КУЛЬТУРА, ЛИТЕРАТУРА
РОБЕРТ БАЛАКШИН
Вологодский писатель Роберт Балакшин известен Русскому Северу не только своей прозой. Недавно он издал книгу, которая меня лично глубоко потрясла. Называется она "Россия - это сама жизнь". В ней собраны высказывания иностранцев о России и русском народе. Сегодня мы публикуем некоторые фрагменты из книги.
А несколько лет назад у нас в газете вышли на Рождество две замечательные сказки немецкого хирурга и писателя Рихарда фон Фолькманна. Их знает весь мир, но именно благодаря Роберту Балакшину, его переводу, с ними смог познакомиться и русский читатель.
- Роберт Александрович, как вы, собственно говоря, узнали о существовании Фолькманна?
Году в 75-м я зашел в "Букинист" и купил старинную книжечку 1909 года с иллюстрациями, сделанными сыном Фолькманна. Это было 39-е издание "Сказок у французского камина", впервые книга вышла после окончания Франко-Прусской войны.
В семидесятые годы перевод напечатать было невозможно. Ведь Фолькманн - христианский писатель. Полностью книга до сих пор не опубликована. Та брошюрка, с которой вы знакомы, это не больше трети того, что было переведено.
Кстати, в Германии их до сих пор любят. В городе Халле Фолькманну стоит памятник. Я узнал об этом от немцев, которые привезли нам в дар иконы. Те, что были украдены в России: скуплены за бесценок и переправлены на Запад. А в Германии, оказывается, есть целое движение, которое эти образа выкупает и возвращает Русской Церкви.
Почему я взялся за эту работу? Не знаю. Я был тогда неверующим. Очень люблю немецкую литературу - Гофмана, Гете. Может быть, поэтому.
- А когда вы перестали быть неверующим?
Из детства осталось смутное воспоминание, как бабушка взяла меня в Москву. Это было, наверное, на Пасху. Помню, как священник вышел в белом одеянии. Я решил, что это Бог, и рассказывал потом всем, что видел Бога.
Бабушка хотела меня окрестить, но отец, он был до нашего переезда в Вологду директором совхоза, сказал, что выгонит нас обоих из дома.
До этого, конечно, не дошло бы, но человеком отец был очень принципиальным. Я ему многим обязан. Он серьезно занимался моим воспитанием. В детстве читал мне Пушкина, Жуковского, Гоголя. Отец заложил основы любви к русской классической литературе. В те годы, 50-е, еще не было телевидения, а на кино не всегда хватало денег. И поэтому я много и жадно читал. Я принадлежу, наверное, к последнему поколению, которое выросло без телевизора.
Будучи человеком замкнутым, в Церковь я пришел тоже через чтение. Решил написать историю Обыденной церкви, построенной в Вологде по обету во время чумы. Поставлена она была за один день, и чума действительно прекратилась.
Для меня это была история моего города. С Богом я ее не соотносил. И вот засел за дореволюционные "Епархиальные ведомости" и столкнулся с очень мощным пластом культуры. С глубокой, интересной, своеобразной жизнью.
Во время этой работы и произошло чудо моего возвращения к вере. Был 84-й год. Крестился в селе Хрыново под Москвой вместе с дочкой. Храм был выбран моим крестным отцом, доктором искусствоведения Николаем Николаевичем Третьяковым - родственником того Третьякова, который основал знаменитую галерею. Крестной матерью стала Ксения Петровна Трубецкая, тоже потомок древнего рода.
В те годы с подобными людьми легче всего было встретиться именно в храме.
- Как вы стали писателем?
Я писал с детства, но мощный волевой импульс получил в армии. Я служил в Риге, в части была огромная библиотека, и я прочел там 14 томов Джека Лондона и множество других книг. Не просто читал, а учился, старался понять, как это делается. Стал вести дневник. У меня ведь никакого жизненного опыта не было. Пошел в землекопы - написал три первые повести.
Учителями моими были Александр Александрович Романов и Астафьев, как ни странно. Мы с ним совершенно разные люди. Но Астафьев передал мне очень важный завет: писательство - это такой же честный труд, как любой другой. Его не нужно стыдиться.
- Да, об Астафьеве. Вы можете объяснить, почему наши писатели-деревенщики ушли вдруг из прозы в публицистику.
Нельзя сказать, что совсем ушли. У Белова вышла сейчас крупная вещь - "Час Шестый", у Распутина - рассказ "Изба". Но, безусловно, литературе сейчас приходится тяжело. Нельзя требовать книг о войне в Югославии прежде, чем там перестанут падать бомбы. У нас та же ситуация: страсти кипят, неизвестность.
Я вот сны свои записываю. Около шестисот страниц уже - кипа. Вот лет семь назад, помню, приснилось: будто гонится за мной кто-то, я взбегаю на последний этаж, там вижу полукруглое окно. Разбиваю его и падаю; не падаю, а, скорее, лечу навстречу радугам. Они одна за другой переливаются, и открывается слово "Россия".
Я часто во сне летаю. Спросил батюшку, игумена Никиту:
- С чего бы это?
Это гордыня у тебя, хочешь быть не таким, как все, - отвечает.
- Вы в какой храм ходите?
В Лазаревскую церковь. Именно ее я в своей повести "И в жизнь вечную" описал. О священнике, расстрелянном в ЧК. Она вышла недавно в "Нашем современнике".
Хорошая старая церковь. Недавно парни какие-то попытались окна побить. Сторож одного скрутил, в милицию сдал. Так они следующий раз его заперли и стекла все же переколотили. Любопытно, что именно их так в храм влечет? У нас многие, вокруг церкви ходят, ругаются, а ведь не отгонишь.
- Как долго вы работали над последней книгой "Россия - это сама жизнь"?
Я долго собирал записки иностранцев, путешествовавших по России. И лет семь-девять назад, когда нас, русских, особенно сильно поносили, я и решил предложить посмотреть на нас со стороны, глазами иностранцев, которые уважали Россию. Года четыре собирал по книгам, журналам, газетам высказывания. Потом лет пять пытался издать. В Москве побывал во множестве издательств, в том числе и церковных. Ничего не вышло. Помог Валентин Купцов, наш бывший вологодский секретарь обкома. Нашел немного денег. Книгу пришлось на треть урезать, тираж крохотный - 1000 экземпляров. Но и за то слава Богу.
Г. ДОНАРОВ
РОССИЯ - ЭТО САМА ЖИЗНЬ
Выдержки из книги
Русская идея - христианская
То, что я люблю и чему удивляюсь в русском народе... представляет собою нечто вечное, общезначимое и великое - именно его любовь к человеку и веру в Бога.
Русская душа полна человеческой христианской любви, более теплой, простой и искренней, чем я встречал у других народов...
Русский крестьянин глубоко религиозен, видит Бога во всех вещах и считает ненормальным, неумным человека, не верующего в Бога.
Бэринг.
Надо прибавить, что религиозное сознание русских имеет своим источником исключительно евангельские заветы. Христианское понимание греха и раскаяние живут в душах самых ужасных преступников. Почти всегда после высшего напряжения воли и разрядов энергии, этих спутников преступления, у русских наступает внутреннее крушение. Опустив голову, с потухшим взором и нахмуренным лицом русский человек впадает в мучительное отчаяние, в нем начинается тяжелый внутренний процесс. Вскоре отчаяние, стыд и раскаяние, неотразимое стремление принести повинную и искупить свой грех совершенно овладевают им. Он кладет поклоны перед иконой и в отчаянии взывает ко Христу. Душевное состояние его можно охарактеризовать словами Паскаля: "Бог прощает всякого, в чьей душе живет раскаяние".
Морис Палеолог.
Русские глубоко почитают Бога и святых Его и везде, где только встретят образ Распятого, немедленно падают ниц с сердечным благоговением.
Кампензе.
Вдовствующая императрица выдвигала требование, чтобы в Тюильри были православное духовенство и домовая православная церковь, так как русские великие княжны никогда не меняют веры.
Лависс и Рамбо.
Посол привез царю от цесаря маленькую шкатулку с драгоценными камнями и в великолепном сосуде миро от мощей св.Николая Мирликийского, мощи которого находятся в стране немцев: они знают, какую большую цену оно имеет в глазах царя. Царь оказал этому послу большой почет.
Павел Алеппский.
Первое, что привлекает в Лавре, это, конечно, мощи преподобного Сергия Радонежского. Именно от них исходит, я бы сказал, освящающая сила. Это не просто святость, это какая-то трезвенная святость.
Хилл.
В этот день Патриарх посадил подле себя за стол нового Салоса, который постоянно ходит голым по улицам. К нему питают великую веру и почитают его свыше всякой меры как святого и добродетельного человека. Его называют человек Божий. Патриарх непрестанно подавал ему пищу собственными руками и поил из серебряных кубков, из которых сам пил, причем осушал последние капли в свой рот, ради освящения. Мы были изумлены.
Павел Алеппский.
Князь Дмитрий, главнейший из моих провожатых, не садился иначе за обед, как по отслушании литургии. Богослужение их вдвое продолжительнее нашего и совершается с таким благоговением, что трудно выразить словами.
Кобенцель.
Солдаты, не найдя в домах чем бы могли воспользоваться, взяли с собою иконы, но русские побежали за ними и за дорогую цену выкупили эти иконы.
Олеарий.
Когда иконы становятся старыми, они их не выбрасывают и не сжигают, но отпускают их в текущую воду, давая им плыть куда угодно, или же закапывают на кладбище или в древесном лесу глубоко в землю, причем стараются не допустить каких-либо нечистот в этом месте.
Олеарий.
Новодевичий монастырь выстроила Царица и поместила в нем русских монахинь, которых Царь привез из Смоленска и города Могилева. Их было около семидесяти. Они по большей части из знатного рода, дочери вельмож: лица их блещут, как солнце, одежда - красивого покроя. Они отличаются скромностью, совершенством и чистотою нравов.
Павел Алеппский.
Здание монастыря (Варлаамия Хутынского) громадно. В нем свыше ста монахов, большая часть коих славится своею добродетелью и святостью: мы видели собственными глазами, что некоторые из них носят на теле по сорок лет железные пояса из цепей: свои рубахи и платья они не меняют, пока те совершенно не истлеют на них. О, удивление! Мы обоняли от них запах, подобный мускусу. Как они счастливы, блаженны и благополучны! Бог да сделает нас соучастниками их!
Павел Алеппский.
Ввиду того, что штурм Выборга назначен на завтра, Царь на сегодня объявил пост. Воздержание соблюдалось строго, никто ничего не ел, в церквях и дома день и ночь непрерывно молились, взывая к Богу и прося Его благословения на победу...
Гонец привез от Царя радостную весть о капитуляции Выборга. Из крепости тотчас сделано было три выстрела, сзывавшие народ в собор к обедне для вознесения Богу благодарений по случаю успеха царского оружия.
Юль.
Русские могут беседовать о религии шесть часов подряд. Русская идея - христианская идея, на первом плане в ней любовь к страдающим, внимание к индивидуальной личности.
Нашу смертную жизнь русский считает неподлинной жизнью и материальную силу недействительною силою.
Палеолог.
Десять лет тому назад один сербский монах с Атоса, путешествовавший по России, в одном селении вблизи Урала увидел потрясающую картину: парень и девушка стояли в пшенице и пели "Отче наш". Удивленному монаху объяснили, что когда-то на этом месте стояла церковь и поэтому верующие русские здесь молятся.
