сравнению с официозной. Но это определение реализма также не есть определение эстетической сути художественного дискурса, а лишь его идеологической направленности. Гуковский хотел сказать, что в период развития литературы XIX века была популярна формула детерминированности индивидуального поведения общественной средой и что художественная литература эту формулу каким-то образом отразила. Например, начала зарождаться буржуазия – и тут же появился стяжатель Чичиков, покупающий мертвые души, или Германн, думающий прежде всего об обогащении. Конечно, сейчас к такому пониманию художественного направления трудно относиться серьезно, хотя оно является менее грубым приближением к сути вещей по сравнению с официозным определением реализма.

Наиболее привлекательным является определение Ю. М. Лотмана. Оно определяет реализм не только как эстетическое явление, но в ряду других эстетических явлений, системно. Но успешность этого определения в том, что оно экстенсионально не очерчивает тех текстов, которые традиционно принято считать реалистическими. Определение Лотмана очень хорошо подходит к Пушкину, Лермонтову, Гоголю, Достоевскому и Толстому, но совершенно не подходит к Тургеневу, Гончарову, Островскому, Лескову, Глебу Успенскому. Эти писатели вряд ли рассматривали действительность стереоскопически, как это дано в определении реализма Лотманом. И самое главное, что это определение слишком хорошо подходит к текстам начала XX века, к «Петербургу» Белого, «Мелкому бесу» Сологуба, да и ко всей литературе европейского модернизма – Джойсу, Фолкнеру, Томасу Манну. Вот где на самом деле господствует стереоскопичность точек зрения.

М.: Прогресс, 1987. - 464 c.
Скачать (прямая ссылка): rabotipopoetike1987.pdf Предыдущая 1 .. 201 > .. >> Следующая

Что такое реализм в понимании теоретика искусства? Это художественное течение, имеющее целью возможно ближе передавать действительность, стремящееся к максимуму правдоподобия. Реалистическими мы объявляем те произведения, которые представляются нам близко передающими действительность, правдоподобными. И уже бросается в глаза двузначность:

1. Речь идет о стремлении, тенденции, т.е. под реалистическим произведением понимается произведение, задуманное данным автором как правдоподобное (значениеЛ).

2. Реалистическим произведением называется такое произведение, которое я, имеющий о нем суждение# воспринимаю как правдоподобное (значение В).

В первом случае мы вынуждены оценивать имманентно, во втором мое впечатление оказывается решающим критерием. История искусства безнадежно смешивает оба эти значения термина «реализм». Моей, частной, местной точке зрения приписывается объективное, безусловно достоверное значение. Вопрос о реализме либо ирреализме тех или иных ху-

Статья написана русски. Впервые опубликована на чешском языке под названием я О realismu v шпёш» в журн, ^Ccrvena, Praha, 1921, № 4, s. 300-304. Печатается по изданию: К. Jakobson. Selected Writings, vol. III: Poetry of Crantmat and Grammar of Poetry. The Hague - Paris - New York, Moutoti Publj 1981, p. 723-731.

* Здесь "болтовней" {фрд*

26*дожественных творений сводится негласно к вопросу о моем к; ним отношении. Значение А подменяется незаметно значением В.

Классики, сентименталисты, отчасти романтики, даже ((реалисты» XIX века, в значительной степени модернисты и, наконец, футуристы, экспрессионисты и т.п. не раз настойчиво провозглашали верность действительности, максимум правдоподобия, словом, реализм - основным лозунгом своей художественной программы. В XIX веке этот лозунг дает начало названию художественного направления. Нынешняя история искусства, особенно литературы, создана по преимуществу эпигонами этого направления. Поэтому частный случай» отдельное художественное течение осознается как совершенное осуществление рассматриваемой тенденции и в сопоставлении с ним оценивается степень реализма предшествующих и последующих художественных направлений. Таким образом, негласно происходит новое отождествление, подставляется третье значение слова «реализм» (значение С), а именно сумма характерных признаков определенного художественного направления XIX столетия. Иными словами, реалистические произведения прошлого века представляются историку литературы наиправдоподобнейшими.

Подвергнем анализу понятие художественного правдоподобия. Если в живописи, в изобразительных искусствах можно впасть в иллюзию возможности некой объективной, безотносительной верности действительности, то вопрос о «природном» (по терминологии Платона) правдоподобии словесного выражения, литературного описания совершенно очевидно лишен смысла. Может ли возникнуть вопрос о большем правдоподобии того или иного вида поэтических тропов, можно ли сказать, что такая-то метафора или метонимия объективно реальней? Да и в живописи реальность условна, так сказать, фигуральна. Условны методы проекции трехмерного пространства на плоскость, условна окраска, абстрагирование, упрощение передаваемого предмета, отбор воспроизводимых признаков. Условному живописному языку надо научиться, чтобы увидеть картину, подобно тому, как нельзя понять сказанного, не зная языка. Эта условность, традиционность -живописной подачи в значительной степени обусловливает самый акт нашего зрительного восприятия. По мере накопления традиции живописный образ становится идеограммой, формулой, с которой немедленно по смежности связывается предмет. Узнавание становится мгновенным. Мы перестаем видеть картину. Идеограмма должна быть деформирована. Увидеть в вещи то, чего вчера не в вдел и, должен живописец-новатор - навязать восприятию новую форму. Предмет подается в необычном ракурсе. Композиция, канонизированная предшественниками, нарушается. Так, Крамской, один из основоположников так называемой реалистической школы русской живописи, в своих воспоминаниях повествует, как он стремился максимально деформировать академическую композицию, причем этот «беспорядок» мотивирован приближением к реальности. Это - типичная мотивировка Sturm und Drang"a новых художественных направлений, т.е. мотивировка деформации идеограмм.

В практическом языке существует ряд эвфемизмов - формул вежливости, слов, называющих обиняком, намекающих, условно подставленных. Когда мы хотим от речи правдивости, естественности, выразительности, мы отбрасываем привычный салонный реквизит, называем вещи своим именем, и эти названия звучат, они свежи, мы говорим о них:

"388c"est Ie mot*. Ho вот в нашем словоупотреблении имя сжилось с обозначаемым предметом, и тогда, обратно, если мы хотим выразительного наименования, мы прибегаем к метафоре, намеку, иносказанию. Оно звучит чувствительней, оно доказательней. Иначе говоря, стремясь найти подлинное слово, которое бы нам показало предмет, мы пользуемся словом притянутым, непривычным для нас, по крайней мере в данном приложении, словом изнасилованным. Таким неожиданным словом может оказаться и фигуральное, и собственное название предмета - в зависимости от того, что в ходу. Примеров тому - пропасть, особенно в истории непристойного словаря, Назвать акт своим именем - это звучит забористо, но, если в данной среде крепкое словечко не в диковинку, троп, эвфемизм действует сильней, убедительней. Таково русское гусарское «утилизировать». Потому-то обидней иностранные термины, и они охотно в этих целях перенимаются, оттого-то удесятеряет действенность термина немыслимый эпитет - голландский или моржовыйя притянутый русским ругателем к имени предмета, не имеющего ни к моржам, ни к Голландии никакого отношения. Потому-то мужик перед ходовым упоминанием о совокуплении с матерью (в пресловутых бранных формулах) дает предпочтение фантастическому образу совокупления с душой, еще воспользовавшись для усиления формой отрицательного параллелизма («твою душу не мать»).

