В. Набоков известен как ниспровергатель литературных авторитетов, как русских писателей, так и зарубежных. Его оценки творчества ряда писателей честны и бескомпромиссны. Однако, как и всякий человек, он может ошибаться в таких оценках, они могут быть довольно субъективны. Наиболее близки Набокову из русских писателей Гоголь, Лев Толстой, Чехов. Но даже у них он находит недостатки, упущения, недочеты (см. "Лекции по русской литературе", http://www.alleng.ru/d/lit/lit59.htm). Как говорится, и на солнце бывают пятна. Творчества Пушкина и Лермонтова в своих лекциях он не касается, считая их предвестниками расцвета золотого века русской литературы. Произведения Тургенева и Горького в разборах Набокова выглядят далеко не лучшим образом. Но в наибольшей степени он обрушил свой полемический пыл на Достоевского, что, на наш взгляд, несправедливо и лишь свидетельствует о несовместимости эстетических концепций этих писателей. Остановимся на некоторых высказываниях Набокова, посвященных Достоевскому и его творчеству.

"Я испытываю чувство некоторой неловкости, говоря о Достоевском. В своих лекциях я обычно смотрю на литературу под единственным интересным мне углом, то есть как на явление мирового искусства и проявление личного таланта. С этой точки зрения Достоевский писатель не великий, а довольно посредственный, со вспышками непревзойденного юмора, которые, увы, чередуются с длинными пустошами литературных банальностей.... Не скрою, мне страстно хочется Достоевского развенчать. Но я отдаю себе отчет в том, что рядовой читатель будет смущен приведенными доводами". Непонятно, почему Набокову так хочется развенчать Достоевского. По-видимому, Набоков никак не мог понять причины такого успеха Федора Михайловича как в России, так и в остальном мире, и ему хотелось доказать читателям, что они ошибаются в оценке Достоевского, и доказать прежде всего самому себе.

"Когда мы говорим о сентименталистах - о Ричардсоне, Руссо, Достоевском, - мы имеем в виду неоправданное раздувание самых обычных чувств, автоматически вызывающее в читателе естественное сострадание. Достоевский так и не смог избавиться от влияния сентиментальных романов и западных детективов. Именно к сентиментализму восходит конфликт, который он так любил: поставить героя в унизительное положение и извлечь из него максимум сострадания".

"Безвкусица Достоевского, его бесконечное копание в душах людей с префрейдовскими комплексами, упоение трагедией растоптанного человеческого достоинства - всем этим восхищаться нелегко. Мне претит, как его герои "через грех приходят ко Христу", или, по выражению Бунина, эта манера Достоевского "совать Христа где надо и не надо". От себя хочется добавить: по-видимому, Набокову претит и сама идея Христа. Именно поэтому он никак не может понять Достоевского. "Точно так же, как меня оставляет равнодушным музыка, к моему сожалению, я равнодушен к Достоевскому-пророку". Единственно, в чем можно согласиться с Набоковым, это с его высокой оценкой "Двойника".

Набоков отмечает особенности художественного видения Достоевского: "Внимательно изучив любую его книгу, скажем, "Братья Карамазовы", вы заметите, что в ней отсутствуют описания природы, как и вообще все, что относится к чувственному восприятию. Если он и описывает пейзаж, то это пейзаж идейный, нравственный. В его мире нет погоды, поэтому как люди одеты, не имеет особого значения. Своих героев Достоевский характеризует с помощью ситуаций, этических конфликтов, психологических и душевных дрязг. Описав однажды наружность героя, он по старинке уже не возвращается к его внешнему облику. Так не поступает большой художник". "Казалось, самой судьбой ему было уготовано стать величайшим русским драматургом, но он не нашел своего пути и стал романистом. Роман "Братья Карамазовы" всегда казался мне невероятно разросшейся пьесой для нескольких исполнителей с точно рассчитанной обстановкой и реквизитом". Может, именно поэтому практически все основные произведения Достоевского либо экранизированы, либо по ним поставлены спектакли.