Страшно и прекрасно одновременно. Страшно потому, что церковь разрушена. Прекрасно потому, что на самом деле не разрушена: ее русский человек переселил в свои сердца и память.
Вук Драшкович.
Земля изобильная
Лавочники на хлебном рынке покупают несколько хлебов, разрезают их и делят между нищими, которых в Москве чрезвычайно много. У этих нищих от таких милостынь получается столь большое изобилие, что они режут хлеб в четырехугольные куски, сушат в печах и продают эти, по их выражению, "сухари" целыми мешками на рынках проезжим людям.
Олеарий.
Изобилие в хлебе и мясе так велико здесь, что говядину продают не на вес, а по глазомеру...
Барбаро.
В Москве хорошие огурцы, лук, чеснок в громадном изобилии. Дыни производятся там в огромном количестве. Мне подобная дыня в пуд весом была поднесена добрым приятелем на дорогу, когда я уезжал из Москвы.
Олеарий.
Страна изобилует плодовитыми пчелами. Самое важное произведение Московской земли есть воск и мед. Пчелы кладут отличный мед не в искусственных крестьянских ульях, но в древесных дуплах. Так как поселяне не успевают посмотреть каждое дерево, то весьма часто встречаются пни чрезвычайной толщины, наполненные медом. Один крестьянин, опустившись в дупло огромного дерева, увяз в меду по самое горло.
Иовий.
Мы пробыли в городе 8 дней, причем нас так обильно угощали, что кушанья приходилось выбрасывать за окно. В этой стране нет бедняков, потому что съестные припасы столь дешевы, что люди выходят на дорогу отыскивать, кому бы их отдать.
Дон Хуан Персидский.
Те, чьи дома погибли от пожара, легко могут обзавестись новыми домами. За Белой стеной на особом рынке стоит много домов, частью сложенных, частью разобранных. Их можно купить и задешево доставить на место и сложить.
Олеарий.
Гармонический дух живет во всем
Я видел русов, когда они прибыли по своим торговым делам и расположились на реке Атиль (Волге). Я не видел людей с более совершенными телами, чем они. Они подобны пальмам - румяны, красны. У каждого из них имеется секира и меч, и нож, и он никогда не расстается с тем, о чем мы сейчас упомянули.
Фадлан.
Гармонический дух живет во всем древнейшем русском христианстве. Гармония лежит в образе русского священника. Мягкие черты лица и волнистые волосы напоминают старые иконы. Какая противоположность иезуитским головам Запада с их плоскими, строгими, цезаристскими лицами.
Шубарт.
С англичанкою делит она (русская женщина) наклонности к свободе и самостоятельности без того, чтобы превратиться в синий чулок. С француженкой ее роднит духовная подвижность без претензий на глубокомыслие: она обладает хорошим вкусом француженки, тем же пониманием красоты и изящества, однако без того, чтобы становиться жертвой тщеславной пристрастности к нарядам. Она обладает добродетелями немецкой домашней хозяйки без того, чтобы вечно коптеть над кухонной посудой. Она имеет материнские качества итальянки, не огрубляя их до обезьяньего любвеобилия.
Шубарт.
Русский крестьянин не знает препятствий для выполнения полученного приказания. Вооруженный топором, он превращается в волшебника и вновь обретает для вас культурные блага в пустыне и лесной чаще. Он починит вам экипаж, он заменит сломанное кресло срубленным деревом, привязанным одним концом к оси повозки, а другим концом волочащимся по земле. Если телега ваша окончательно откажется служить, он в мгновенье ока соорудит вам новую из обломков старой. Если вы захотите переночевать среди леса, он вам в несколько часов сколотит хижину и, устроив вас как можно уютнее и удобнее, завернется в свой тулуп и заснет на пороге импровизированного ночлега, охраняя ваш сон, как верный часовой, или усядется около шалаша под деревом и, мечтательно глядя ввысь, начнет вас развлекать меланхолическими напевами, так гармонирующими с лучшими движениями вашего сердца, ибо врожденная музыкальность является одним из даров этой избранной расы.
Кюстин.
До сих пор оставалось неизвестной явная перемена образа русских среди немецкого гражданского населения во время дальнейшего хода войны. В секретных сообщениях из рейха, начиная с 1943 года, указывалось на то, что опыт "остарбайтеров" - лиц, вывезенных на принудработы из восточноевропейских стран - стал вызывать сомнения у немцев в правильности официально пропагандировавшихся образов. Многие немецкие работники и работницы удивлялись религиозности, поразительному пониманию техники, уровню образования, явно положительному отношению к семье, моральному поведению чужаков из просторов России. Между пропагандой и действительностью в национал-социалистической системе имелась огромная брешь.
Якобсен.
Когда русский отправляется к другому в дом или в комнату, он сначала воздает честь Богу и произносит свое: "Господи, помилуй". Только после этого он начинает говорить с людьми. В дом он входит как немой, ни на кого не обращая внимания, хотя бы даже 10 и более человек находились в помещении. Он прежде всего обращается к иконе.
Олеарий.
На следующий день он (Суворов) пригласил меня к себе обедать в 8 часов утра. Я пришел и застал его при богослужении. Он читал большую книгу, бросался на землю, а потом пошел и взял музыкальные ноты, которые он долго напевал вполголоса. Церковь была совершенно устроена, меня уверяли, что ничего не недоставало и что все возилось на шести лошадях. Это единственный обоз у князя-генералиссимуса.
Армфельдт.
Над дверьми церкви был изображен Страшный Суд. Здесь монах, между прочим, показал нам человека в немецком одеянии и сказал: "И немцы, и другие народы могут спастись, если только души у них русские и они, не боясь людей, поступают благо для Бога".
Олеарий.
Непосредственное отношение к душе
У Царя было обыкновение в пасхальную ночь посещать тюрьмы, открывать их и давать всем заключенным по яйцу и овчинному полушубку со словами: "Пусть они радуются, так как Христос, умерший ради их грехов, теперь воистину воскрес".
Олеарий.
Трижды в год Цари из милосердия некоторых осужденных выпускают из тюрьмы на свободу. В первый раз к Пасхе выпускают 12, потом к Рождеству Христову еще 12 и столько же ко дню рождения самого Царя. Те перед освобождением клянутся на Кресте, что больше не будут совершать преступлений.
Иржи Давид.
Русские законы о преступниках и ворах не согласны с английскими. По их законам никто не может быть повешен за свой первый поступок, но виновного долго держат в тюрьме и часто бьют плетьми, пока друзья не поручатся за него. Если вор или мошенник попадется вторично, ему выжигают клеймо на лбу. Если же попадется в третий раз, его вешают.
Если бы русские знали свою силу, никто не мог бы бороться с ними, а от их соседей остались бы только кой-какие остатки. Весь день Великой пятницы они проводят в плаче и молитве, на нее они имеют обыкновение выпускать одного заключенного, наподобие Варравы.
Ченселор.
В Унгени я заметил часового, караулившего двух турецких пленных. У меня были пироги с говядиной, и я предложил один часовому. Думая, что у меня только один пирог, он отказался и предложил мне дать его турку, который, по его мнению, был голоднее, чем он. Когда турок, получив пирог, начал молиться, то часовой, обратясь к другим своим товарищам, шепотом проговорил: "Тише, молчите, турка молится". Все замолчали.
Лютеранский пастор.
Русский народ один из всех европейцев обладает непосредственным отношением к душе своего ближнего. Поэтому среди русских легко завязываются знакомства: через час кажется, что они были знакомы чуть ли не целую жизнь.
Кайзерлинг.
У них есть время в запасе
У Царя в Петербурге имеется множество английских шлюпок. Быстрота, с какою русские выучиваются и привыкают ко всякому делу, не поддается описанию. Посаженные в шлюпку солдаты по прошествии восьми дней гребут одним веслом так же искусно, как лучшие гребцы.
Юль.
Тот, кто желает в ремесле удержать за собою какие-нибудь особые знания и приемы, никогда не допускает русских к наблюдению. Так делал сначала знаменитый литеец орудий Ганс Фальк: когда он формовал или лил лучшие свои орудия, то русские помощники его должны были уходить. Однако теперь они умеют лить и большие орудия, и колокола.
Олеарий.
Мой сын Эллиот сказал: "Русских очень интенсивно тренируют, и они выработали удивительную способность запоминать то, что слышат. В наших ВВС во время войны это были единственные иностранцы, которые могли прибыть поздно вечером, получить книгу с подробными инструкциями, как управлять американским бомбардировщиком, изучить ее за ночь, а потом рано утром сесть за штурвал без американского пилота на борту".
Элеонора Рузвельт.
Сорок пять лет назад я видел, как каменщики мостили улицу. Не так, как во Франции, согнувшись в три погибели, а сидя на земле и спокойно укладывая булыжники рядом с собой с неторопливостью крестьян, знающих, что у них еще есть время в запасе.
Коньо.
Они стоят насмерть
Терпение русского солдата безгранично. Его выносливость, присутствие духа при любых обстоятельствах, его способность воевать в самых тяжелых условиях и даже на голодный желудок выше всяких похвал. Кроме того, по сравнению с другими армиями, русский солдат, пожалуй, самый стойкий при поражениях и неудачах.
Грин.
Осажденные русские (в крепости Нотебурге) держались вплоть до последних двух человек. Когда они по капитуляции должны были выступить со всем скарбом, имуществом и со всеми находившимися при них людьми, то вышли только эти двое.
Олеарий.
Население взялось за оружие. На поле битвы лежат убитые рабочие в своей спецодежде, нередко сжимая в закоченевших руках винтовку или пистолет. Мертвецы в рабочей одежде застыли, склонившись над рычагами разбитого танка. Ничего подобного мы никогда не видели.
В. Адам.
Когда у нас начинают жаловаться, я могу только сказать: берите пример с русских в том положении, какое у них было в Ленинграде.
Гитлер.
Поведение русских войск даже в первых боях находилось в поразительном контрасте с поведением поляков и западных союзников при поражении. Даже в окружении русские продолжали упорные бои. Наше окружение русских редко бывало успешным.
Блюментритт.
Окруженные русские армии оказывали фантастическое сопротивление, несмотря на то, что последние 8-10 дней были лишены какого-либо снабжения. Они питались буквально корой и корнями деревьев, так как отошли в непроходимые лесные массивы.
Йодль.
Большевики держатся гораздо более устойчиво, чем мы этого ожидали. Сопротивление русских очень упорно. Они стоят насмерть.
Геббельс.
Если бы не Россия
Мой священный долг внушить детям моим их обязанности перед Россией. Я завещал им быть верноподданными России и полезными слугами второму нашему Отечеству. В свидетели верности и чистоты моих помыслов я призываю всевышнего Аллаха, великого пророка Мухаммеда и даю клятву перед недавно остывшим телом моей любимой дочери Насифат на священном Коране...
Шамиль.
Америка обязана России во многих отношениях и особенно за бескорыстную и добрую дружбу в моменты ее тяжелых испытаний. Только безумец может вообразить, что Америка когда-либо нарушит верность этой дружбе враждебным высказыванием или действием.
Марк Твен.
Американскому народу не следует забывать, что он находился на краю гибели в 1942 году. Если бы Советский Союз не удержал свой фронт, немцы получили бы возможность покорить Великобританию. Они были в состоянии захватить Африку, а затем создать плацдармы в Латинской Америке. Президент Рузвельт постоянно имел в виду эту нависшую угрозу.