Главная > Документ

Творческий принцип реализма и черты реалистического стиля. В.Г.Белинский – теоретик русского реализма Реализм в искусстве - это понятие, характеризующее познавательную функцию искусства: правда жизни, воплощенная специфическими средствами искусства, мера его проникновения в реальность, глубина и полнота ее художественного познания. В русской литературе XIX века с Белинского постепенно установилась диктатура эстетики реализма, диктатура реалистического миросозерцания, которая была завершена творчеством непоколебимых, абсолютных авторитетов: Толстого и Достоевского. Таким образом, данное течение во многом предопределила и задала направление развитию литературы России на десятки лет вперед... Сегодня исследователи так определяют реализм: «Это художественное течение, имеющее целью возможно ближе передавать действительность, стремящееся к максимуму правдоподобия. Реалистическими мы объявляем те произведения, которые представляются нам близко передающими действительность, правдоподобными». В XIX веке этот лозунг дает начало названию художественного направления. В настоящее время выделяется два критерия определения реалистического произведения: 1) под реалистическим произведением понимается произведение, задуманное данным автором как правдоподобное; 2) реалистическим произведением называется такое произведение, которое читатель, имеющей о нем суждение, воспринимает как правдоподобное. Начальный этап развития критического реализма в русской литературе 40-х гг. 19 в. носил условное название «натуральная школа». Этот термин, впервые употребленный Ф. В. Булгариным в пренебрежительной характеристике творчества молодых последователей Н. В. Гоголя, был утвержден в литературно-критическом обиходе В. Г. Белинским, который полемически переосмыслил его значение: «натуральное», т. е. безыскусственное, строго правдивое изображение действительности. Мысль о существовании литературной «школы» Гоголя, выражавшей движение русской литературы к реализму, Белинский развил раньше (ст. «О русской повести и повестях г. Гоголя», 1835, и др.); развёрнутая характеристика натуральной школы и её важнейших произведений содержится в его статьях «Взгляд на русскую литературу 1846 года», «Взгляд на русскую литературу 1847 года», «Ответ ««Москвитянину»«« (1847). Выдающуюся роль собирателя литературных сил натуральной школы сыграл Н. А. Некрасов, составивший и выпустивший в свет её главные издания - альманах «Физиология Петербурга» (ч. 1-2, 1845) и «Петербургский сборник» (1846). Печатными органами натуральной школы стали журналы «Отечественные записки» и «Современник». Для натуральной школы характерно преимущественное внимание к жанрам художественной прозы («физиологический очерк», повесть, роман). Вслед за Гоголем писатели этого направления подвергали сатирическому осмеянию чиновничество (например, в стихах Некрасова), изображали быт и нравы дворянства («Записки одного молодого человека» А. И. Герцена, «Обыкновенная история» И. А. Гончарова и др.), критиковали тёмные стороны городской цивилизации («Двойник» Ф. М. Достоевского, очерки Некрасова, В. И. Даля, Я. П. Буткова и др.), с глубоким сочувствием изображали «маленького человека» («Бедные люди» Достоевского, «Запутанное дело» М. Е. Салтыкова-Щедрина и др.). От А. С. Пушкина и М. Ю. Лермонтова Н. ш. восприняла темы «героя времени» («Кто виноват?» Герцена, «Дневник лишнего человека» И. С. Тургенева и др.), эмансипации женщины («Сорока-воровка» Герцена, «Полинька Сакс» А. В. Дружинина и др.). Натуральная школа новаторски решала традиционные для русской литературы темы (так, «героем времени» становился разночинец: «Андрей Колосов» Тургенева, «Доктор Крупов» Герцена, «Жизнь и похождения Тихона Тросникова» Некрасова) и выдвигала новые (правдивое изображение жизни крепостной деревни: «Записки охотника» Тургенева, «Деревня» и «Антон-Горемыка» Д. В. Григоровича и др.). В стремлении писателей натуральной школы быть верными «натуре» таились различные тенденции творческого развития - к реализму (Герцен, Некрасов, Тургенев, Гончаров, Достоевский, Салтыков-Щедрин) и к натурализму (Даль, И. И. Панаев, Бутков и др.). В 40-е гг. эти тенденции не обнаружили чёткого разграничения, порой сосуществуя в творчестве даже одного писателя (например, Григоровича). Объединение в натуральной школе многих талантливых писателей, ставшее возможным на почве широкого антикрепостнического фронта, позволило школе сыграть важную роль в становлении и расцвете русской литературы критического реализма. Ведущие принципы реализма 19 в.: объективное отображение существенных сторон жизни в сочетании с высотой и истинностью авторского идеала; воспроизведение типичных характеров, конфликтов, ситуаций при полноте их художественной индивидуализации (т. е. конкретизации как национальных, исторических, социальных примет, так и физических, интеллектуальных и духовных особенностей); предпочтение в способах изображения «форм самой жизни»; преобладающий интерес к проблеме «личность и общество» (особенно к неизбывному противостоянию социальных закономерностей и нравственного идеала, личностного и массового, мифологизированного сознания). В стилевой системе реализма на первый план, как во всякой системе позитивистского толка, выдвигается именно сфера означаемого, план содержания. Реализм как стилевая система принципиально противостоит всевозможным попыткам самовыражения художника, экспериментам в области формы. Для реализма характерно недоверие к метафоре, излюбленной риторической фигуре романтического стиля: реалистическое искусство в большей степени метонимично (если пользоваться типологией Романа Якобсона), или синекдохично (согласно А. Потебне). Теорию критического реализма в русской литературе обосновал Белинский. С 1839 по 1846 год критик плодотворно работал в журнале «Отечественные записки», успешно редактируемом Н. А. Некрасовым. Он успешно опровергал нападки и клевету на Пушкина, Лермонтова, Гоголя. Роль Белинского в русской критике, по мнению многих исследователей, подобна роли А.С.Пушкина в литературе. Белинский создал критику, которая по значению своему была достойна высоких образцов русской классической литературы, а его истолкования существенно дополняли смысл произведения. Белинский разработал основополагающие понятия теории литературы: принцип реализма, понятие о народности, систему классификации по родам и жанрам. Пушкин и Гоголь сыграли исключительную роль в формировании культурных принципов Белинского. «У нас нет литературы» - это основная тема всех «Литературных Мечтаний» Белинского. Подробно обозревая всю русскую изящную словесность послепетровского времени, Белинский находит только четырех подлинных выразителей народного духа: Державина, Крылова, Грибоедова и Пушкина. Большую статью он посвятил Гоголю («О русской повести и повестях г. Гоголя», 1835), впервые поставив этого писателя на надлежащую высоту; он первый вскрыл сущность гоголевского творчества - «комическое одушевление, всегда побеждаемое глубоким чувством грусти и уныния». Основные свои мысли о свободном творчестве, о внешней бесцельности искусства, о бессознательной народности художника - все эти мысли Белинский приложил к произведениям Гоголя, как теорию к фактам. Среди литературного наследия Белинского 11 статей на «Сочинения Александра Пушкина» занимают особое место. Они по праву являются завершением всей литературной деятельности гениального критика. Это единственный в русской литературе критический анализ поэзии Пушкина. Критик усматривал теснейшую связь между поэзией Пушкина и эпохой дворянских революционеров-декабристов. Блестящий и глубокий разбор поэзии непосредственных предшественников Пушкина и связи их с Пушкиным; критическая оценка и классификация лирических произведений великого поэта; определение внешнего и внутреннего пафоса его творчества; последовательный разбор всех поэм Пушкина; ряд блестящих и глубоких характеристик героев этих поэм и вообще общественных типов России первой четверти XIX века, - все это навсегда и неразрывно связало имя Белинского с именем Пушкина. С тех пор прошло три четверти века - и до сих пор эта работа Белинского остается единственной во всей пушкинской литературе. Белинский обосновал преемственность литературы XVIII и XIX веков, объяснил роль Фонвизина, Крылова, Державина в формировании правдивого художественного изображения современной им действительности. К реалистичности в своих мировоззренческих позициях Белинский пришел не сразу, но миновав периоды шеллингианства и фихтеанства. Однако осенью 1837 г. он познакомился с философской концепцией Гегеля, во многом определившей последующие взгляды критика. «Новый мир нам отрылся. Это было освобождение, - вспоминал впоследствии Белинский про осень 1837 г. - Слово «действительность» сделалось для меня равнозначительно слову Бог». Это было разрывом с субъективно-идеалистической философией Фихте; гегельянство же было понято Белинским в смысле философского реализма. Теперь Белинский признал «действительным» весь окружающий его мир, признал внутреннюю разумность не только внутреннего, но и всего это внешнего мира. Так пришел Белинский к знаменитой теории разумной деятельности, увидев в ней реалистический оплот против былых своих идеалистических отвлеченностей. Критический анализ произведений реалистической школы, оценка их социальной точки зрения и объяснение их значения – все это стало главной задачей критической работы последних годов жизни Белинского. В острой полемике с идеалистической эстетикой реакционного лагеря Белинский закладывает основы новой, демократической эстетики и создает творческую программу русского критического реализма, оформляя его тем самым как новое литературное направление. Опираясь на свой общие положения о зависимости человека от общества и об исторической закономерности социальной жизни, он обосновывал неизбежность критического изображения современной русской действительности указаниями на ее отрицательные особенности, которые должны быть отражены в литературе. Различая в реальной жизни ее внутренние существенные свойства и их внешние проявления, Белинский считал задачей художественной литературы законченное отражение существенных свойств и отношений действительности через ее личные, индивидуальные проявления, т. е. типизацию изображаемой жизни. Он часто указывал на недопустимость простого подражания жизни в ее внешних проявлениях и рабского копирования ее случайных черт. Он знал, в частности, что нельзя «содержание» произведения смешивать с его «сюжетом» и смеялся над теми, кто это делал. «Возможность и действительность» изображаемых характеров и являлась для Белинского основным принципом оценки литературных произведений в его борьбе за реализм в русской художественной литературе. Он постоянно указывал на «верность действительности» как на важнейшую задачу литературы. Насколько верно Белинский понимал реалистическое соответствие художественного образа с отраженным в нем типическим характером, показывает следующее его разъяснение: «Теперь под «идеалом» разумеют не преувеличение, не ложь, не ребяческую фантазию, а факт действительности, такой, как она есть; но факт, не списанный с действительности, а проведенный через фантазию поэта, озаренный светом общего... значения... и потому более похожий на самого себя, более верный самому себе, нежели самая рабская копия с действительности верна своему оригиналу». Иначе говоря, писатель, отражая в личности и действиях своего героя некоторые характерные свойства, существующие в реальной жизни людей, может понять их очень глубоко и может раскрыть их более ярко и законченно, чем они бывают выражены в реальной действительности, в жизни той или иной отдельной личности. Разъясняя принципы реализма, Белинский, боролся вместе с тем и за идейную сознательность передовой русской литературы. Критикуя современные ему нравоописательные романы, Белинский указывал, что «в них нет... взгляда на вещи, нет идеи, нет знания русского общества». Быстро развиваясь в идейном отношении, неотступно следя за «умственной жизнью современного мира», критик требовал этого и от писателей. Обосновывая неизбежность господства критического реализма, разоблачающего существующие социальные отношения с точки зрения передовых общественных взглядов, Белинский боролся тем самым за демократизацию содержания русской литературы. Значение Белинского громадно не только в истории русской литературы, но и в истории русской общественной мысли. Якобсон Р. О художественном реализме./ Работы по поэтике. - М., 1987. - С. 387. Якобсон Р. О художественном реализме./ Работы по поэтике. - М., 1987. - С. 387. Замечание впервые встречается в газете «Северная пчела» от 26 января 1846. См. Цейтлин А. Г., Становление реализма в русской литературе, М., 1965; Кулешов В. И., Натуральная школа в русской литературе XIX в., М., 1965; Манн Ю. В., Философия и поэтика «натуральной школы», в кн.: Проблемы типологии русского реализма, М., 1969. Якобсон Р. О художественном реализме./ Работы по поэтике. - М., 1987. - С. 387-393. Потебня А.А. Теоретическая поэтика. - М.: Высш. шк., 1990. - С. 142. См.: Белинский В. Г. Журнальные и литературные заметки. - Полн., собр. соч., т. 6, с. 240. Белинский В. Г. - Русская литературa в 1842 году. - Полн., собр соч. т. 6, с. 526. Белинский В. Г. Вступление к «Физиологии Петербурга...».-Полн собр. соч., т. 8, с. 376.