"Я бы хотел, чтобы вы оценили "Преступление и наказание" и "Записки из подполья" именно с этой точки зрения: перевешивает ли эстетическое наслаждение, которое вы испытываете, сопровождая Достоевского в его путешествиях вглубь больных душ, всегда ли оно перевешивает другие чувства - дрожь отвращения и нездоровый интерес к подробностям преступления? В других его романах равновесия между эстетическими достижениями и элементами уголовной хроники еще меньше".

Набоков отмечает, что в произведениях Достоевского представлен целый набор эпилептиков, маразматиков, истеричек и психопатов. Он пишет: "Сомнительно, можно ли всерьез говорить о "реализме" или "человеческом опыте" писателя, создавшего целую галерею неврастеников и душевнобольных". Но, несмотря на это, произведения Достоевского читаются, за перипетиями его героев читатели следят с неослабевающим вниманием и сочувствием. В чем же причина этого? Может быть в том, что все эти человеческие особенности чрезвычайно распространены, и читатели во многих героях Достоевского узнают самих себя или своих знакомых. Не описывает же Достоевский каких-то марсиан, особенности личности которых были бы нам совершенно чужды!

"Кроме всего прочего, у героев Достоевского есть еще одна удивительная черта: на протяжении всей книги они не меняются. В самом начале повествования мы встречаемся с совершенно сложившимися характерами, такими они и остаются, без особых перемен, как бы ни менялись обстоятельства. Например, в случае с Раскольниковым в "Преступлении и наказании" мы видим, как человек приходит к возможности гармонии с внешним миром, что, впрочем, проявляется только внешне, внутренне Раскольников мало меняется, а остальные герои Достоевского и того меньше. Единственное, что развивается в книге, находится в движении, внезапно сворачивает, отклоняется в сторону, захватывая в свой водоворот все новых героев и новые обстоятельства, - это интрига. Раз и навсегда условимся, что Достоевский - прежде всего автор детективных романов, где каждый персонаж, представший перед нами, остается тем же самым до конца, со своими сложившимися привычками и черточками; все герои в том или ином романе действуют, как опытные шахматисты в сложной шахматной партии. Мастер хорошо закрученного сюжета, Достоевский прекрасно умеет завладеть вниманием читателя, умело подводит его к развязкам и с завидным искусством держит читателя в напряжении. Но если вы перечитали книгу, которую уже прочли однажды и знаете все замысловатые неожиданности сюжета, вы почувствуете, что не испытываете прежнего напряжения". Назвать вслед за Набоковым Достоевского автором детективных романов не поворачивается язык. "Преступление и наказание" и "Братья Карамазовы" - это, прежде всего философские романы, а никак не детективные. Такая оценка творчества Достоевского свидетельствует, прежде всего, о том, что Набоков не понял и не оценил эти романы.

В разделе о романе "Идиот" Набоков пишет: "Здесь уместно было бы процитировать еще одно точнейшее замечание Мирского (Святополк-Мирский Дмитрий Петрович, см. http://ru.wikipedia.org/wiki/): "Его христианство... очень сомнительного свойства.... Это более или менее поверхностное учение, которое опасно отождествлять с истинным христианством". Если к этому добавить, что он постоянно навязывает читателю свое толкование православия и, распутывая любой психологический или психопатический клубок, неизбежно приводит нас к Христу, вернее, к его собственному пониманию Христа и православия, мы лучше будем представлять, что нас раздражает в Достоевском-философе.... Однако сам сюжет построен искусно, интрига разворачивается с помощью многочисленных искусных приемов. Правда, иные из них, если сравнить с Толстым, больше смахивают на удары дубинкой вместо легкого касания перстами художника; впрочем, многие критики, возможно, не согласятся со мной".

"Мне уже приходилось говорить, что метод Достоевского в обращении со своими персонажами - метод драматургии. Представляя того или иного героя, он кратко описывает его внешность и затем почти никогда к ней не возвращается. Так же и в диалогах отсутствуют ремарки, которыми обычно пользуются другие авторы: указания на жест, взгляд или любую другую деталь, характеризующую обстановку. Чувствуется, что он не видит своих героев, что это просто куклы, замечательные, чарующие куклы, барахтающиеся в потоке авторских идей".