Стеттиниус.
Но недолго черногорцы прятали оружие. 13 июля 1941 года восстал черногорский народ против ненавистного врага. И не случайно восстание в Югославии началось сразу после нападения фашистской Германии на СССР. Мы знали, что советские братья проливают кровь за общее дело, и как в апреле 1941 года не побоялись опять вызвать огонь на себя, отвлечь десятки дивизий фашистской Германии...
Джурович.
1999 г., газета «Вера»-«Эском», № 338
И свет во тьме светит.
И тьма не объяла его.
Жизнь писателя иногда бывает так же интересна и непредсказуема, как роман. Ну если не роман, то хотя бы рассказ. Я только что закончил книгу о вологодских губернаторах, правивших Вологодской губернией со времен Екатерининской реформы до 1917 года, и, довольный законченной работой, приехал в Москву, где мне неожиданно предложили написать книгу о Дмитрии Донском. Писатели от века не слишком избалованы заказами, а в нынешние времена в особенности. Чаще всего они пишут, что им интересно, а потом ходят и с нервными переживаниями пристраивают свою рукопись. А тут ничего пристраивать не надо, только пиши. Я, конечно, с радостью согласился. Да что тут говорить: лестно писать о народном герое, имя которого народ помнит седьмое столетие.
Взволнованный, я вышел из редакции. Остановился и оцепенел на крыльце. Волна оторопи, какого-то ужаса окатила меня.
Надо мной и вокруг меня шумела Москва, катились ряды машин, куда-то шли беспечные, не отягощённые никакими думами и впопыхах данными обещаниями люди.
«Боже мой, – громоздились в голове моей панические мысли. – Что я наделал? Ведь я ничего не знаю о Дмитрии Донском, кроме того, что он победил Мамая, а потом пережил трагедию нашествия Тохтамыша, когда улицы Москвы не в переносном, а в буквальном смысле были залиты кровью. Кругом дымились развалины любимой столицы, на укрепление и украшение которой он отдал столько труда, а князь ходил по лепёшкам застывшей крови, среди неубранных трупов и рыдал. И ведь наверняка о Дмитрии и о той эпохе написаны горы книг, я же ничего, ничегошеньки не знаю!»
Никогда я не думал и не мечтал писать что-либо о Дмитрии Донском. Писательские мои интересы лежат в современной жизни, только иногда углубляясь в близкий и знакомый век XIX (там Пушкин, Лермонтов и Гоголь). Но XIV век был так далёк от меня, да и я от него тоже. Для меня он был как неведомый Великий океан для Магеллана. Отправляясь в плавание, угрюмый Фернан что-то слышал об океане, но так смутно, глухо… Таким же неведомым, таинственным был для меня XIV век.
Вернуться и отказаться я не мог. «Русские в плен не сдаются», – хорохорился я потом перед друзьями в Вологде. Это – во-первых. Во-вторых, взялся за гуж…И, в-третьих, интересно же, что из всего этого получится.
Вечером того же дня я уезжал домой. За окном привычно мелькали подмосковные станции. Вот и Лавра: колокольня с причудливой золотой раковиной на верхушке – дань манерного XVIII века, большие главы Успенского собора, режущий своим силуэтом надвигающиеся сумерки, как корабль, Сергиевский храм и совсем незаметный, невидимый из вагона, скромный Троицкий собор, где почивают драгоценные мощи всея России чудотворца преподобного Сергия.
Нередко бывал я тут – и на службах, и на братских молебнах, в академической библиотеке, в издательском отделе. Бывал я в Лавре не раз, но сегодня что-то иное, более тёплое и сердечное почувствовал я к святой обители. Ведь сюда, когда это был совсем малый монастырёк и всё тут было деревянным: и ограда, и церкви, и сама келья великого игумена, – сюда в раздумьях, сомнениях и тревоге прибыл за советом и благословением на смертный бой князь Дмитрий Иванович, ещё не Донской. Прискакал он сюда с небольшой дружиной, а уехал с пополнением: двух иноков дал ему мудрый настоятель, бывалых во времена оны бойцов: Пересвета и Ослябю.
Вагон слегка покачивается, в памяти всплывают хрестоматийные (не из «Родной речи» ли?) картины М. Авилова «Поединок Пересвета и Челубея», А. Бубнова «Утро на Куликовом поле», в стуке колёс выпеваются щемящие строки:
За вечереющим окошком перед душевным взором моим в густеющих сумерках словно поредела и раздёрнулась туманная завеса, отделяющая ясный день от дня померкшего, настоящее от пережитого, и вот…
И, к земле склонившись головою,
Говорит мне друг: «Остри свой меч,
Чтоб недаром биться с татарвою,
За святое дело мёртвым лечь!»
…Загремели бубны, тулумбасы, завизжали дудки, свирели. От монгольских рядов отделилась тень. Выехал ханский батыр помериться силой да удалью с русским витязем. Долго ждал он ответа на свой вызов. Переглядывались русские храбрецы друг с другом, но ратный строй их оставался недвижим. Громаден и ужасен монгол. Если бы не был он тут воочию, не поверить бы, что такие люди рождаются на земле.
Да, такой многих срубит в бою. Заплачут матери по убитым им сынам и на Клязьме-реке, и в Коломне, и далёком заволжском Белозерье.
Яр и злобен рослый конь под монголом, под стать седоку. Выше и шире грудью обычных лошадей. Косит конь кровавым оком, роет каменным копытом землю, щерит жёлтые зубы-лопаты.
А монгол топчет конём поле Куликово, изрыгает брань, насмешки, хулит Господа и Пречистую Матерь Его.
Тогда-то дрогнул передний ряд русской рати и неспешным проездом направился к богохульнику русский поединщик. Полностью снаряжённый для боя, в правой руке держал он крепкое и длинное оглоблистое копьё. Лишь одно выделяло его среди всех: когда он тронул коня на врага, из-под шлема зареяло на ветру чёрное крыло монашеской мантии. С того дня пролетело немало времени, но и до сего дня историки и писатели рядят и судят, как выехал Пересвет на поединок: в боевом доспехе со шлемом-шишаком на голове или в одной монашеской одежде: в подряснике с крестом на груди и куколе на голове? Надо полагать, что выехал он всё же в доспехе. Лично ему победа была не нужна, как иноку, ему было безразлично, победит он или погибнет. Но как воин в прошлом, он прекрасно понимал значение поединка перед битвой. И хотя всё войско его видеть не могло, для воинов на краю правого и левого крыла он был крошечной, едва различимой фигуркой, но весть об исходе поединка мигом облетит всё войско. Он обязан сделать всё, чтобы победить. Велика сила молитвы, необорима вера в Божию справедливость. Но, если оратай будет только молиться, соха сама не пойдёт по полю, и поле останется невспаханным. Господь содействует трудящемуся и воюющему, а не бездельному.
Кто же собрал это войско, привёл сюда, расставил полки, определил командирам и каждому воину цель? Кто он, где? Вот он стоит, не в пламенно-красном княжеском плаще, не в позолоченной, украшенной накладными бляхами из золота и серебра кольчуге, голову его не венчает сверкающий на солнце позолотой шлем. Простая воинская кольчуга облегает его могучие, необъятные плечи, простой шлем надет на голову, от всего княжеского ратного прибора при нём только его надёжный спутник, верный товарищ боёв и схваток, беспощадный булатный меч.
Решение встать в общий строй пришло внезапно. Когда войска сойдутся, всякие команды потеряют смысл. Ещё никогда на Руси не ополчалось столько воинов. А когда все они закричат, сам себя не услышишь. Его место тут, среди всех. Уповать остаётся на милость Божию, на стойкость ратников и воевод, да на мудрость ратоборца Боброка. Да чтоб рука не устала…
Кто-то вошёл в купе, громко заговорил, видение помутнело и исчезло.
Вагонная жизнь самовольно вломилась в мои думы пустыми разговорами, несносным вагонным радио, звяканьем чайных стаканов. И всё же успел я подумать, что в прежней России был хороший обычай добавлять к фамилии человека, свершившего великое дело, название той местности, где это произошло. Обычай хороший, да кто сейчас помнит, кроме преподавателей кафедр истории, что Г.А. Потёмкин ещё и князь Таврический, полководец И.И. Дибич именовался Забалканским, усмиритель поляков И.Ф. Паскевич – Эриванским и Варшавским, и даже народного любимца никто не величает Суворовым-Рымникским. А ведь были ещё: П.А. Румянцев-Задунайский, А.Г. Орлов-Чесменский, Н.Н. Муравьёв-Амурский и Н.Н. Муравьёв-Карский и много других славных сынов России.
И только два человека сохранили на века это почётное прибавление, только эти двое живут в душе народа как Александр Невский и Дмитрий Донской.
Я приехал в Вологду и сразу же пошёл в областную библиотеку. Я заново перечитал «Магеллана» С. Цвейга, пытаясь найти ключик к древности. Ведь век Дмитрия и век Фернана не так уж далеко отстоят на лестнице великих деяний, по которой прошло человечество. Я снова вникал в удивительную магию эпиграфа к «Магеллану»: Navigare necesse est, vivere non est necesse…
Я пустился в плавание по океану под именем XIV век, я открывал новые для себя острова и архипелаги, маяками, путеводными указателями в этом плавании были для меня наши великие русские историки С.М. Соловьёв и В.О. Ключевский, советские – М.Н. Тихомиров и Л.В. Черепнин, Б.А. Рыбаков и В.В. Каргалов, В.А. Кучкин и И.Б. Греков. Я видел, как богата и как – увы! увы! – постыдно незнакома нам своя родная история.
Не раз я просыпался посреди ночи, и тот московский ужас опять окатывал меня, вновь немой вопрос «За что ты взялся?» вставал передо мной как огненные буквы.
Не раз я вспоминал бессмертное Navigare necesse est… и понимал, что изречение это приложимо к любой человеческой жизни. Долг перед Отечеством, перед народом превыше всего для каждого человека. Для писателя этот девиз я сформулировал так: «Книги писать необходимо» – далее по тексту.
Так кем же был этот герой, полководец, народный заступник, верный супруг и любящий отец? Как жил этот человек, лучи жизни которого освещают нам сквозь мрак веков нашу будничную, непамятливую к великим людям жизнь? Если «Христос и вчера и сегодня тот же» (Евр. 13: 8), так и святые Его живут среди нас, просто мы не помним (или плохо помним) о них, отгораживаемся делами, бесплодной суетой. А Дмитрий Донской, вроде бы странно даже говорить это, не только забыт, но ещё и оболган. «Как это забыт, – возразят мне, – мы помним его, это он победил Мамая на Куликовом поле, это он…» И далее наступает молчание. Потому что на этом наши знания о Дмитрии Донском заканчиваются. Прямо скажем, не густо. А именно за этим человеком на Куликово поле пришла Русь, а с поля ушла Россия. Умытая кровью, израненная, стенающая, но Россия. Россия победившая, ликующая… Этот человек создал первый каменный Кремль, он дважды отстраивал Москву, своими свершениями он положил один из крепчайших краеугольных камней в прочный фундамент нашего государства, благодаря чему оно и стоит, как несокрушимый утёс, вопреки всем войнам и революциям.
Нам никогда не достичь вершин деяний благоверного князя, никогда не подняться на ту высоту, на которую поднялся он, но мы должны знать о нём больше трех-четырёх строчек в школьном учебнике. И не о нём одном, если мы хотим выжить и сохраниться как великий народ.