1. 22. Литературно-критическая деятельность В. Г. Белинского. Ее периодизация. Московский период. Типологический анализ одной из статей данного периода

   Документ

   Виссарион Григорьевич Белинский (1811-1848) был первым великим русским критиком. Он создал эстетическую программу реалистического направления. С середины 1830-х и почти на протяжении всех 1840-х годов он являлся главным идейным вдохновителем

2. Пояснительная записка Программа-минимум кандидатского экзамена по специальности 10. 01. 02 ─ русская литература включает объем знаний, предусмотренный типовыми учебными программами по истории русской литературы для филологических факультетов университетов Беларуси,

   Пояснительная записка

   Программа-минимум кандидатского экзамена по специальности 10.01.02 ─ русская литература включает объем знаний, предусмотренный типовыми учебными программами по истории русской литературы для филологических факультетов университетов

   Документ

   «Натуральная школа» в РЛ 40х годов. В.Г.Белинский как т-к реализма: НШ– этап в развитии Рус. Реализма, граница которого измеряется 40гг.НШ объединяет писателей-прозаиков, начинающих талантливых писателей, признающих авторитет Белинского-теоретика

Затонский

Поэтика реализма

Реализм как литературное направление сформировался в 19 веке. Элементы реализма присутствовали у некоторых авторов и ранее, начиная с античных времен. Непосредственным предшественником реализма в европейской литературе являлся романтизм. Сделав предметом изображения необычное, создавая воображаемый мир особых обстоятельств и исключительных страстей, он (романтизм) одновременно показал личность более богатую в душевном, эмоциональном отношении, более сложную и противоречивую, чем это было доступно классицизму, сентиментализму и другим направлениям предшествующих эпох. Поэтому реализм развивался не как антагонист романтизма, но как его союзник в борьбе против идеализации общественных отношений, за национально-историческое своеобразие художественных образов (колорит места и времени). Между романтизмом и реализмом первой половины 19 века не всегда легко провести четкие границы, в творчестве многих писателей романтические и реалистические черты слились воедино - произведения Бальзака, Стендаля, Гюго, отчасти Диккенса. В русской литературе это особо отчетливо отобразилось в произведениях Пушкина и Лермонтова (южные поэмы Пушкина и «Герой нашего времени» Лермонтова). В России, где основы реализма были еще в 1820 - 30-х гг. заложены творчеством Пушкина («Евгений Онегин», «Борис Годунов «Капитанская дочка», поздняя лирика), а также некоторых других писателей («Горе от ума» Грибоедова, басни И. А. Крылова), этот этап связан с именами И. А. Гончарова, И. С. Тургенева, Н. А. Некрасова, А. Н. Островского и др. Реализм 19 века принято называть «критическим», так как определяющим началом в нем являлось именно социально-критическое. Обостренный социально-критический пафос - одна из основных отличительных черт русского реализма - «Ревизор», «Мертвые Души» Гоголя, деятельность писателей «натуральной школы». Реализм 2-ой половины 19 века достиг своих вершин именно в русской литературе, особенно в творчестве Л. Н. Толстого и Ф. М. Достоевского, ставших в конце 19 века Центральными фигурами мирового литературного процесса. Они обогатили мировую литературу новыми принципами построения социально-психологического романа, философской и моральной проблематикой, новыми способами раскрытия человеческой психики в ее глубинных пластах.
Признаки реализма:
1. Художник изображает жизнь в образах, соответствующих сути явлений самой жизни.
2. Литература в реализме является средством познания человеком себя и окружающего мира.
3. Познание действительности идет при помощи образов, создаваемых посредством типизации фактов действительности (типические характеры в типической обстановке). Типизация характеров в реализме осуществляется через «правдивость деталей» в «конкретностях» условий бытия персонажей.
4. Реалистическое искусство - искусство жизнеутверждающее, даже при трагическом разрешении конфликта. Философское основание этому - гностицизм, вера в познаваемость и адекватное отражение окружающего мира, в отличие, например, от романтизма.
5. Реалистическому искусству присуще стремление рассматривать действительность в развитии, способность обнаруживать и запечатлевать возникновение и развитие новых форм жизни и социальных отношений, новых психологических и общественных типов.

Индивидуально-творческое художественное сознание. Романтизм и реализм (поэтика автора)