"Унижение человеческого достоинства - излюбленная тема Достоевского - годится скорее для фарса, а не драмы. Не обладая настоящим чувством юмора, Достоевский с трудом удерживается от самой обыкновенной пошлости, притом ужасно многословной. В переплетении фарсовой интриги с человеческой трагедией явно слышится иностранный акцент, что-то в ее сюжетных ходах отдает второсортным французским романом".

"Как всегда в романах Достоевского, перед нами торопливое и лихорадочное нагромождение слов с бесконечными повторениями, уходами в сторону - словесный каскад, от которого читатель испытывает потрясение после, к примеру, прозрачной и удивительно гармоничной прозы Лермонтова. Достоевский, как известно, - великий правдоискатель, гениальный исследователь больной человеческой души, но при этом не великий художник в том смысле, в каком Толстой, Пушкин и Чехов - великие художники. И повторяю, не потому, что мир, им созданный, нереален, мир всякого художника нереален, но потому, что он создан слишком поспешно, без всякого чувства меры и гармонии, которым должен подчиняться даже самый иррациональный шедевр (чтобы стать шедевром). Действительно, в каком-то смысле Достоевский слишком рационалистичен в своих топорных методах, и хотя события у него - всего лишь события духовной жизни, а герои - ходячие идеи в обличье людей, их взаимосвязь и развитие этих событий приводятся в действие механическими приемами, характерными для примитивных и второстепенных романов конца 18-го и начала 19 в."

"Я хочу еще раз подчеркнуть, что Достоевский обладал скорее талантом драматурга, нежели романиста. Его романы представляют собой цепочку сцен, диалогов, массовок с участием чуть ли не всех персонажей - со множеством чисто театральных ухищрений, таких, как scfaire (кульминация, сцена, которую с нетерпением ждет зритель (франц.) - Прим. перев.), неожиданный гость, комедийная развязка и т. д. В качестве романов его книги рассыпаются на куски, в качестве пьес - они слишком длинны, композиционно рыхлы и несоразмерны". Отмечая, что герои Достоевского - "ходячие идеи в обличье людей", Набоков, в конце концов, дает понять, за что же он не принимает творчество этого писателя. Весь конфликт можно свести к давно известному противоречию формы и содержания. Набоков, являющийся апологетом формы, стиля, языка писателя, пишет, например, следующее о творчестве Гоголя: "Его произведения, как и вся великая литература, - это феномен языка, а не идей". Преувеличивая одну сторону литературного произведения, он принижает другую. Однако, эти две стороны, содержание и форма, неразрывны. Идеи, как выражается Набоков, философия Достоевского - неотъемлемая часть его произведений, и, не принимая его идей, принижая их значение, Набоков не принимает и принижает все творчество великого русского писателя и мыслителя. Творчество Достоевского вызывает в нем раздражение. Изучая, комментируя его произведения, Набоков вооружается большим увеличительным стеклом, но в поле этого стекла попадаются исключительно недостатки, которых не лишен любой писатель, в том числе и любимые Набоковым Гоголь, Чехов, Л.Толстой.

Набоков о Достоевском

Когда-то, лет десять назад, читал извлечения из набоковской лекции о Достоевском. Расстроился и озлился. Неделю назад купил набоковские лекции по русской литературе. Неделю откладывал прочтение. Ходил как кот вокруг горячей каши: опять боялся расстроиться. Наконец вчера прочел. Конечно, расстроился, но больше всего из-за самого Набокова.

Набоков для меня (как, наверное, и для всего нашего поколения) любовь поздняя, но - любовь.

1. Если б не знал, что это Набоков, ни за что бы не поверил. Имею в виду мысли. По стилю можно еще угадать.

2. Поражает минимум информированности самого Набокова и минимум информации, которую он сообщает американским студентам.