Глава первая
Рождение и детство
Того же лета родися
князю Ивану Ивановичю сын Дмитрей,
месяца Октября в 12 день.Никоновская летопись
12 октября 1350 года в Великом княжестве Московском произошло великое событие, впрочем, счастливо всколыхнувшее только одну семью. Тогда не было ещё ни газет, ни телеграфа, и по проводам во все концы России не побежали торопливые строчки о благополучном разрешении от бремени августейшей супруги Государя императора, великого князя Московского, Финляндского и прочее.
На дворе стоял не XIX железный век, когда все события, происходившие в царствующем доме (свадьбы, рождения, кончины), вскоре становились известными десяткам миллионов людей.
По правде говоря, и России как таковой ещё и не существовало. От Белого моря до причерноморских степей и от Пскова до Уральских предгорий разместилось несколько крупных русских княжеств, множество мелких и две республики. Этому лоскутному одеялу ещё только предстояло стать Россией.
Одним из тех, кто сделает для возникновения России необычайно много, был родившийся у звенигородского князя Ивана Ивановича и супруги его княгини Александры Васильевны младенец. Его назвали в честь великого православного святого воина Дмитрия Солунского, в ту пору почитавшегося наравне с Георгием Победоносцем.
Святой воин Дмитрий Солунский особо прославился при отражении иноземных войск, напавших на его родной город Солунь (Фессалоники).
Младенец, лежавший в колыбельке в княжеском тереме, конечно, не знал, что в будущем и он станет великим князем, военачальником, полководцем, который посвятит свою недолгую жизнь борьбе с иноземным врагом, угнетавшим родную землю. Не знал он и того, что имя его станет символом воинской доблести и полководческого искусства русского народа. Его имя вспомнит в смертельный час опасности патриарший Местоблюститель митрополит Сергий, а 7 ноября 1941 года его имя назовёт глава государства, того государства, в котором долгое время слово «святой» бралось в кавычки.
Великая всенародная слава веет над уютной колыбелькой. Слава не фальшивая, купленная, слава-однодневка, а слава настоящая, заслуженная. Прочная, вековая.
Имя его со временем прозвучит на всю тогдашнюю Россию и ближнюю ойкумену. Более того, это имя будет звучать в России из века в век, оно станет одним из самых почитаемых русскими людьми имён.
Имя князя вспомнит в 1480 году его праправнук великий князь Иван III, давший на берегу Угры решительный отпор хану Ахмату, царь Иван Васильевич Грозный почти через двести лет самого героического деяния князя назовёт его Донским.
Это имя будет парить орлом над победным русским воинством в последнем походе на Казань, оно незримо будет витать над ратями Минина и Пожарского, над полями Полтавы и Бородина.
А в 1980 году тысячи и тысячи людей сойдутся и съедутся на Куликово поле, чтобы помянуть снова и снова имя великого князя и полководца, шестьсот лет назад сделавшего первый шаг из неволи к свободе.
Когда-то, когда-то всё это будет!
А в октябре 1350 года ни отец, ни мать новорождённого дитяти не могли и мечтать о какой-то всенародной, вселенской славе своего сына.
Неоткуда было ожидать её, эту славу. Ни с какой стороны не могла она светить младенцу. Ведь родилось возлюбленное чадо в семье третьего сына великого князя Ивана, прозванного Калитой.
Московским княжеством правил в ту пору старший сын Калиты Симеон. Иван же Иванович был всего-навсего удельным звенигородским князем. Доля отца ожидала и Дмитрия, обычная доля быть подручным у великого князя; верным, храбрым, исполнительным соратником, помощником. Но не более того.
Подробности раннего детства великого князя нам не известны. Как, впрочем, и многих великих людей. По ребёнку не видно, что растёт великий человек, и поэтому детство большинства таких людей остаётся в небрежении у родителей и современников. С годами всё забывается, и от детства ребёнка у родителей и родственников остаются в памяти три-четыре переиначенных им на детский лад слова, два-три эпизода, не больше. Обычая вести дневники, хранить первые рисунки детей, их забавные милые каракульки, не было, поэтому нам остаётся довольствоваться словами безымянного автора «Слова о житии Димитрия Иоанновича, царя Руськаго»:
«Воспитан же он был в благочестии и славе, с наставлениями душеполезными».
Обычно литературоведы и специалисты по древнерусской литературе объясняют такие характеристики детства великих людей как элементарной нехваткой сведений о детских годах святых угодников, так и некоим трафаретом, который выработался у древних агиографов в процессе составления житий святых. Но отчего же не допустить другое: описания детства святых потому так схожи, что у святых было именно такое детство. Ведь у простых детей детство одинаково, где бы они ни жили – в Москве, в Вологде или во Владивостоке. Кто из детей не играл в прятки, в вершки, не гонял с друзьями мяч, не сражался на палках, не воровал яблоки в соседском саду. Но есть – их очень мало – серьёзные дети. Уже в детстве они ощущают в себе цель жизни, к чему следует идти и стремиться. Они пока не могут определённо уяснить себе эту цель, высказать её словами, но уже образом поведения отличаются от других детей, они не по возрасту задумчивы, сторонятся шумных и тем паче неприличных забав. Да, таких детей мало, но святых ещё меньше, они большая редкость, как алмаз в глыбе породы. Думается, что и Дмитрий, предизбранный Богом для великой цели, был именно таким ребёнком.
Первое время младенец находился под присмотром дворовых нянюшек, исправно рос, у него пошли зубки, в урочное время он сел, пошёл крепенькими ножонками, и, быть может, как это бывает в доброй семейной жизни, счастливые родители шли рядом с ним, вслух считая его первые шажки.
Дмитрию исполнилось два с половиной года, когда в жизни его произошла решительная перемена, коренным образом изменившая всю его жизнь, о которой он по малолетству своему, конечно, не догадывался.
В ту роковую для великого князя Симеона Гордого весну на Руси объявилось моровое поветрие. Моровым поветрием, или наказанием Божиим, люди средневековой Руси называли эпидемию чумы. Эпидемии бывали столь опустошительны, что народ называл их повальными. Эти бедствия отмечены как в русских летописях, так и в хрониках западноевропейских государств. Случалось, вымирали целые селения. А города безлюдели чуть ли не наполовину, а то и больше. Как нашествия кочевников, так и эпидемии чумы приходили на русскую землю из Азии. В проклятых Богом, выжженных зноем чёрных пустынях зарождались носители этой болезни. С кочующими в поисках пищи грызунами, с караванами купцов бесшумно и невидимо чума проникала в густонаселённые местности. От морового поветрия не могли защитить ни бдительная стража, ни крепкие и высокие стены. Болезнь не щадила ни скромного жилище землепашца, ни княжеских хором. Равно умирали простые люди и знатные.
Как ни хранились, как ни береглись, отгораживаясь от поветрия строгими заставами, поветрие объявилось в Москве, и вскоре в Кремле послышались рыдания и плач. Один за другим умерли малолетние сыновья Симеона Иван и Семён. Старшему было три года, второму – год. Осиротел великокняжеский терем. Где недавно звучали детский говор и смех, теперь царила тишина, прерываемая плачем великой княгини да чтением Псалтири у гробов навеки умолкших детей. Как напишет через 400 лет поэт Гаврила Державин:
Не намного пережил детей и почерневший от горя отец. Болел великий князь недолго, и вот уже загудел на Кремлёвской звоннице похоронным звоном большой колокол, возвещая о его кончине.
Где стол был яств,
Там гроб стоит.
Результатом этих смертей было не только то, что пресеклась мужская линия князя Симеона Ивановича, но и то, что младший брат его Иван Иванович по прозванию Красный нежданно-негаданно возвысился до великого князя Московского, а сын его Дмитрий стал наследником великокняжеского престола.
Семейство переехало из Звенигорода в Москву, которая отныне стала родным городом для мальчика.
На четвёртом году жизни, иногда чуть позднее, княжеских сыновей начинали готовить к основному призванию – быть воином.
Князь на Руси должен быть прежде всего бойцом, этому уделялось самое пристальное внимание, ведь умение владеть конём, биться на мечах, стрелять из лука, метать копьё, в рукопашной схватке владеть ножом, а при случае и биться на кулаках было жизненно необходимо.
В три года княжича посадили на коня. Тогда же ему был дан в учителя кормиличич, так называли опытного дружинника, который должен был воспитать из князя воина.
Обучение было не только индивидуальным. После учёбы с кормиличичем княжич участвовал в учебных поединках. В Западной Европе для этой цели служили рыцарские турниры. Нечто подобное было и в средневековой Руси, только такие турниры именовались «игрушкой». На игрушках чаще всего бились не только учебным, но и боевым оружием. Бывали и смертельные случаи. В 1390 году на игрушке погиб кормиличич великого князя Василия Дмитриевича литовский князь Остей.
Вместе с княжичем учился ратному делу его двоюродный брат князь Владимир Андреевич. Он будет спутником Дмитрия Ивановича в военных походах, командиром Засадного полка на Куликовом поле, будет служить великому князю верой и правдой. И переживёт его на 21 год.
Княжича учили не только оружейному и кулачному бою, но и грамоте. Правда, в летописях то ли с сожалением, то ли с укоризной сообщается, что книжной грамоте князь Дмитрий Иванович был не научен.
Слово летописцу : «Аще и книгам неучен беаше добре, но духовныя книги в сердце своем имяше». (Соловьёв, 297.)
Некоторые историки трактуют этот факт как показатель неграмотности великого князя. Историк В.А. Кучкин пишёт вполне определённо: «…который, увы, не умел ни читать, ни писать». (Кучкин, 73.)
Это недоразумение. Можно быть грамотным, но не владеть письменной речью. Много ли среди государственных деятелей писателей? Раз-два и обчёлся.
В самом деле, мы можем допустить, что великий князь диктует что-либо писцу. Но великий князь, не умеющий читать, – это немыслимо для того времени. Известно, что помимо обычной переписки в государстве существует переписка секретная. И что же, великий князь должен иметь рядом с собой особо доверенного человека, без которого шагу ступить не может? Это, конечно, невероятно. Кроме того, бывают также послания сугубо личные, конфиденциальные, о содержании которых не должен знать никто, кроме адресата. А как же князь напишет или прочтёт их, будучи неграмотным?
Раскопки в Новгороде, проводимые В.Л. Яниным, показывают высокую степень грамотности среди простых новгородских горожан (самые ранние находки датируются XI веком). И что же, Дмитрий Донской был менее грамотным, чем простой новгородский мальчишка?
Старший сын великого князя должен был владеть ещё второй «профессией» – быть правителем. Но этой профессии не научишь. Мудрым правителем, достойным сыном Родины и Церкви, заботливым и взыскательным отцом своим подданным, беспощадным и жестоким к врагам воющим и милосердным к врагам поверженным, научиться нельзя, таким правителем нужно родиться.
Дмитрий Иванович Донской, как мы знаем, родился таким правителем.
Если семья живёт доброй, благочестивой жизнью, если родители нелицемерно любят друг друга и детей, то добрые, полезные впечатления отзываются во взрослой жизни. В 1358 году на Русь приехал татарский посол Мамат-хожа для размежевания земель между Московским и Рязанским княжествами и послал об этом известие великому князю Ивану Ивановичу. Но великий князь не пустил татарского посла в своё княжество. В чём это выразилось, в письменном послании или в устном ответе, переданном через гонца, мы не знаем, но это был первый случай открытого, гласного неповиновения ханскому послу, а в его лице и самому хану. Великого князя Ивана Ивановича летописи характеризуют как тихого, кроткого. Видимо, летописцы не до конца распознали характер князя. Конечно, об этом происшествии шли разговоры в великокняжеском тереме, и мальчик Дмитрий запомнил поступок отца.