На специфике литературы конца XVIII - начала XX в. глубоко отразились большие социальные и политические сдвиги, происходившие в это время. Реальные исторические процессы сочетались с необычайно интенсивными идеологическими движениями, быстрой сменой форм и способов осмысления истории. При этом сама литература осознается как развитие, а ее история как такое развитие, которое неразрывно связано со всеми, казалось бы, внешними по отношению к ней факторами, со всеми изменениями действительности. Для характеристики масштабов совершавшихся в литературе процессов можно указать на то, что литература (уже с середины и особенно с конца XVIII в.) как бы разворачивает в обратном порядке тот путь, который поэтическое мышление в свое время прошло от Гомера до риторической поэзии. На этом новом пути литература постепенно освобождается от "багажа" риторики и в какой-то момент достигает гомеровской вольности и широты на совсем не гомеровском материале современной жизни. Литература по мере своего развития в XIX в. предельно сближается с непосредственным и конкретным бытием человека, проникается его заботами, мыслями, чувствами, создается по его мерке и в этом отношении "антропологизируется"; точно так же, непосредственно и конкретно, с чувственной полнотой и неисчерпаемостью, она стремится передать всю действительность. Жизнь как таковая и человек в его индивидуальном облике и общественных связях становятся основным объектом поэтического изображения. Со второй половины XVIII в.. в Европе, а в течение XIX в.- отчасти под европейским влиянием - и на Востоке традиционалистские, риторические постулаты вытесняются из литературной теории и литературной практики. Такой поворот в специфике художественного сознания исподволь давно уже подготовлялся «индивидуалистические устремления в литературе Возрождения, психологические открытия Шекспира и писателей классицизма, скептицизм Монтеня, Паскаля и т.п.); просветительская идеология и, в частности, новое понимание отношений человека и мира, в центре которого оказывается не универсальная норма, а мыслящее "я", лишили риторику ее мировоззренческого основания; а классическая немецкая философия и романтизм довершила ее дискредитацию. Свойственная предшествующему типу художественного сознания стилистическая и жанровая аргументация заместилась видением историческим и индивидуальным. Центральным "персонажем" литературного процесса стало не произведение, подчиненное заданному канону, а его создатель, центральной категорией поэтики - не СТИЛЬ или ЖАНР, а АВТОР. Традиционная система жанров была разрушена и на первое место выдвигается роман, своего рода "антижанр", упраздняющий привычные жанровые требования. Понятие стиля переосмысляется: оно перестает быть нормативным и делается индивидуальным, причем индивидуальный стиль как раз и противостоит норме. Отдельные приемы и правила уступают место подчеркнутому стремлению к само- и миро-познанию, синтезированному в широком художественном образе. Поэтику - в узком смысле этого слова - вытесняет эстетика: если в предшествующую, риторическую, эпоху мы извлекаем эстетику из "поэтических искусств" и установлений литературного канона, то теперь должны проделать обратную операцию: дабы извлечь общие константы поэтики обратиться к эстетике эпохи и обусловленному ей творческому опыту писателей. Поскольку литературный процесс рассматриваемого периода теснее чем когда бы то ни было связан одновременно с личностью писателя и окружающей его действительностью, направлен из ее освоение, в художественном сознании первостепенную роль грают литературные методы, направления, объединяющие писателей со сходными эстетическими идеалом и мировосприятием. Такими ведущими методами или направлениями в литературе XIX в. были романтизм и реализм, и их преемственность, взаимодействие и противостояние определяют основное литературное содержание эпохи. С романтизмом кончается долгая пора господства риторического "готового слова", заранее заданных форм, жанров, стилистических средств поэзии. Отныне писатель начинает овладевать и пользоваться словом как вольным, несвязанным орудием воспроизведения, анализа и познания действительности, отданным в его распоряжение. "Литературность" уступает место стремлению к правде жизни: если прежде "готовые формы" разделяли писателя и действительность и взгляд писателя, направленный на действительность, всегда встречался с закрепленным в традиции словом как посредником, как регулятором всякого смысла, то теперь писатель, обращаясь к действительности, применяет к ней свое слово. В итоге поэтическое слово в литературе XIX в. становится индивидуально насыщенным, свободным и многозначным - в противоположность риторическому слову, которое в принципе должно соответствовать некоторому устойчивому смыслу. И романтизм, и созревающий по мере его развития реализм схожи в своем стремлении сблизить действительность и словесность, правду жизни и правду литературы. Различие состояло в способе реализации этого стремления: писатель-романтик мыслил расширение прав и границ реальности в литературе как путь личностных ее восполнений; писатель-реалист пытался изобразить реальность как таковую, в том числе и во всех "непоэтических" ее слоях, давая им равную возможность высказывания. Если для романтизма обыденная реальность - канва, по которой вышивается узор реальности высшей, доступной лишь внутреннему зрению поэта, то реализм был направлен на поиск форм связей и взаимозависимостей реальности внутри нее самой. Однако сущностные расхождения романтизма и реализма проявлялись в рамках общей задачи: интерпретации, соответственно авторскому мировосприятию, смысла и законов реальности, а не перевода ее в конвенциональные, риторические формы. Поэтому, утверждая согласно художественному сознанию эпохи ведущую в литературе роль автора, романтизм и реализм понимают по-разному авторские функции. В центре романтической эстетики - творческий субъект, гений, убежденный в универсальности своего видения действительности ("мир души торжествует победу над внешним миром" - Гегель), выступающий как интерпретатор мирового порядка. Личностные элементы в поэтике романтизма выдвигаются на первый план: экспрессивность и метафоризм стиля, лиризм жанров, субъективность оценок, культ воображения, которое мыслится единственным инструментом постижения реальности и т.д. Изменяется соотношение поэзии и прозы: до XVII в. поэзия почиталась главным родом литературы, в XVIII в. ее место занимает проза, а в романтизме поэзия рассматривается как высшая форма прозы. Всеохватность "тиранического присутствия автора" (Флобер) позволила романтизму, даже сохраняя иногда внешние приметы предшествующих систем поэтики (пресловутый "классицизм" романтиков, риторический пафос, любовь к антитезам и т.п.), решительно отринуть "готовое слово", противопоставив ему слово авторское, индивидуальное (как частный пример - тяготение романтиков к произвольным этимологиям, как бы пересозданию семантики слова). Поэт-романтик "присваивает" себе слово, пытается распространить власть "своего" слова и тем самым своего "я" на всю действительность, но логика литературного развития ведет к тому, что возникает сопутствующее и одновременно противоположное стремление возвратить слово действительности, возвратить как не только и даже не столько авторское, но прежде всего как её слово: возникает реализм. Слово в реализме, оставаясь индивидуально-личным инструментом писателя, в то же время слово "предметное", как бы принадлежащее самой действительности. Над субъективизмом романтизма берет верх объективная тенденция, тенденция вслушивания в "голоса" действительности с беспримерно сложным соотношением этих "голосов". Ситуация, когда произведение складывается как полифония голосов - видимо, общий случай для реалистической литературы XIX века (начиная с "Повестей Белкина" Пушкина), и полифония в романах Достоевского - лишь частный случай этой общей ситуации. В романтизме произведение строится как внешнее здание внутренней формы, с известным произволом строящего "я"; в реализме все внешнее становится всецело внутренней задачей, уходит вглубь, цементирует произведение, придавая ему подлинную органичность. Соответственно меняются взаимоотношения автора и читателя. Замечание Вордсворта о том, что автор - это, "человек, беседующий с людьми", определенно констатирует переход от конвенционального читателя традиционалистской эпохи, который удовлетворяется "эффектом ожидания", заключенным в риторической словесности, к читателю, который видится автору как собеседник. Но в романтизме формами такой установки на читателя становятся экспрессия и непосредственность как осознанная стилистическая задача, а в реализме создание атмосферы достоверности и жизненности, сближающей читателя со сведущим и ищущим автором. Личностное сознание, отделившее поэтику литературы XIX в. поэтики предшествующего периода, наряду с новой трактовки категории автора предопределило и новую трактовку героя литературы; и опять-таки эта трактовка, при несомненных чертах сходства, существенно разнится в романтизме и реализме. Романтизму с его культом индивидуального ("только индивидуум интересен, все классическое неиндивидуально" - Новалис) важно в человеке не всеобщее, очищенное от случайного, но единичное, исключительное. В то же время в силу субъективизма, присущего романтикам, герой и автор предельно сближаются, первый очень часто оказывается проекцией личности второго. Романтическому представлению о художнике, противостоящем миру и обществу, соответствует герой, "выпадающий" из действительности. Складываются известные романтические типы героев (изгнанник, чудак, мятежник и т.п.) с нестабильным компромиссом между литературностью ("книжностью") таких персонажей и ярко выраженной психологической характеристикой, создающей иллюзию их жизненности. Тенденция к жизненности (и жизненности подлинной) берет верх в реализме: вместо "не-схождения" героя и мира, их принципиального несовпадения и непримиримости предполагается, что любой герой существует прежде всего внутри действительности, даже если он ей и противостоит. Односторонность соединения личности и действительности через контраст преодолевается многообразием человеческих типов в реализме XIX в., многообразием, которое не поддается никакой классификации, причем каждый тип отвечает реальным, а не просто литературным критериям и складывается на основе жизненных, а не "поэтических" качеств (ср., например, образы "лишних людей", "нигилистов" т.д. в русской литературе). Психологические открытия романтизма тем самым подкрепляются в реализме широким социальным и историческим анализом и мотивировкой поведения героя. Ситуация литературы XIX в., индивидуально-творческая поэтика приводят также к радикальному переосмыслению традиционных жанров - даже тогда, когда сохраняется их внешняя номенклатура. Романтикам виделась в идеале внежанровая и внеродовая поэзия. Ламартин в "Судьбах поэзии" настаивал, что литература не будет ни лирической, ни эпической, ни драматической, ибо она должна заместить собою религию и философию Ф.Шлегель полагал, что "каждое поэтическое произведение - само по себе отдельный жанр". Практически предпочтительными становятся личностные жанры: дневники, письма, записки, воспоминания, лирические виды поэзии; в то же время драма и роман лиризуются, поскольку творческое "я", стремясь выразить себя лирически, но, притязая на поэтическую власть над целым миром, использует повествовательные формы выражения (см., например, творчество Байрона). В реализме, с его тяготением с, познанию жизни "изнутри", повествовательные жанры (и в первую очередь жанры прозы) выдвигаются на авансцену, а среди них главная роль начинает принадлежать роману. Сам роман понимается не столько как носитель определенных жанровых признаков, но как наиболее универсальное поэтическое слово. (Представлявшаяся романтикам начала века внежанровая и внеродовая литература в известной степени была осуществлена именно в романе как всеохватывающей по своему смыслу и в то же время каждый раз индивидуально построенной форме. В многообразии видов реалистического романа XIX в. можно обнаружить известные тенденции и константы его развития: например, экстенсивность и концентрированность описания, эпическая просторность и драматическая конфликтность (ср. романы Толстого а Достоевского) и т.д. С другой стороны, происходит постепенная романизация различных жанров, любого повествования, благодаря ему даже короткий рассказ может стать носителем необычайно весомого, собственного "романного" содержания (Чехов). Романтизм и реализм с особой остротой поставили проблему национальной специфики литературы, которая во всей своей полноте - как проблема исторической поэтики (с этим связано и введение понятия "всемирная литература") - осознается именно в это время. Действительно, каждая национальная литература XIX в., давая конкретное отражение общелитературного процесса, предлагает свой вариант его развития. Так, особую область составляют литературы Востока, где ломка традиционалистского сознания проходит на основе скрещения, совмещения просветительских, романтических и реалистических тенденций в литературе, усваиваемых в определенном соответствии с собственным национальным опытом. Но и в Европе, сообразно социальному и культурному развитию каждой страны, литературный процесс принимает различные национальные формы. Для немецкой литературы, например, весьма характерно, что за романтизмом не наступает, как во Франции, эпоха реализма, но начинается своего рода буферный период, т.н. "бидермейера", в котором тенденции старого и нового не получают ясного разрешения, а идут на длительный компромисс. В России, напротив, начиная а второй трети столетия, реализм становится безусловно ведущим направлением. При этом по ходу своего развития русская литература утверждает наиболее влиятельные и общезначимые принципы реализма и, в частности, реализма критического. При том, что романтизм дал толчок к развитию реализма, сам он не был повергнут своим "детищем". Очевидно, что именно сосуществование романтизма и реализма (см. ситуацию во французской литературе, где трезвый реализм Бальзака соседствовал с пылким романтизмом Гюго и даже с т.н. "неоклассицизмом"; или такие фигуры на скрещении направлений, как Гейне, Диккенс, Лермонтов) - этих из одного корня выросших явлений - и обусловило возникновение представления об извечной борьбе реализма и романтизма. Но в значительной мере это "эффект ретроспекции". В XIX в. бытие каждого из двух направлений тесно связано с присутствием другого. Перед реалистической литературой, непосредственно сопряженной с действительностью, иногда встает опасность растворения в ней, отказа от своей специфики, от обобщающей силы художественного слова. Приходится всякий раз восстанавливать универсальность слова, которое писатель использует в его частном, индивидуализованном облике, утверждать всеобщность содержания, преодолевая сугубую конкретность деталей. Как только реализм переходил грань "литературности" и принимал вид натурализма, бытового или физиологического очерка и т.п., вступали в силу романтические тенденции, порождая декоративность модерна, импрессионизм с его иллюзией эстетической самоценности случайного поэтического образа, символизм, прибегающий к усложненной технике обобщений и т.д. С другой стороны, зрелый реализм создает свои, особые средства универсализации, углубления смысла и силы воздействия индивидуального слова, типизирует конкретное, добивается все большего художественного синтеза явлений жизни. Впоследствии, в XX веке, оппозиция романтизма (как бы сильно он ни влиял на некоторые модернистские течения) и реализма (как бы ни расширял он свои возможности, отходя от догматической регламентации) перестает быть всеохватывающей и определяющей. Литературный процесс дробится на множество школ и направлений (футуризм, экспрессионизм, сюрреализм, неоклассицизм, необарокко, мифологический реализм, документализм, постмодернизм, концептуализм и т.д.), которые и В своей новизне, и в преемственности отталкиваются от самых разнородных и разновременных традиций. Однако при всем том для литературы XX века в целом вопрос о соотношении автора и произведения/текста остается центральным и актуализуется в проблемах "своего" и "чужого" слова, вне- или меж-индивидуального начала и начала индивидуального, коллективного сознания и бессознательного и сознания личностного.