Дмитрию исполнилось девять лет, когда в его жизни произошло второе, самое важное событие, перевернувшее всю его жизнь.
Глава вторая
Великий князь Московский
В лето 6867. Преставися благоверный,
и христолюбивый, и кроткий, и тихий, князь велики
Иван Иванович во иноцех и в схиме…Никоновская летопись
13 ноября 1359 года в возрасте 33 лет в Бозе почил, оплакиваемый женой, детьми, родственниками и боярами, великий князь московский Иван Иванович Красный и великим князем стал девятилетний Дмитрий.
Последняя, предсмертная просьба умирающего князя была обращена к митрополиту Алексию: не оставить святительским попечением княжеских сыновей Дмитрия и Ивана, особливо Дмитрия, перенявшего отцовскую власть.
В русской истории дети такого возраста не часто становились правителями государства. Первый, кто вспоминается, – царь Иван Васильевич IV, более известный как Иван Грозный. К нему власть перешла, когда ему было всего три года.
В Англии, когда умирал король, на улицах и площадях Лондона родовитая знать и простой люд кричали: Le roi est mort – vive le roi!
На Руси обходились без наигранной театральщины и неуместной торжественности: человек же умер, чему тут радоваться и что праздновать? В Москве всё происходило естественнее и проще. Усопшего великого князя отпели, тело опустили в могилу, напутствуя «вечной памятью», о здравии нового великого князя совершили молебен и велегласно провозгласили ему многолетие. Новому великому князю всего лишь месяц назад исполнилось девять лет.
В эти дни закончилось детство Дмитрия Ивановича, а оно, конечно, было. Как ни серьёзны бывают иные дети для своего возраста, но игрушки (деревянная лошадка, игрушечная сабелька) сопутствуют им в этот светлый и беззаботный период жизни.
Началась взрослая жизнь. К одной стороне этой жизни Дмитрий был подготовлен основательно, он совершенно свободно держался в седле, рубил детским мечом, без промаха посылал стрелы из детского лука в цель – уроки кормиличича не пропали даром. Теперь нужно было учиться быть правителем.
Первым наставником и советчиком был отец, однако он не успел многого передать сыну. Теперь в науке правления мальчика-князя наставляли родной дядя Василий Вельяминов, митрополит Алексий, бояре, которые искренне любили молодого князя и желали помочь ему добрым советом, не рассчитывая на почести и награды.
РОБЕРТ АЛЕКСАНДРОВИЧ БАЛАКШИН
родился 25 декабря 1944 года.
«На улицах этого города, на просторах его площадей, в загадочной, манящей глубине его переулков, на берегу реки вот уже шесть десятилетий течёт моя жизнь.
Грудным младенцем родители привезли меня сюда из деревни Коротыгино (Грязовецкого района - прим. сост.), где я родился. Отец, работавший в войну директором совхоза, неизлечимо заболел, стал инвалидом и был вынужден перебраться в город. Раннее моё детство прошло во Флотском посёлке, окраинном городском уголке, причудливом скоплении сараев, домов и бараков, где проживало племя водоплавателей-речников, буфетчиц и их детей.
Наш одноэтажный домик, в котором жили ещё четыре семьи, выходил торцом на мощёный булыжником Советский проспект. Лошади на проспекте встречались чаще машин. Зимой по нему тянулись длинные обозы с сеном. Мы бегали цепляться за сани, а возчики сгоняли нас.
Дома в большой комнате (так принято было её называть, хотя вся наша квартирка была меньше нынешних больших комнат) над комодом в раме висел потемневший от времени портрет Сталина. Долгое время я думал, что это изображён отец. Этот портрет, старинные часы с боем, вместительный резной буфет, первые книги, которые я любил перелистывать, ещё не умея читать, красочные альбомы о военно-морском флоте, посланные дядей из Москвы, мои немудрёные игрушки и многое, многое другое: одежда, посуда, бельё - всё сгорело дотла в пожаре летом 1951 года.
В том деревянном доме я за несколько вечеров с помощью отца выучил азбуку и начал постигать премудрость грамоты. Придя из пароходства, отец вечерами читал мне русские народные сказки, стихи Жуковского и Пушкина, Лермонтова и Некрасова, прозу Гоголя, басни Крылова. Помнится, как я навзрыд плакал при чтении «Тараса Бульбы». Я многого не понимал в повести, но волшебство слов, сила чувства, жившая в них, находила отзыв в нежной и сострадательной детской душе. Видимо, вскоре после этого я вздумал сочинить стихотворение о казаках, едущих по степи. Дальше первой строчки дело не пошло, но та первая попытка творчества отразилась в душе.
Летом мы бегали на реку купаться, залезали, как в пещеры, в щели среди тюков ивовой коры, горой возвышавшихся на берегу, во дворе играли в вершки, в лапту, в ножички, сражались на палках, запускали бумажного змея…
Уходить от дома далеко не разрешалось, но что поставит преграды мальчишескому любопытству? Украдкой мы покидали двор, совершая вылазки к турундаевскому сельпо, к ветке - пристани, ощущая себя первооткрывателями новых земель.
В палисадничке возле нашего дома были вскопаны две грядки, на которых скорее для моего лакомства, чем для пропитания, сеяли морковку и репу. Тут же отец посадил акацию, она прижилась, украшаясь по весне жёлтыми душистыми цветами.
Теперь ничего этого нет - ни дома, ни акации, ни сараев, ни самого Флотского посёлка. Он застроен большими каменными домами, и ничто уже не напоминает о той былой сказочной жизни.
В 1956 году родителям дали квартиру на Содимском переулке. Я был против переезда, но моего согласия не много и спрашивали. А я ещё долго бегал в посёлок к друзьям-приятелям, и сейчас помню их.
В связи с переездом меня определили в другую школу (нынче здесь институт развития образования), где я и совершал свои безчисленные (орфография автора - прим. сост.) «подвиги», после которых в школьном дневнике появлялось очередное замечание, а дома меня ждали попрёки отца и укоризны матери. Отец с матерью не пороли меня ремнём, не ставили в угол, не дёргали за уши и волосы, они очень любили меня, хотя им приходилось со мной не сладко. Я был поздним ребёнком и представляю, каково было отцу в 60 лет переносить сумасбродства 14-летнего, одержимого фантазиями подростка, неуёмного говоруна, забиравшегося по водосточной трубе на балкон второго этажа и с дикими воплями папуаса проносившегося по квартире.
В каникулы мы залезали на крышу дома, загорали и рассматривали город, ещё малоэтажный. Там и тут к небу устремлялись кресты церквей и шпили колоколен, разноцветные пространства крыш перемежались зелёными островами деревьев в парках. Спустившись вниз, босые, в сплетённых из бумаги тюбетейках или панамах, мы пускались в дальние странствия.
А приключения были не только сухопутные.
Прежде на месте Дома мебели и далеко за ним находилась обширная глубокая котловина, по весне заполнявшаяся водой из разливающегося Шограша. Кто теперь поверит в это? Скажут - басня, сон, а сон этот был явью: перед нашими домами, где тогда жило столько весёлых и задорных парней и девчонок, возникало огромное, широкое озеро. На лодке, построенной Гошей Петровым, по протокам Шограша, скользя над покрытыми прозрачной толщей воды зелёными лугами, мы выходили в реку Вологду.
Шограш возвращался в свои берега, а высохшее дно озера раскапывали под огороды. Эта низина была одним из плодородных мест города. Здесь снимали богатейшие урожаи картошки и моркови, огурцов и лука. Сколько раз росистой августовской ночью, возвращаясь с танцев, я захаживал на этот огород, чтобы перекусить дармовым хрустящим огурцом или сочной морковиной.
Деревянный двухэтажный дом на Содимке жив-здоров до сего дня. Здесь летом 1959 года во мне вновь вспыхнул огонек творчества. Я решил написать фантастический роман о полёте людей на Солнце. Про полёты на Марс, Венеру и даже Юпитер я читал у многих фантастов, а на Солнце - еще ни у кого. Я писал роман усердно, дня два или три, а, может, и целую неделю, люди у меня на Солнце прилетели, а что с ними стало потом, уже и не вспомнишь: разрозненные листки с текстом «романа» затерялись. Повесть о пиратах я принялся писать в общей тетради, поэтому она уцелела. Каким-то образом мне было известно, что настоящие (выделено автором - прим. сост.) писатели правят рукописи, и сейчас - по прошествии стольких лет! - трогательно видеть тетрадные страницы, исчерканные рукой подростка, с переносами и заменами слов, с пометками на полях о дальнейшем развитии действия.
…Всё явственнее приближалась ко мне взрослая жизнь. В 1960 году я поступил в строительный техникум, находившийся тогда на Советском проспекте. Зачем я сделал это - не знаю, должно быть, за компанию с друзьями, ибо к сопромату, статике сооружений у меня не было ни малейшего влечения. Но поступил и сдал по всем этим предметам экзамены, мучился с курсовыми проектами. На втором курсе нас послали в Нюксенский район, в деревню Красавино, раскинувшуюся на обширном, грандиозном берегу реки Сухоны. Днём мы дёргали лён, копали картошку, возили тары с молоком на маслозавод и таскали в овин мешки с зерном, а после работы, хохоча и толкаясь, «рубились» на поскотине в футбол без правил.
Мы - горожане - дивились крестьянской жизни, не помня, что наши родители и деды были вчера крестьянами. Несомненно, во многом благодаря этим поездкам в деревню, десятилетия спустя я начал вдруг задумываться о себе, как о русском.
Между тем наступила зима 1964 года. Мы сдавали выпускные экзамены, защищали дипломы, а в карманах у нас уже лежали повестки из военкомата.
Армия решительно переменила меня. Резко вырванный из уютного мирка любивших меня и маявшихся со мной родителей, из весёлого окружения беззаботных, таких же, как я, шалопаев-друзей, я оказался безжалостно брошен в пучину солдатской жизни, с её приказами и командами, безконечными (орфография автора - прим. сост.) построениями, с громовым пением в строю посреди бела дня, с подъёмами и отбоями, с мучительной тоской по дому… Именно в армии я задумался о себе, пристальней и серьёзней вглядываясь в прошедшую жизнь. Было очевидно, что когда-то и армия останется в прошлом. А что дальше?
Именно в армии смутное желание писать, творить стало для меня ясной целью. Я стал вести дневник, записывая в него картины природы, случаи из армейской жизни с диалогами и портретными зарисовками сослуживцев. Я снова вернулся к чтению. В части была замечательная библиотека, и я, фактически заново, читал Толстого и Тургенева, Гоголя и Пушкина, Блока и Фета.
С таким душевным настроем в 1967 году я вернулся в мой город, чтобы не разлучаться с ним больше никогда.
После армии я работал в управлении культуры, трудился бетонщиком на домостроительном комбинате, землекопом, каменщиком-трубокладом, обмуровщиком котлов, дворником, ночным сторожем, был актёром самодеятельного народного ТЮЗа.
В 1969 году мне дали квартиру в старом, деревянном доме на улице Калинина (ныне - Зосимовская - прим. сост.), где мы прожили с женой 17 счастливейших лет! В комнате, из которой был виден храм Андрея Первозванного, я написал свой первый рассказ.