Т. Венедиктова. Секрет срединного мира: культурная функция реализма XIX в.

"Реализм - это ужасное слово" - сетовали полтораста лет назад первоназыватели этого литературного движения Э. Шанфлери и Ж. Дюранти, и с ними трудно не согласиться. Имея, как правило, позитивную оценочную коннотацию, слово обескураживает хотя бы уже тем, что, наряду со словом "правдивость", употребляется "в самом различном и неясном смысле" . За ним и во времени тянется длинный шлейф противоречивых, даже взаимоисключающих ассоциаций. Читателю, искушенному в интеллектуальной истории, в понятии "реализм" аукается эхо далеких и близких идейных битв, в которых оно выступало антагонистом то "номинализма", то "идеализма", то "позитивизма", то "феноменологизма" и т. д. Усугубляет путаницу дисциплинарное разноречие: литературовед и философ, семиотик и психолог используют термин охотно, но каждый по-своему.

Во всех случаях, однако, обращение к нему предполагает проблематизацию исходного понятия "реальность" и, соответственно, таких категорий, как действительное и вымышленное, объективное и субъективное, истинное и ложное. Спор-разговор о реализме, в какой бы плоскости он ни велся, подразумевает (или должен подразумевать) постановку вопроса о природе познания и о способах представления (репрезентации) знания. Не удивительно, что последний по времени раунд спора разразился в европейской гуманитарной науке в начале 1960-х годов в связи с так называемым "кризисом рациональности", "кризисом репрезентации", - кризисом, иначе говоря, доверия к способности (или претензии) научного разума служить проводником к объективной истине. Оглядываясь на культурный опыт предшествующих двух столетий, можно констатировать, что именно степень гносеологического оптимизма, т.е. мера доверия человека к собственным познавательным возможностям служила мерой востребованности и актуальности "реализма" как эстетической, философской, мировоззренческой категории.

В самом широком и общем понимании реализм предполагает точку зрения на мир как данный человеку объективно, раскрывающийся постепенно в познавательном опыте и объемлемый в идеале единой теорией. Установка, в рамках которой "реальность" предстает как "абсолютизированная, то есть та же самая и такая же самая для всякого познающего субъекта и автономно для себя существующая" , имеет глубокие корни в нововременной европейской культуре и по сей день воспринимается нами как "естественная". В понятиях современного человека даже на бытовом уровне "реальность" - нечто осязаемо прочное, надежное, равное себе, существующее независимо от сознания и восприятия и в этом смысле противоположное субъективному желанию, индивидуальной фантазии, - мы и говорим поэтому, что реальность "сопротивляется", или "напоминает о себе", или "диктует", или даже "мстит" тому, кто склонен ее недооценивать.

Такой взгляд коррелирует в целом с естественнонаучным подходом к жизни, во многом будучи именно им, если не порожден, то воспитан. Правда, в наши дни он характеризует ученых в неизмеримо меньшей степени, чем полтораста и более лет назад. Физика элементарных частиц моделирует исследуемые процессы, принципиально учитывая позицию наблюдателя, т.е. исходя из посылки, что субъект и объект, мысль и вещь лишь искусственно представимы в автономии друг от друга. Да и большинство современных естественников и гуманитариев сходятся в том, что вне опосредованности опытом, языком, интерпретацией (множественностью интерпретаций) мир не мыслим. Он поэтому не может быть охвачен единой теорией. В отсутствие же верховной инстанции или метода, способных удостоверить (гарантировать) соответствие концепта-представления природе сущего - даже в физической, не говоря уже о метафизической сфере - дискуссия по вопросу об истине перемещается в психологическое и социологическое измерение. Истина тогда начинает определяться как "согласованность" между убеждением и опытом, индивидуальным убеждением и убеждениями, принятыми в конкретном человеческом сообществе.

В свете и вследствие общеметодологического сдвига, характеризующего мысль ХХ столетия, естественно было ждать реинтерпретации представлений о литературном реализме. Она и происходила в последние десятилетия, правда, по преимуществу в контексте западной гуманитарной науки. В российской академической среде теория реализма в искусстве, если не считать недолгой формалистической "интерлюдии", развивалась в русле объективистской логики и уже в силу этого склонялась к апологии "честного метода" более, чем к его глубинной проблематизации. Длительное и повышенное внимание к реализму в итоге обидным, но характерным образом обернулось притуплением зрения.

Чтобы дать явлению определение, надо видеть его пределы, а для этого необходимо занять позицию извне. Английский семиотик К.Маккейб формулирует эту позицию с отчасти "провокативной" резкостью: плодотворное истолкование реализма, считает он, возможно "только в свете антиреалистической эпистемологии" . Впрочем, идея поиска новой "оптики" взамен привычной, как бы самим предметом заданной, зрела и в отечественном литературоведении. Косвенно, ее необходимость подразумевал А.В. Карельский, когда писал о прозе середины XIX века: "Писатели данного этапа испытывают возможности строго последовательного, как бы "буквального" толкования (курсив наш - Т.В.)... понятий "реализм" и "правда жизни" . "Буквализм" писателей носил для своего времени экспериментальный, творчески-продуктивный характер, - законсервировавшись в качестве нормативной теоретической установки, он в какой-то момент неизбежно утратил продуктивность и в изменившемся культурном, научно-гуманитарном контексте должен был подвергнуться переоценке. Самоописание явления культуры заслуживает доверия, но заслуживает и вопрошания с использованием преимуществ которые дает историческая дистанция. Современный взгляд на реализм должен предполагать как бережное реконструирование тех дискуссий, в которых он ("изм") сам себя обосновывал, так и усилие проникнуть в их невысказанную подоплеку, - переформулировать их центральный сюжет, то есть задать литературному прошлому вопросы, которые оно в свое время не умело или не хотело себе задать.
В целом, на протяжении XIX и значительной части XX в. не только в отечественной (от В. Белинского до Д. Затонского), но и в западноевропейской литературной науке (от Гегеля до Э. Ауэрбаха и Г. Лукача) преобладал "генетический" подход к реализму, в рамках которого он определялся как верное отображение социальной действительности, - не механическое, а творческое, улавливающее сквозь дотошно воспроизводимую материальную поверхность, "вещность" (res) жизни ее "правду", сущностные закономерности. В пределах этого подхода был продемонстрирован богатый спектр исследовательских возможностей, но его эпистемологическая ограниченность и, отчасти, эстетическая глухота также проявились со временем. Последняя в начале ХХ в. была подвергнута критике "формалистами", справедливо указывавшими на то, что, если художественный смысл рассматривать лишь с точки зрения его социального (внелитературного) генезиса, отдать должное реализму как искусству не представляется возможным.

Раннюю, еще конспективную постановку вопроса о реализме как о специфическом виде художественной условности мы находим у Р.Якобсона и Б. Томашевского, - в 1960-1970-х годах она разрабатывалась в русле структуралистской и постструктуралистской методологии. Р. Барт, Ж. Женетт, Ц. Тодоров и др. развивали мысль о том, что реализм по сути есть "иллюзионизм", художественная "чара" (по выражению М. Бютора, "hantise", - "удивительная власть наделять присутствием отсутствующие предметы") или, если выражаться более филологически, специфический код, манера письма.

Если в рамках генетического подхода писатель-реалист представал как медиум объективной правды жизни, то в рамках подхода формалистического он - искусный мастер слова, работающий в герметическом пространстве текста и посредством определенной совокупности приемов успешно создающий "эффект реальности". Первый подход, длительное время "царствовавший" в российском литературоведении в качестве официальной нормы (если не догмы), сегодня справедливо воспринимается как архаичный, вызывая подчас даже излишне резкую реакцию отторжения. Формалистический подход, тоже далеко не новый, сохраняет инструментальную ценность, хотя и усталость от имманентно-текстового анализа ощутима сегодня весьма сильно (в западном литературоведении, кажется, даже более, чем в нашем).

В 1970-1980-е гг. в фокусе дискуссий о реализме оказался третий подход, который следовало бы назвать "прагматическим". Он сформировался в русле феноменологической традиции и рецептивной эстетики, связан с именами таких теоретиков, как Х.-Г. Яусс, В. Изер, П. Рикер. Все они исходят из представления о литературном произведении как системе, открытой в контекст культуры (который сам по себе имеет отчасти текстовую природу) и наиболее полно раскрывающейся в акте восприятия, взаимодействия с читателем. Отчасти эта перспектива была намечена еще формалистами, в той мере, в какой их занимал не мимесис, а семиосис: "референциальная иллюзия", вырабатываемая средствами текста, но по сути своей адресованная тому, кто читает, партнеру по семиотическому процессу.
Все три обозначенные подхода внутренне неодносоставны, жили и живут во множестве индивидуальных вариаций. Полемизируя друг с другом и отчасти сменяя друг друга во времени, они по-настоящему друг друга не отменяли. Каждый ценен тем, что дает возможность по-новому сформулировать ключевой вопрос, версии которого в итоге таковы. Каким образом литература отражает реальность? - спрашивали критики генетического направления. Формалистов интересовало скорее то, каким образом литература заставляет нас поверить, что она отражает реальность. На взгляд прагматистов, последняя постановка вопроса правомочна, но узка: ориентируя ученого на поиск внутритекстовых приемов, она его тем самым и ограничивает, мешая увидеть проблему в ее общекультурном измерении. Если нам интересно и важно знать, как "сделана" реалистическая художественная иллюзия, то не менее важно и интересно спросить: почему она столь живо востребуется читательской аудиторией, причем в одних исторических контекстах больше, а в других меньше? какова ее культурная функция? каков ее антропологический смысл? - Именно эти вопросы, предполагающие культурологический, междисциплинарный подход к той совокупности литературных явлений, за которыми закрепилось обозначение "реализм", представляются сегодня наиболее актуальными.

Это возвращает нас к ключевой для реализма проблеме подобия - жизни и правде жизни (категории жизнеподобия и правдоподобия не тождественны, но и в бытовом, и в литературоведческом дискурсе употребляются зачастую без должной строгости, порой едва ли не взаимозаменимо). Одной из важных вех в современной дискуссии на этот счет явилась знаменитая статья Р. Барта "Эффект реальности" (1968). Центральная ее мысль вырастает из комментария к пассажу в "Простой душе" Г. Флобера, где описывается гостиная м-м Обен и, в частности, упоминается, что "на стареньком фортепьяно, под барометром, высилась пирамида из коробок и картонок". Исходя из общеэстетического предубеждения, что в художественном повествовании висящие "ружья" должны стрелять, а используемые автором детали - значить, можно предположить (что и делает Барт),что фортепьяно - индекс буржуазного благосостояния хозяйки, "пирамида из коробок и картонок" - знак безалаберной, словно выморочной атмосферы дома Обенов и т.д. При всем том остается без ответа вопрос: к чему и зачем барометр? Упоминание о нем функционально разве лишь как указание на физический референт ("то, что имело место"). Но ведь никакого референта не было! Читатель прекрасно понимает, что "на самом деле" не было ни барометра, ни гостиной, ни самой м-м Обен. Но даже и понимая, добровольно и условно верит, что было, принимая предложенную автором "иллюзию референциальности", - т.е. культивируемые данным типом литературного творчества правила игры.

Важнейшим признаком реализма XIX в. Р. Барт предлагает считать "новое правдоподобие", в рамках которого происходит демонстративное слияние означаемого с референтом: реализм определяется как "дискурс, включающий высказывания, гарантированные одним лишь референтом" . На сходное определение опирается в своих работах и Ц. Тодоров: "Жизнеподобие это маскарадный наряд, в который одеваются законы текста, становясь в наших глазах незаметными, заставляя воспринимать произведение исключительно в его отношении к реальности" Отличие "старого" подобия от "нового" состоит, по Тодорову, в том, что первое зиждилось на соблюдении законов жанра или "законов текста" как некоторой формально-смысловой рамки, заданной культурной традицией, относительно стабильной и таким образом предорганизующей индивидуальное восприятие. В новых условиях "рамка" словно пытается стать прозрачной, незаметной: означаемое прячется за мнимый референт. Историко-культурные основания и мотивы этого "маскарада" нас и будут далее занимать.

Размышляя над словом "real" ("реальный", "настоящий", "подлинный"), английский лингвист и философ Дж. Л. Остин замечает, что от обычных слов-определений (например, слова "желтый") оно отличается отсутствием позитивного, определенного значения. Я могу сказать: "It is yellow" ("оно - я не знаю что - желтое"), но не могу: "It is real" ("оно - ? - реальное, настоящее)". С другой стороны, говоря, к примеру, "Эта птица настоящая", я могу иметь в виду целый веер разнообразных значений: что она не является чучелом, или не является игрушкой, или не является картиной, или не является галлюцинацией и т.д. Высказывание в итоге имеет смысл, только если участники речи представляют себе, какое из возможных негативных значений актуально для данного случая. Вопрос "настоящее ли?" ("is it real?"), подытоживает Остин, - всегда плод сомнения, неуверенности, подозрения, что вещи могут быть иными, чем кажутся.

Очень конкретное наблюдение лингвиста возвращает нас к литературной ситуации середины позапрошлого века: именно к тому в ней, что свидетельствовало явно об очередной смене эстетических вех, а косвенно - о более глубоких и исторически конкретных сдвигах в культуре. Литераторы этого времени исполнены подозрительности в отношении условностей художественного восприятия и творчества (жанровых, стилистических, этикетных), - словно обуяны стремлением с ними окончательно расправиться. Давно ли романтики бунтовали против классицистической иерархии стилей и жанров? Теперь объектом отрицания становятся романтические стилевые и образные формы, вдруг ставшие остро ощутимы в своей отработанности, искусственности, "усталости". Впервые приехав в Париж, 17-летний Анри Бейль был, по собственным воспоминаниям, несказанно удивлен и разочарован тем, что не нашел в городе... гор: "Так это и есть Париж?" - спрашивал себя обескураженный юноша. Год спустя сходное недоумение он высказал товарищу-драгуну на Сен-Бернарском перевале: "Это всего-навсего и есть Сен Бернар?". "Это немного глупое удивление и восклицание преследовали меня всю мою жизнь. Мне кажется, что это зависит от воображения; я делаю это открытие, как и многие другие, в 1836 году, когда пишу это" . Ирония автобиографа направлена здесь на зашоренность (т.е. ограниченность) воображения ходульно романтическим представлением о высоком и исключительном.

Р. Якобсон О ХУДОЖЕСТВЕННОМ РЕАЛИЗМЕ (Якобсон Р. Работы по поэтике. - М., 1987. - С. 387-393) До недавнего времени история искусства, в частности история литературы, была не наукой, а causerie. Следовала всем законам causerie.

Бойко перебегала от темы к теме, от лирических словоизлияний об изяществе формы к анекдотам из жизни художника, от психологических трюизмов к вопросу о философском содержании в социальной среде. Говорить о жизни, об эпохе на основании литературных произведений - такая благодарная и легкая задача: копировать с гипса проще и легче, нежели зарисовывать живое тело. Causerie не знает точной терминологии. Напротив, разнообразие наименований, эквивокация, дающая повод к каламбурам, - все это чаще придает большую прелесть разговору. Так и история искусства не знала научной терминологии, пользовалась обиходными словами, не подвергая их критическому фильтру, не разграничивая их точно, не учитывая их многозначности.