В детские годы я открывал город как родную, но незнакомую мне страну, теперь я стремлюсь познать его в истории. Я вспоминаю тех людей, которые построили для нас этот город, кто писал здесь книги и картины, создавал научные труды и ставил спектакли, кто пал за нас на полях сражений, кто молился о нас в давние годы и молится нынче, молитвой освящая и укрепляя нашу жизнь.
Я вспоминаю живших со мною и ныне живущих добрых людей, которым я обязан столь многим. Первыми в этом ряду стоят мои любимые родители - Александр Иванович и Мария Ивановна, бабушка Александра Васильевна, наметившая для меня в далёком детстве тропку в Божий храм, братья Олег и Валерий, сестра Лилия, в скудные послевоенные годы приносившие младшему братишке в гостинец редкую конфету или яблоко. Я с лаской вспоминаю друзей детства, первую учительницу, преподавателей техникума и весёлых парней-однокурсников, полковых офицеров и солдат-однополчан, собратьев-писателей, заботливо опекавших меня и принявших в свой дружеский союз…»
(Перепечатка из книги: Балакшин Р. Мой город милый / Роберт Балакшин. - Вологда, 2007. - С согласия автора - прим. сост.).
Роберт Балакшин более известен как «взрослый» писатель.
Первые рассказы появились в коллективном сборнике «Пути-дороги» (1975), затем в книге молодых писателей Вологодчины «Долги наши» (1981), публиковались в журнале «Север».
Началом творческого пути стали произведения «Две недели» и «Последний патрон».
В настоящее время Р. Балакшин - автор 15 книг для взрослых.
Закончил филологический факультет Вологодского пединститута. В 1985 году был принят в члены Союза писателей СССР.
Лауреат Всероссийского литературного конкурса «О, русская земля» за 2005 год, Государственной премии Вологодской области по литературе за 2006 год. Награждён медалью «20 лет Победы в Великой Отечественной войне», а также медалью благоверного князя Даниила Московского (с надписью «За труды во славу Святой Церкви»).
В последние годы появились у него произведения и для детей.
С 2002 года писатель по благословению настоятеля Сретенского Московского монастыря архимандрита Тихона (Шевкунова) занимался переложением для детей житий святых угодников Божиих на современный литературный язык.
Он переложил 60 житий, которые уже вышли в двухтомнике издательства Сретенского монастыря. Необходимость этой работы вызвана тем, что сейчас в Церковь вместе с родителями приходит много детей. Но язык житий, изданных в XIX веке, труден для самостоятельного чтения детьми, а некоторые из них очень велики по объёму. Переложение не ставит целью заменить старые жития, но всего лишь ознакомить детей с ними, дать первоначальные сведения о святых угодниках Православной Церкви.
Все жития написаны очень доступным для детского восприятия языком. Многие думают, что святые - это какие-то особые, неземные существа.
На самом деле, как следует из переложений, это люди, которые разными путями и по разным причинам приходят к Богу, уверовав в его исключительность и всемогущество. Часто их не понимали другие, гнали от себя, преследовали, избивали, но праведники стойко переносили все невзгоды, молясь о заблудших и оттого несчастных душах.
Прочтите хотя бы некоторые, и вы убедитесь в этом.
Творческий процесс не поддаётся анализу. Замысел произведения может возникнуть из услышанной когда-то фразы, из простого общения. Через определённое время он «обрастает» героями, выстраивается сюжет, и появляется очередной рассказ, сказка или повесть.
Так произошло со сказкой о Деде Морозе «Добрый дедушка». Роберт Александрович очень увлекательно рассказывает о прошлом земли великоустюгской, о людях, живших в далёкие времена. Главный герой Иван из деревни Морозовицы сразу вызывает симпатию своим отношением к людям и природе, а особенно - к детям. Вырос он, женился, свои детишки появились. «И всё бы хорошо, да нагрянула беда нежданная-негаданная. Как-то отправился Иван с односельчанами на рыбный промысел к далёкому Ледовитому океан-морю». А когда вернулись, не нашли ни деревни, ни людей. Всех угнали в плен чужеземцы. Бросились русичи в погоню, освободили матерей и детей.
«Воротились в село, встречают их с ликованием, со звоном колокольным. Одному Ивану не весело: побили душегубы-нехристи всю семью его, жену-красавицу и детушек любимых».
Другой бы на месте Ивана отчаялся, но наш герой не такой. Прочтите сказку, и вы узнаете, как сын крестьянский стал Дедом Морозом, на Вотчину которого в Великий Устюг приезжают и взрослые, и дети.
Святочный рассказ «Царицына внучка», по словам писателя, появился после бесед с общительной девочкой Катей. Потом уже он ввёл в рассказ императрицу, посетившую госпиталь, где находился пра- пра- дедушка девочки. Он был тяжело ранен во время Первой мировой войны (1914-1918 гг.). Врачи не надеялись, что он поправится. А царица положила руку на его рану и сказала: «Поправишься ты, Ванюша, не тужи». И наутро затянулась тяжёлая рана. Почему рассказ так назван? Узнаете, дочитав его.
Книга сказок Рихарда фон Фолькманна, на первый взгляд, не вписывается в творчество Р. Балакшина. Фолькманн (1830-1889) - немецкий хирург и поэт (литературный псевдоним - Рихард Леандер).
Являясь одним из популярных и авторитетных хирургов своего времени, он дал много нового и оригинального в деле лечения ран на войне. Издал несколько книг для взрослых и небольшую книгу сказок для детей. Сказки впервые изданы на русском языке. Роберт Александрович сделал перевод с немецкого языка и литературную обработку.
Небольшие по объёму, но увлекательные по содержанию, они читаются на одном дыхании. И пусть речь идёт о давнем времени, о людях другой страны, сказки объединяет духовность, доброта, православная направленность. Этим, на наш взгляд, и объясняется внимание Р. Балакшина к переизданной много раз в Германии книге.
Книги для детей (имеющиеся в ВОДБ):
Балакшин Р. Добрый дедушка: сказание о Деде Морозе / Р. Балакшин; худож. Д. Шабалина. - М. : Сретенский монастырь, 2002. - 14 с. : цв. ил.
Балакшин Р. Жития святых угодников, переложенные для детей / Роберт Балакшин // Вологодский Лад. - 2006. - № 1. - С. 95 - 117.
Пророк Илия, Равноапостольная Нина, Преподобный
Сергий Радонежский, Праведный Иоанн Кронштадский,
Святейший патриарх Тихон.
Балакшин Р. Праведный Прокопий Устюжский. Христа ради юродивый, чудотворец / Р. Балакшин; худож. А. Кудинова. - М. : Сретенский монастырь, 2003. - 23 с. : цв. ил.
Балакшин Р. Сабля брата: историческая повесть для детей / Роберт Балакшин // Вологодский Лад. - 2008. - № 1. - С. 40 - 59.
О подростке Даниле Волоцком, принимавшем участие в борьбе с поляками (16 - 17 вв.).
Балакшин Р. Сказания о Деде Морозе / Роберт Балакшин // Вологодский Лад. - 2006. - № 4. - С. 182 - 193.
Балакшин Р. Царицына внучка: святочный рассказ / Роберт Балакшин // Подарок от Деда Мороза: альбом / авт.-сост. Ю. Леднев. - Вологда, 1999. - С. 20 - 25.
Блаженная Ксения Петербургская / авт. текста Р. Балакшин; худ. Д. Шабалина, А. Кудинова. - М. : Сретенский монастырь, 2005. - 12 с. : ил.
Преподобная Мария Египетская / авт. текста Р. Балакшин; худ. А. Кудинова, Д. Шабалина. - М. : Сретенский монастырь, 2005. - 12 с. : цв. ил.
Равноапостольная Нина / авт. текста Р. Балакшин; худ. А. Кудинова, Д. Шабалина. - М. : Сретенский монастырь, 2006. - 12 с. : цв. ил.
Равноапостольная Ольга / авт. текста Р. Балакшин; худ. А. Кудинова, Д. Шабалина. - М. : Сретенский монастырь, 2005. - 12 с. : цв. ил.
Равноапостольные Кирилл и Мефодий / авт. текста Р. Балакшин; худ. А. Кудинова, Д. Шабалина. - М. : Сретенский монастырь, 2006. - 12 с. : цв. ил.
Святая мученица Татиана / авт. текста Р. Балакшин; худ. Д. Шабалина, А. Кудинова. - М. : Сретенский монастырь, 2005. - 12 с. : ил.
Святитель Николай / авт. текста Р. Балакшин; худ. А. Кудинова, Д. Шабалина. - М. : Сретенский монастырь, 2006. - 12 с. : цв. ил.
Сорок мучеников Севастийских / авт. текста Р. Балакшин; худ. Д. Шабалина, А. Кудинова. - М. : Сретенский монастырь, 2005. - 12 с. : цв. ил.
Фолькманн Р. Волшебное кольцо: сказки / Р. Фолькманн; пер. с нем. и обработка Р. Балакшина; худож. А. Савин. - Вологда: Газета «Благовестник», 1992. - 32 с. : ил.
Библиография:
Балакшин Р. Родной город / Роберт Балакшин // Мой город милый / Роберт Балакшин. - Вологда, 2007. - С. 7 - 20.
Автобиография писателя.
Вологодские зори: сборник / сост. А. Брагин; предисл. В. Купцова. - М., 1987. - 477 с. : ил.
Краткая справка.
Вологодский собор: лит.-худож. альманах писателей-вологжан / сост. А. Цыганов, А. Грязев. - Вологда, 1995. - 374 с. : ил.
Краткая справка.
* * *
Сальников А. Есть гренадёры, есть! / Андрей Сальников // Красный Север. Четверг. - 2006. - 26 октября (№ 127). - С. 25.
Р. А. Балакшин - лауреат Всероссийской литературной премии «О, русская земля» за 2005 год.
Смолин А. «Духовной жаждою томим…» / Андрей Смолин // Русский Север. - 1994. - 20 декабря. - С. 15.
К 50-летию писателя.
Оботуров В. Познай самого себя / В. Оботуров // Вологодский комсомолец. - 1984. - 28 ноября. - С. 3.
О прозе Р. Балакшина.
Вы слышали о таком писателе Роберте Балакшине? Этот вопрос по моей просьбе волонтеры задавали в течение часа на автобусной остановке в центре Вологды на ул. Герцена, недалеко от дома, где приютилась писательская организация СПР.
Ответы случались разные. Некоторые отделывались шуточками, другие сердились. На три буквы никто не посылал, у нас ведь культурная столица Русского Севера. И тем не менее утвердительного ответа никто так не дал. Балакшина народ не знает. Совсем, и сильно удивляется, что такой писатель вообще существует. Тем не менее он есть.
Вот несколько строк о нашем визави из официального источника: « Писатель, переводчик и публицист Роберт Балакшин родился в селе Коротыгино Грязовецкого района. После окончания техникума в 1964 году, служил в армии, охранял заключенных.
С 1965 года Роберт Балакшин стал вести дневник, куда записывал мысли, наблюдения над солдатами и офицерами, картины природы. Пытался писать первые рассказы. В 1967 году писатель вернулся в Вологду. Поступил работать в управление культуры облисполкома инженером по охране памятников истории и культуры. Чтобы больше зарабатывать, пришлось сменить профессию. Некоторое время он работал бетонщиком на домостроительном комбинате, землекопом, каменщиком-трубокладом, дворником.