Например, историки литературы безбожно путали идеализм как обозначение определенного философского миропонимания и идеализм в смысле бескорыстия, нежелания руководствоваться узко материальными побуждениями. Еще безнадежней путаница вокруг термина "форма", блестяще вскрытая в трудах Антона Марти по общей грамматике.

Но особенно не повезло в этом отношении термину "реализм". Некритическое употребление этого слова, чрезвычайно неопределенного по своему содержанию, привело к роковым последствиям. Что такое реализм в понимании теоретика искусства? Это художественное течение, идеющее целью возможно ближе передавать действительность, стремящееся к максимуму правдоподобия. Реалистическими мы объявляем те произведения, которые представляются нам близко передающими действительность, правдоподобными. И уже бросается в глаза двузначность: 1. Речь идет о стремлении, тенденции, т. е. под реалистическим произведением понимается произведение, задуманное данным автором как правдоподобное (значение А ). 2. Реалистическим произведением называется такое произведение, которое я, имеющей о нем суждение, воспринимаю как правдоподобное (значение В ). В первом случае мы вынуждены оценивать имманентно, во втором мое впечатление оказывается решающим критерием.

История искусства безнадежно смешивает оба эти значения термина "реализм". Моей, частной, местной точке зрения приписывается объективное, безусловно достоверное значение. Вопрос о реализме либо ирреализме тех или иных художественных творений сводится негласно к вопросу о моем к ним отношении. Значение А подменяется значением В . Классики, сентименталисты, отчасти романтики, даже "реалисты" XIX века, в значительной степени модернисты и, наконец, футуристы, экспрессионисты и т. п. не раз настойчиво провозглашали верность действительности, максимум правдоподобия, словом, реализм - основным лозунгом своей художественной программы.

В XIX века этот лозунг дает начало названию художественного направления. Нынешняя история искусства, особенно литературы, создана по преимуществу эпигонами этого направления. Поэтому частный случай, отдельное художественное течение осознается как совершенное осуществление рассматриваемой тенденции и в сопоставлении с ним оценивается степень реализма предшествующих и последующих художественных направлений.

Таким образом, негласно происходит новое отождествление, подставляется третье значение слова "реализм" (значение С), А именно сумма характерных признаков определенного художественного направления XIX столетия . Иными словами, реалистические произведения прошлого века представляются историку литературы наиправдоподобнейшими. Подвергнем анализу понятие художественного правдоподобия.

Если в живописи, в изобразительных искусствах можно впасть в иллюзию возможности некой объективной, безотносительной верности действительности, то вопрос о "природном" (по терминологии Платона) правдоподобии словесного выражения, литературного описания совершенно очевидно лишен смысла. Может ли возникнуть вопрос о большом правдоподобии того или иного вида поэтических тропов, можно ли сказать, что такая-то метафора или метонимия объективно реальней? Да и в живописи реальность условна, так сказать, фигуральна.

Условны методы проекции трехмерного пространства на плоскость, условна окраска, абстрагирование, упрощение передаваемого предмета, отбор вопроизводимых признаков. Условному живописному языку надо научиться, чтобы увидеть картину, подобно тому, как нельзя понять сказанного, не зная языка. Эта условность, традиционность живописной подачи в значительной степени обусловливает сам акт нашего зрительного восприятия. По мере накопления традиции живописный образ становится идеограммой, формулой, с которой немедленно по смежности связывается предмет. Узнавание становится мгновенным.

Мы перестаем видеть картину. Идеограмма должна быть деформирована. Увидеть в вещи то, чего вчера не видели, должен живописец-новатор - навязать восприятию новую форму. Предмет подается в необычном ракурсе. Композиция, канонизированная предшественниками, нарушается. Так, Крамской, один из основоположников так называемой реалистической школы русской живописи, в своих воспоминаниях повествует, как он стремился максимально деформировать академическую композицию, причем этот "беспорядок" мотивирован приближением к реальности.

Это - типичная мотивировка Sturm und Drang"a новых художественных направлений, т. е. мотивировка деформации идеограмм. В практическом языке существует ряд эвфемизмов - формул вежливости, слов, называющих обиняком, намекающих, условно подставленных. Когда мы хотим от речи правдивости, естественности, выразительности, мы отбрасываем привычный салонный реквизит, называем вещи своим именем, и эти названия звучат, они свежи, мы говорим о них: c"est le mot. Но вот в нашем словоупотреблением слово сжилось с обозначаемым предметом, и тогда, обратно, если мы хотим выразительного наименования, мы прибегаем к метафоре, намеку, иносказанию. Оно звучит чувствительней, оно показательней.

Иначе говоря, стремясь найти подлинное слово, которое бы нам показало предмет, мы пользуемся словом притянутым, непривычным для нас, по крайней мере в данном приложении, словом изнасилованным. Таким неожиданным словом может оказаться и фигуральное, и собственное название предмета - в зависимости от того, что в ходу. Примеров тому - пропасть, особенно в истории непристойного словаря. Назвать акт своим именем - это звучит забористо, но, если в данной среде крепкое словечко не в диковинку, троп, эвфемизм действует сильней, убедительней. Таково русское гусарское "Утилизировать ".

Потому-то обидней иностранные термины, и они охотно в этих целях перенимаются, оттого-то удесятеряет действенность термина немыслимый эпитет - Голландский или Моржовый , притянутый русским ругателем к имени предмета, не имеющего ни к моржам, ни к Голландии никакого отношения. Потому-то мужик перед ходовым упоминанием о совокуплении с матерью (в пресловутых бранных формулах) дает предпочтение фантастическому образу совокупления с душой, еще воспользовавшись для усиления формой отрицательного параллелизма ("твою душу не мать"). Таков и революционный реализм в литературе. Слова вчерашнего повествования больше ничего не говорят. И вот предмет характеризуется по признакам, которые вчера признавались наименее характерными, наименее достойными передачи и которых не замечали.

"Он любит останавливаться на несущественном", - таково классическое суждение консервативной критики всех времен о современном новаторе. Предоставлю любителю цитат самому подобрать соответствующие материлы из критических отзывов современников о Пушкине, Гоголе, Толстой, Андрее Белом и т. д. Такая характеристика по несущественным признакам представляется адептам нового течения более реальной, нежели окаменелая традиция, им предшествующая. Восприятие иных - консервативнейших - продолжает определяться старым каноном, и потому его деформация, осуществленная новым течением, представляется им отказом от правдоподобия, уклоном от реализма; они продолжают пестовать старые каноны как единственно реалистические. Итак, поскольку мы выше говорили о значении А термина "реализм", т. е. о тенденции к художественному правдоподобию, мы видим, что такое определение оставляет место для двусмыслицы. А1 - тенденция к деформации данных художественных канонов, осмысленная как приближение к действительности. А2 - консервативная тенденция в пределах данной художественной традиции, осмысленная как верность действительности. Значение В предусматривает мою субъективную оценку данного художественного явления как верного действительности; итак, подставив полученные результаты, находим: Значение В1 - т. е.: Я революционер в отношении к данным художественным навыкам, и деформация оных воспринимается мною как приближение к действительности. Значение В2 - т. е.: Я консерватор, и деформация данных художественных навыков воспринимается мною как извращение действительности. В последнем случае только художественные факты, не противоречащие, на мой взгляд, данным художественным навыкам, могут быть названы реалистическими, но поскольку наиреалистичнейшими, с моей точки зрения, являются именно мои навыки (традиция, к которой я принадлежу), то, учитывая, что в рамках иных традиций, даже не противоречащих моим навыкам, последние осуществлены не вполне, я усматриваю в этих традициях лишь частичный, зачаточный, недоразвившийся или упадочный реализм, между тем как единственно подлинным реализмом объявляется тот, на котором я воспитан. В случае же В1 я, обратно, ко всем художественным формам, которые противоречат данным художественным навыкам, для меня неприемлемым, отношусь так же, как в случае В2 я бы отнесся к формам НЕ противоречащим. В этом случае я легко могу приписать реалистическую тенденцию (в А1 смысле слова) формам, вовсе не задуманным как таковые. Так примитивы часто интерпретировались под углом зрения В1 . Бросалось в глаза их противоречие канону, на котором мы воспитаны, тогда как их верность своему канону, традиционность упускалась из виду (А2 истолковывалось как А1 ). Точно так же писания, вовсе не задуманные как поэтические, могут быть восприняты и истолкованы как таковые. Ср. отзыв Гоголя о поэтичности описи драгоценностей московских царей, замечание Новалиса о поэтичности азбуки, заявление футуриста Крученых о поэтическом звучании счета из прачечной или поэта Хлебникова о том, как порою опечатка художественно искажает слово.

Конкретное содержание А1 и А2 , В1 и В2 крайне относительно. Так, современный оценщик усмотрит реализм в Делакруа, но не в Делароше, в Эль Греко или Андрее Рублеве, но не в Гвидо Рени, в скифской бабе, но не в Лаокооне. Как раз обратно судил бы воспитанник академии прошлого века. Улавливающий правдоподобие Расина не улавливает правдоподобия у Шекспира, и наоборот. Вторая половина XIX века.

Группа художников борется в России за реализм (первая фаза С , т. е. частный случай А1 ). Один из них - Репин - пишет картину "Иван Грозный и сын его Иван". Соратники Репина приветствуют ее как реалистическую (С - частный случай В1 ). Обратно - академический учитель Репина возмущен нереальностью картины, подробно вычитывает извращения правдоподобия у Репина в сопоставлении с единственно для него самого правдоподобным академическим каноном (т. е. с точки зрения В2 ). Но вот академическая традиция изжита, канон "реалистов"-передвижников усваивается, становится социальным фактом. Возникают новые живописные тенденции, начинается новый Sturm und Drang в переводе на язык программных деклараций - ищут новой правды. Современному художнику картина Репина поэтому, разумеется, представится неестественной, неправдоподобной (с точки зрения В1 ), и лишь консерватор чтит "реалистические заветы", силится глядеть глазами Репина (вторая фаза С , т. е. частный случай В1 ). Репин в свою очередь не усматривает в Дега и Сезанне ничего, кроме кривляния и извращения (с точки зрения В2 ). На этих примерах очевидна вся относительность понятия "реализм"; между тем историки искусства, по своим эстетическим навыкам принадлежа, как мы уже оговаривали, в большинстве к эпигонам реализма (С второй фазы), произвольно ставят знак равенства между С и В2 , хотя в действительности С - лишь частный случай В . Как мы знаем, А негласно подменивается значением В , причем не улавливается принципиальное различие между А1 и А2 , разрушение идеограмм осознается лишь как средство к созданию новых - самодовлеющего эстетического момента консерватор, разумеется, не воспринимает. Таким образом, имея в виду как будто А (собственно А2 ), историки искусства в действительности апеллируют к С . Поэтому когда историк литературы примерно заявляет: "русской литературе свойствен реализм", то это звучит равносильно афоризму "человеку свойственно быть двадцатилетним". Поскольку утвердилась традиция, что реализм - это С , новые художники-реалисты (в смысле А1 этого термина) вынуждены объявить себя неореалистами, реалистами в высшем смысле слова или же натуралистами, устанавливать различие между реализмом преблизительным, мнимым (С ) и, на их взгляд, подлинным (т. е. своим). "Я реалист, но только в высшем смысле", - заявил уже Достоевский. И почти ту же фразу повторяли поочередно символисты, итальянские и русские футуристы, немецкие экспрессионисты и проч. и проч. Порою эти неореалисты окончательно отождествляли свою эстетическую платформу с реализмом вообще, и поэтому они вынуждены, оценивая представителей С , отлучить их от реализма.

Так, посмертной критикой был взят под сомнение реализм Гоголя, Достоевского, Толстого, Тургенева, Островского. Самое С характеризуется историками искусства (в частности, литературы) очень неопределенно и приблизительно - нельзя забывать, что характеристику дают эпигоны. Ближайший анализ, несомненно подставит вместо С ряд величин более точного содержания, покажет, что отдельные приемы, которые мы относим огульно к С , характерны далеко не для всех представителей так называемой реалистической школы, а с другой стороны, обнаруживаются также вне данной школы. Мы уже говорили о прогрессивном реализме как о характеристике по несущественным признакам. Один из приемов такой характеристики, культивированный, между прочим, рядом представителей школы С (в России - так называемой гоголевской школой) и потому иногда неправильно отождествляемый с С вообще, - это уплотнение повествования образами, привлеченными по смежности, т. е. путь от собственного термина к метонимии и синекдохе. Это "уплотнение" осуществляется наперекор интриге либо вовсе отменяет интригу. Возьмем грубый пример: два литературных самоубийства - бедной Лизы и Анны Карениной. Рисуя самоубийство Анны, Толстой пишет, главным образом, о ее сумочке. Этот несущественный признак Карамзину показался бы бессмысленным, хотя по сравнению с авантюрным романом XVIII века рассказ Карамзина - тоже цепь несущественных признаков. Если в авантюрном романе XVIII века герой встречал прохожего, то именно того, который нужен ему или по крайней мере интриге. А у Гоголя, или Толстого, или Достоевского герой обязательно встретит сперва прохожего ненужного, лишнего с точки зрения фабулы, и завяжет с ним разговор, из которого для фабулы ничего не последует. Поскольку такой прием нередко объявляется реалистическим, обозначим его через D , повторяя, что D часто бывает представлено в С . Мальчику задают задачу: из клетки вылетела птица; за какое время долетела она до леса, если ежеминутно пролетала столько-то, а рассмотяние между клеткой и лесом такое-то. Мальчик спрашивает: а какого цвета была клетка? Этот мальчик был типичным реалистом в D смысле слова.

Или еще анекдот - "армянская загадка": "Висит в гостиной, зеленая. Что такое? - Оказывается: селедка! - Почему в гостиной?

А разве не могли повесить? - Почему же зеленая? - Выкрасили. - Но зачем?

Чтобы труднее было отгадать". Это стремление, чтобы труднее было отгадать, эта тенденция к замедлению узнавания ведет к акцентированию нового признака, к новопритянутому эпитету. В искусстве неизбежны преувеличения, писал Достоевский; чтобы показать вещь, надо деформировать ее вчерашний облик, окрасить ее, как окрашивают препарат для наблюдения под микроскопом. Вы расцвечиваете предмет по-новому и думаете: он стал ощутительней, реальней (А1 ). Кубист умножил на картине предмет, показал его с нескольких точек зрения, сделал осязательнее. Это - живописный прием.

Но есть еще возможность - в самой картине мотивировать, оправдать этот прием; например, предмет повторен, отраженный в зеркале. Точно так же в литературе. Селедка - зеленая, ибо выкрасили - ошеломляющий эпитет реализован - троп обращается в эпический мотив.

Зачем выкрасили - ответ у автора найдется, но на деле справедлив один ответ: чтобы труднее было отгадать. Таким образом, несобственный термин может быть навязан предмету, либо он может быть подан как частная концепция этого предмета. Отрицательный параллелизм отвергает метафору во имя собственного термина. "Я не дерево, я женщина", - говорит девушка в стихотворении чешского поэта Шрамека.

Это литературное построение может быть оправдано, из черты сказа стало деталью сюжетного развития. - Одни говорили: это следы горностая, другие отвечали: нет, это не следы горностая, это проходил Чурила Пленкович.

Обращенный отрицательный параллелизм отвергает собственный термин для метафоры (в цитированном стихотворении Шрамека - "Я не женщина, я дерево" или в театральной пьесе другого чешского поэта, Карела Чапека: - Что это? - Носовой платок. - Это не носовой платок. Это прекрасная женщина, стоящая у окна. Она в белой одежде и мечтает о любви... ). В русских эротических сказках образ совокупления часто подается в терминах обращенного параллелизма, равно как и в свадебных песнях, с той разницей, что в этих песнях метафорическое построение обычно ничем не оправдано, между тем как в сказках эти метафоры мотивируются как способ соблазнить девку, примененный лукавый героем сказки, или же эти метафоры, рисующие совокупление, мотивируются как зверячье истолкование непонятного для зверей человеческого акта. Последовательная мотивировка, оправдание поэтических построений также порой называется реализмом. Так, чешский романист Чапек-Ход полушутя называет "реалистической главой" мотивировку путем тифозного бреда "романтической" фантастики, поданной в первой главе повести "Самый западной славянин". Обозначим такой реализм, т. е. Требование последовательной мотивировки, реализации поэтических приемов , через Е . Это Е часто смешивается с С, В и т. д. Поскольку теоретики и историки искусства (в особенности литературы) не различают разнородных понятий, скрывающихся под термином "реализм", постольку они обращаются с ним, как с мешком, беспредельно растяжимым, куда можно упрятать все что угодно. Возражают: нет, не все что угодно.

Фантастику Гофмана никто не назовет реализмом. Значит, какое-то одно значение у слова "реализм" все-таки есть, что-то может быть взято за скобку. Отвечаю: никто не назовет лопаты косой, но это не значит, что слово "коса" наделено всего одним значением.

Нельзя отождествлять безнаказанно различные значения слова "реализм", как нельзя, не рискуя прослыть умалишенным, смешивать женскую косу с железной. Правда, первое смешение легче, ибо различные понятия, скрывающиеся за единым термином "ключ", между собой резко разграничены, между тем как мыслимы факты, о которых можно одновременно сказать: это реализм в С, В1, А1 и т. д. смысле слова. Но тем не менее С, В, А1 и т. д. смешивать недопустима.

Вероятно, существуют в Африке арапы, которые и в игре оказываются арапами. Несомненно, существуют альфонсы с крестным именем Альфонс. Это не дает нам права каждого Альфонса считать альфонсом и не дает ни малейшего основания делать выводы о том, как играет в карты арапское племя. Заповедь самоочевидна до глупости, но тем не менее говорящие о художественном реализме против нее беспрестанно погрешают.