В 1968 году он отнес в писательскую организацию А.А. Романову свои армейские стихи. Тот прочитал и посоветовал автору писать прозу. (sic! ) Началом творческого пути стали взрослые произведения «Две недели» и «Последний патрон».
Окончил филологический факультет Вологодского пединститута. В 1985 году был принят в члены Союза писателей. Публиковался в «Нашем современнике», «Москве», «Литературной России», в местных газетах."
Ну и так далее, типичная биография скромного провинциального автора. Из 32 изданий, указанных в библиографии, собственно литературной прозой является менее десятка произведений, остальное- компилятивное краеведение и пересказ агиографических источников. Последнее - очень важно. Наш автор человек истинно православный, имеет церковную медаль и был в списке претендентов на премию Московской патриархии, но увы, дальше претендентов не продвинулся.
Для чего собственно я все это пишу? Факты биографии определяют личность человека. Ведь далее мы вместе с ним будем разбирать мою повесть «Наваждение» и большой очерк о Феодосии Суморине.
По просьбам братьев-писателей, я отнес две своих новых книжки в отделение СПР для общего прочтения. И вдруг узнаю, что Роберт Александрович написал на обе рецензии. Зная православную направленность позиции критика, ничего хорошего не жду, но то, что мне вручили за подписью Балакшина, выражаясь словами императора Александра Первого, сказанными при посещении Вологды в 1824 г.- «намного превзошло мои ожидания».
Итак, начинаем.
Часть первая
Повесть «Наваждение»
«Передо мной новая книжка А. Быкова. Повесть «Наваждение», имеющая подзаголовок — быль, т.е. автор заранее уверяет нас, что все написанное в повести было на самом деле, все так и происходило».
Конечно, Роберт Александрович, фабула произведения основана на материалах уголовного дела о смертоубийстве крестьянки Аленки Шиховой 1632 г. В эпиграфе приведена цитата из него и указан архивный номер, где хранится указанное дело. В деле несколько документов, показывающих ход следствия по делу Шиховой, допросы и описание следственных действий.
«Это дешевый прием, чтобы расположить читателя к себе, дескать никакого вымысла. Никакой отсебятины тут нет, все беспримесная правда»,- сообщает далее критик.
Ах вот оно как! Значит дешевые приемчики в ход пускаю, типа заискиваю перед читателем, покупаю его доверчивость получается. И от документа ни ни, что ли? Так это что же за повесть получится? Где характеры, интрига, конфликт героев? Критик об этом знает. Он же окончил филфак, но отказывает автору в самой возможности что-то домыслить, т.е. отказывает в возможно создать художественное произведение.
«Художественное произведение должно говорить само за себя, само произведение убеждает читателя в достоверности происходящего»,- с менторскими нотками излагает свою мысль критик.
Ну думаю, сейчас будет «разбор полетов», приготовился читать, что получилось в повести, что нет. И вдруг на тебе, как гром среди ясного неба: «Повесть А. Быкова меня не убедила и, хотя он и прикрывается эпиграфом, но мне думается, что все происходило не так, и вообще не происходило. Нет правды искусства и соответственно отсутствует правда жизни».
Как это не происходило? Извините, достопочтенный критик, есть уголовное дело, фактическая основа произведения, там все изложено. А что касается «так или нет», то это право автора, как увидел, так и написал, на то и повесть, а не историческая монография. Вон все трое Толстых как писали, и тут приврут и там, а в итоге- все равно- историческое полотно.
Хотелось бы конечно подробнее узнать о том, почему отсутствует «правда искусства» и что это вообще за правда такая?
Но критик пошел совсем в другую область.
Я по образованию историк, по специальности источниковед, кандидат исторических наук, автор многих статей, пяти монографий ну и так далее. «Профи», короче, и весьма ревностно отношусь, когда человек не имеющий исторического образования начинает учить специалиста истории. А Роберт Балакшин захотел поучить и, как следствие- вляпался.
«Не верю я, что в колядующих вселяется бес. По Быкову выходит, что дети, Славящие Христа, это бесы. Губельман (Ярославский) с того света аплодирует автору, до этого не додумалась вся его бесноватая рать.»
Тут надо пояснить: Емельян Ярославский (Исаак Губельман) советский партийный деятель и писатель-атеист, создатель бестселлера «Библия для верующих и неверующих», где в иронической форме, очень надо сказать грамотно, прокомментировал сюжеты Священного писания. Книга была очень популярна при Советской власти.
Но православное сознание критика вскипает при одной мысли о том, что можно как то подвергать сомнению церковные догматы. Общеизвестно, что колядки первоначально были языческой традицией, с которой церковь боролась. Именно тогда, в ночь перед Рождеством по мнению церкви нечисть ярилась больше всего. Да что я говорю! Николай Васильевич Гоголь все давно описал в «Вечерах на хуторе близ Диканьки». Там и черт, кстати, есть и колядовщики и ведьма Солоха и это в 19 в.
Критик Балакшин должен был изучать Гоголя в курсе русской литературы, но видимо учил плохо. А за два столетия до Гоголя, когда христианство в деревнях еще даже не утвердилось как следует, крестьянин жил в мире традиционных верований, где с точки зрения православия- колядовщики были посланниками нечистой силы. Их боялись и старались откупиться. Так рождалась традиция рождественских подарков. А уж «славить Христа» стали, когда произошла контаминация сознания населения.
Приведенные в повести подлинные старинные колядки прекрасно иллюстрируют это явление. Об этой и других метаморфозах много написано специальной этнографической литературе, но Роберт Балакшин, он как Станиславкий-не верит и все тут!
«Не верю я тому, что игумен Галактион сказал, чтобы героиню заковали в железа и приковали к стене. Это опять из губельмановской оперы о попах изуверах.»
Эх, критик, критик! А как же церковные тюрьмы, где за толстыми стенами в каменных мешках, скованные цепями умирали люди, неугодные церкви и власти. В любом среднем по величине музее обязательно есть старинные кандалы и происхождение у них, как правило, одинаковое, из церквей и монастырей. Многие монахи сами любили смирять плоть и годами гремели цепями, добровольно истязая себя во славу Господа. В повести ясно же сказано: считалось, что железа помогали изгнать из грешного тела нечистую силу. А героиню как раз и пытались избавить от Лукавого, уж как могли, все исторически достоверно, не сомневайтесь, уважаемый критик.
Уф, от исторических упреков отбился кажется, а Балакшин наконец то перешел к упреками филологическим. Их правда совсем немного:
«Автор употребляет современные слова, которых не знали жители Древней Руси: «погнали, в смысле помчались по снежному полю»-это современный молодежный жаргон. К этому же относятся слова «тушуйся», «подначивал», «успокоился».
Ну, Роберт Александрович, удивил. Так удивил. В 17 в. существовала «ямская гоньба», повинность- не поленитесь почитайте специальную литературу. И не позорьтесь больше. Глагол «гнать» и производное от него существительное «погоня» слова известные, как минимум с 14 в. упоминается практическо во всех литературных произведениях средневековья, а уж фраза «погнали поганых ворогов» так и вообще кочует от автора к автору. Кроме того сюжет «Погоня»изображающий всадника, это символ не гербе Великого княжества Литовского, как раз средневековье, он сохранился в гербе современной Литвы. Есть и еще много примеров.
Нельзя быть таким невеждой, Роберт Александрович, у вас же филологическое образование.
Другие приведенные слова тоже старинные, все есть в памятниках Московской письменности 16-17 в., а « успокоился» и «упокоился» для того времени- просто синонимы, вот так то, уважаемый критик. Все стрелы-мимо.
Ну а теперь клубничка. Недаром же на книжке есть маркировка 18+
«Сцены с раздвиганием жене колен, сцена в бане, изнасилование героини ничего кроме гадливости вызвать не могут».- пишет Р. Балакшин в рецензии. Правильно Роберт Александрович, в этом контексте они и представлены в повести, а вы бы что хотели, чтобы эти сцены вызывали чувство удовольствия, прилив энергии и сладкую истому? Вот и нет, у автора позиция однозначна, он не одобряет издевательств над героиней. Но таковы были жизненные обстоятельства, та самая правда жизни, которая нашего критика не убеждает, или все таки наоборот, раз сцены взывали у него негативную эмоцию- чувство отвращения Вы уж определитесь...
В заключении Р. Балакшин, как и положено бывшему ВВ-шнику, охранявшему зеков, решил сделать контрольный выстрел в голову по его мнению поверженному автору: « Для чего написана повесть «Наваждение»? Для того, чтобы показать, что русские люди выблядки, произошли они от казаков, от каторжников, ибо это следует из текста повести. Ничего доброго не следует из повести. Грязная повесть. Самое печальное, что в повести нет дыхания жизни, ни в одном эпизоде повесть не дышит, не живет».
Во загнул, критик! Не знаю, что и сказать. Да были такие, которые родились после казацкого разорения начала 17 в. Но ведь и в старой доброй Англии, женское население столетиями насиловалось пришлыми викингами, а какую нацию создали, кремень! И не стесняются своей истории, а тут что? Казаки те же русские люди, только разбойники, так ведь такие же казаки и Сибирь присоединили и Дальний Восток и до Китая дошли, а каторжниками вся земля сибирская возделана. Это надо знать.
Узость мышления критика, его ангажированность не позволила ему увидеть прекрасные описания природы, которые идут в унисон с чувствами героини. Не смог оценить критик и замечательные исторические этюды о тотемских святых того времени, вплетенные в повествование. Не смог или не захотел? Скорее всего второе, ведь цель этой рецензии совершенно ясна, она изложена в заключительной фразе рецензии: « Насколько автор интересен и убедителен в публицистике, настолько же он слаб и неубедителен в художественной прозе»,- завершает свой труд Балакшин, фактически ставя приговор автору, как прозаику. И все бы ничего, вот только нет в рецензии Балакшина ничего по литературной части, нет разбора произведения как такового, откуда бы следовали эти грозные выводы. Почему, да все ясно, сказать нечего!
Представляю, как обрадуются многочисленные ненавистники автора, прочитав этот текст. Вот писательская организация снова отвергла Быкова, указав ему на его графоманское место. Пусть радуются бездари, ведь им не понять что такое настоящая историческая проза, они живут штампами: «делением мира по принципу хороший-плохой, во всем евреи виноваты, только православие спасет Россию, Партия-наш рулевой, Слава КПСС и т.д.»
Я не шучу, в голове у них каша. Они не способны отделить зерна от плевел.
Впрочем, история на этом не заканчивается, ведь Роберт Александрович отрецензировал и вторую мою книжку « Страсти по Феодосию Суморину», исторический очерк о мощах, приписываемых преподобному. Об этом в следующей части.
– вологодский писатель, автор многих хороших книг, член Союза писателей России, лауреат Всероссийского литературного конкурса «О, русская земля» за 2005 год, Государственной премии Вологодской области по литературе за 2006 год. Награжден медалью «20 лет Победы в Великой Отечественной войне», а также медалью благоверного князя Даниила Московского (с надписью «За труды во славу Святой Церкви») и многими другими наградами. В последние годы Роберт Александрович много пишет для детей, и особенно читателям полюбились изданные в Сретенском монастыре «Жития святых для детей» – двухтомник, содержащий 60 повествований о святых самых разных эпох и стран. Особенность этого издания – язык житий: современная, понятная нынешним детям, хорошая, живая, неспешная русская речь. Но главное внимание уделяется знакомству детей, а часто и взрослых, со святыми. А об одном святом – праведном Прокопии Великоустюжском, Христа ради юродивом, – вышла отдельная книжка.
Как можно и нужно рассказывать о жизни святых людей, насколько это трудно, чего нужно избегать, когда пишешь о святом, – об этом мы беседуем с писателем.
– Роберт Александрович, как появилась идея написать о святом Прокопии Великоустюжском?
– Я и не думал, не собирался писать – это дело все-таки очень ответственное. Одно дело – писать рассказы да повести, выдумывать сюжет «от ветра главы своея», но совсем другое дело – рассказывать о конкретных людях, тем более о святых. А получилось так: когда начала работать в России замечательная образовательная программа «Истоки», ко мне обратился Игорь Алексеевич Кузьмин с просьбой переложить для детей на современный литературный язык жития святых. Должны знать дети о русских святых? – Конечно, должны. Нужно «только» написать о них так, чтобы современные дети смогли понять, о ком и о чем идет речь: русский язык прошлых веков или церковнославянский, на которых писались жития святых несколько веков назад, уже не очень доступен им на первых порах. Я и согласился: и дело нужное, и интересно.
– Источники были такие: изданные в XIX веке на русском языке 12-томные Минеи, жития святых – потом они были переизданы, уже в наше время. Брал еще и другие источники, XVIII века, но, как обнаружил, текст везде практически один и тот же. В архивах никаких данных с той поры, когда жил праведный Прокопий, не осталось – слишком много времени прошло. Была еще одна трудность: житие святого Прокопия Устюжского во многом переписано с жития блаженного Максима Константинопольского. Встречаются одинаковые эпизоды: как он с собаками на паперти спал, сцена смерти блаженного Прокопия дословно воспроизводит ту, что в житии святого Максима, есть много и других заимствований. Я уверен, что древнее житие праведного Прокопия Устюжского существовало – оно просто до нас не дошло. Ведь главная беда наших северных деревянных городов – пожары – была не столь уж редкой. Города горели, уничтожались многие документы, памятники, причем вплоть до XX века. Было оригинальное, подлинное житие святого, но, как я считаю, с огромной долей вероятности, оно сгорело, и для его восстановления было уже использовано житие святого Максима.
И в житии, которым я пользовался и которое переложил на современный русский язык, есть все-таки детали, ниоткуда не заимствованные. Например, встреча юродивого с девочкой, будущей матерью святителя Стефана Великопермского, сидение святого на камне – кстати, камень этот сохранился до сих пор, – знаменитые три кочерги, которые он носил с собой, спасение Великого Устюга от разрушения каменной тучей по молитвам Прокопия и некоторые другие. Так что, несмотря на заимствования из другого жития, можно сказать, что память о святом в Устюге сохранялась, что и отразилось в нынешнем житии.
– Сложно ли писать о жизни святых, особенно о святых, понесших такой непростой подвиг, как юродство во Христе?
Самое главное – избегать налета этакой слащавой сказочности. Заигрывать с фольклором, давать волю фантазии, воображению – нельзя.
– Что самое трудное, когда пишешь о святых? Я переложил на современный русский язык около 60 житий святых – они были изданы в Сретенском монастыре. Самое главное, по моему твердому убеждению, – избегать налета этакой слащавой сказочности. Потому что то, что многие святые угодники творили в своей жизни, бывает очень похожим на сказку. Трудно поверить в то, что это было на самом деле, но если это было – значит, было. Поэтому очень важно не впасть в сказку, а перелагать так, чтобы чудесные события воспринимались бы естественно. Под «сказочностью» я разумею всяких кентавров, ковры-самолеты, мечи-кладенцы или шапки-невидимки и прочие атрибуты фольклора. Нужно четко различать, где сказка, интересная детям, – со своим языком, правилами и вымыслом, а где – повествование о жизни святого человека. Заигрывать с фольклором, давать волю фантазии, воображению здесь нельзя. Это не значит, конечно, что житие должно выглядеть как справка от чиновника-бюрократа: сухие биографические данные и подпись – нет, разумеется. Но и сказку надо поставить на свое место, не пуская ее в житие. Вот, избегая таких крайностей, как мне кажется, и нужно бы рассказывать о жизни святых.
Прокопий Великоустюжский умер в 1303 году, а прославлен в лике святых он был в 1547-м на Московском Соборе, то есть через больше чем 200 лет после кончины. Естественно, что многие детали его жизни со временем забылись – сохранились только наиболее яркие, запоминающиеся факты и эпизоды, передававшиеся из поколения в поколение. А вся бытовая сторона, в которой не было ничего чудесного, сверхъестественного, она забылась.
– А как можно попытаться донести до читателя особенности внутренних переживаний святого человека?
– Внутренняя жизнь святого – очень сложная тема. Мы не должны забывать, что Прокопий был одним из первых русских юродивых. Этот тяжелейший христианский подвиг всегда не привычен народному сознанию, в любое время человек, несущий его, сталкивается со множеством трудностей. А тогда русское сознание вообще не встречалось еще с таким подвигом – это уже потом как-то «привыкли», хотя, например, блаженную Ксению Петербуржскую, жившую веками позже, тоже ждали многие испытания: и непонимание, и издевки, и многое другое. А первым юродивым Христа ради, думаю, было очень тяжело: люди воспринимали их поначалу как обыкновенных сумасшедших, дурачков. И относились к ним с недоверием. Только потом, по прошествии времени, когда люди начинали видеть разницу между юродством, то есть дуростью, глупостью, сумасшествием, и юродством ради Христа, они обращали внимание на внутреннюю жизнь святого человека. Такая способность – обращать внимание на сердце человека, видеть разницу между человеческой глупостью и юродством Христа ради – требует хорошей, честной работы человека над самим собой. Поэтому, на мой взгляд, имели под собой веские воспитательные основания церковные и государственные меры, направленные против так называемых лже-юродивых, пользовавшихся человеческим состраданием и милосердием, ну и деньгами заодно, снимая с себя всякую ответственность за поведение в обществе.
Юродство ради Христа – очень личный, сложнейший христианский подвиг, который не каждому по плечу.
Конечно, в первую очередь в глаза бросается именно внешнее поведение человека, а о внутреннем его состоянии редко кто задумывается. Тем более мало было охотников повторять подвиг юродивого Христа ради: если отец семейства, встав рано утром, вместо того, чтобы идти пахать землю или собирать урожай, начнет ходить по городу с кочергами, выкрикивая непонятные речи, то, согласитесь, тут можно говорить уже не о юродстве Христа ради, а о преступном отношении к своей семье и к обществу в целом. Юродство ради Христа – это очень личный, сложнейший христианский подвиг, который не только не каждому по плечу, но и редко кому полезен, по-моему. Отсюда и строгое церковное отношение к нему.
– Описание чудес святых не заслоняет ли призыва к христианам следовать главному в жизни, тому, чему следовали как раз сами святые, – верности Богу? Ведь чудеса – это уже второстепенное, логичное, так сказать, следствие жизни по Богу.
– Думаю, нет. В этом году мы отмечаем 700-летие со дня рождения преподобного Сергия Радонежского. Разве многочисленные его ученики, устроители Северной Фиваиды, стремились к чудесам? Вовсе нет: самым главным для них, преподобных отцов, было стремление к молитвенности их духовного отца, праведности, постничеству. Они же вовсе не претендовали на то, что, усвоив уроки Преподобного, они смогут творить чудеса – да это и не главное в их жизни. Главное чудо всегда совершается в душе, сердце человека, внешнее чудо – это иногда необходимое подспорье, но оно не всегда обязательное. Смирение – чудо. Понимает человек, что между мной, грешным, падшим, несовершенным, и святым угодником – огромная пропасть, – смею ли я надеяться на какое-нибудь там внешнее чудо? Да и зачем оно, если мне требуется чудо настоящее – преображение моей души Христом, которое поважнее внешних чудес.
– Когда вы работали над переложением жития праведного Прокопия, какой эпизод вас особенно тронул?
Это же была своего рода космическая катастрофа: большой город просто-напросто мог исчезнуть с лица земли!
– Пожалуй, горячая молитва блаженного о спасении града Устюга, когда по его заступничеству от города отошла смертоносная каменная туча и камни, просыпавшиеся из нее, уничтожили лес неподалеку от города. Это же была своего рода космическая катастрофа: большой город просто-напросто мог исчезнуть с лица земли. Кстати, как поняли и признали жители Великого Устюга, уничтожен-то он мог быть поделом – за грехи людей, проживавших в нем. Они сделали то, что сделали в свое время ниневитяне: покаялись, исправили свою жизнь. А праведный Прокопий, «великоустюжский Иона», не стал убегать в Фарсис – он всей своей жизнью в городе призывал людей к покаянию и, следовательно, к спасению.
Восхитила и сила смирения праведного человека, его терпеливость: не каждый сможет сносить издевательства и непонимание людей со смирением, не каждый сможет умерщвлять свои «уды, сущии на земли», с таким постоянством и самоотвержением. Мы-то, простые люди, испорченные комфортом, такого рвения не показываем – слабые мы люди…
– Мне кажется, есть такой феномен на севере Руси: много юродивых Христа ради, прославленных в лике святых, – этнические немцы. Грубо говоря, что ни юродивый, то немец. Русские потом уже этот подвиг «освоили». Так ли это?
Вообще верность Христу, жизнь по Евангелию всегда воспринимается внешним миром как юродство.
– Ну, тут надо принимать во внимание то, что в те давние времена у нас вообще все иностранцы немцами назывались – «немыми», по-русски говорить не умевшими. Хотя в Любеке есть православный храм во имя святого праведного Прокопия, да. По-моему, есть такой и в Гамбурге. Что касается жителей Германии, да и любой другой земли, то Христос ведь открыт всем людям – те, у кого сердце горит любовью к Нему, пусть и не всегда осознанно пока, слышат стук Бога в двери своего сердца и идут к Нему. Кто на Афон, кто – в северные пределы Руси, кто еще куда. Вообще верность Христу, жизнь по Евангелию всегда воспринимается внешним миром как юродство. Будь то мученик, святитель, преподобный, да просто настоящий христианин – он всё равно будет для этого мира «немцем». А для Бога – своим. Дай Бог, чтобы мы были такими «немцами»!
Хотите, приведу пример юродства – не Христа ради, а дурости? Приезжал тут в Вологду барон Фальц-Фейн из Германии. Так наши вологодские лизоблюды, которые вокруг него вились, преподнесли ему «подарочек»: он де, по их утверждению, – потомок Прокопия праведного – о как! Тут «изнемогает всяк глагол», как говорится: ну как мог святой Прокопий, который никогда не был женат, в юности покинувший свое отечество в XIV веке и всю жизнь проводивший в посте и подвигах в Великом Устюге на , обзавестись потомками в Германии?! Бред сивой кобылы. Образчик юродства и ревности не по разуму. Ну хоть житие бы, что ли, его прочитали предварительно – не позорились бы! Но это так – для улыбки.
Заканчивая же разговор о праведном Прокопии Великоустюжском, я бы хотел сказать, что воля Божия, любовь Христа открыты всем людям мира, и уже от каждого человека зависит, откликнется ли он на эту любовь, будет ли трудиться ради исполнения воли Бога. Пример праведного Прокопия очень красноречив: Бог открыт всем нам.