3. Общее неприятие Достоевского как художника. Ничего оригинального. Все это было - и посильнее - у Тургенева, Толстого…

4. Надо прежде всего понять:

а) на чем, на каких фактах основана его предвзятость;

б) почему такая личная неприязнь?

Да, надо понять, прежде чем оценивать.

Все отрицательное о Достоевском - в его оценках, повторяю, - неоригинально.

Учесть, что это лекция. Лекция студентам, лекция американским студентам. Прагматическое просветительство, так сказать. И все-таки это не на уровне самого Набокова. Ну а теперь конкретнее. Перечитаем с самыми первыми комментариями.

«Я испытываю чувство некоторой неловкости, говоря о Достоевском.

В своих лекциях я обычно смотрю на литературу под единственным интересным мне углом, то есть как на явление мирового искусства и проявление личного таланта. С этой точки зрения Достоевский писатель не великий, а довольно посредственный, со вспышками непревзойденного юмора, которые, увы, чередуются с длинными пустошами литературных банальностей. В «Преступлении и наказании» Раскольников неизвестно почему убивает старуху-процентщицу и ее сестру» (с. 176).

Неизвестно почему?! Ответ - и в романе, и в черновиках, которых он явно не знает (и знать не хочет).

«Не скрою, мне страшно хочется Достоевского развенчать. Но я отдаю себе отчет в том, что рядовой читатель будет смущен приведенными доводами» (с. 176).

А нерядовой?! От Розанова, Шестова, Бердяева, Мережковского… до Гроссмана, Долинина, Бахтина? Всякое бывало между Достоевским - Белинским, Некрасовым, Тургеневым, Толстым… Но зато какие влюбленности, какие проникновения - именно в силу любви.

Достоевский «с детства был подвержен таинственному недугу - эпилепсии» (с. 177 ).

«Его вторая повесть “Двойник” (1846) - лучшая и, конечно, значительно более совершенная, чем “Бедные люди”, - была принята довольно холодно» (с. 178).

«Лучшим, что он написал, мне кажется „Двойник“ (с. 183).

А тут - редкое понимание.

«Все самые известные сочинения: “Преступление и наказание”(1866), “Игрок” (1867), “Идиот” (1868), “Бесы” (1872), “Братья Карамазовы”) и др. - создавались в условиях вечной спешки: он не всегда имел возможность даже перечитать написанное, вернее - продиктованное стенографисткам» (с. 180).

Стенографисткам? Одно из двух: либо открытие, либо неряшливость. Стенографка была одна-единственная…

А вместо этого насмешливого замечания стоило бы увлечься мыслью: диктовка, как ничто, лучше отвечала именно художественным особенностям - апокалипсически лихорадочному стилю Достоевского.

«“Бесы” имели огромный успех. Вскоре после их появления ему предложили печататься в консервативном журнале “Гражданин”, который издавал князь Мещерский. Перед смертью он работал над вторым томом “Братья Карамазовы”» (с. 181) .

Во-первых, «Бесы», к сожалению, не имели огромного успеха.

Во-вторых, «ему предложили» не печататься в «Гражданине», а заменить там Мещерского.

В-третьих, если бы «работал над вторым томом»! Не успел! В черновиках: nihil.

Досадные огрехи предвзятого человека (потому и огрехи).

Еще один:

«Читая Речь (о Пушкине. - Ю.К .) сегодня, трудно понять причину ее оглушительного успеха» (с. 181).

«Влияние западной литературы во французских и русских переводах, сентиментальных и готических романов Ричардсона (1689–1761), Анны Радклифф (1764–1823), Диккенса (1812–1870), Руссо (1712–1778) и Эжена Сю (1804–1857) сочетается в произведениях Достоевского с религиозной экзальтацией, переходящей в мелодраматическую сентиментальность» (с. 181). «Достоевский так и не смог избавиться от влияния сентиментальных романов и западных детективов» (с. 182).

«…не смог избавиться…» Давным-давно доказано, он их - «снял» (в гегелевском смысле).

«Безвкусица Достоевского, его бесконечное копание в душах людей с префрейдовскими комплексами, упоение трагедией растоптанного человеческого достоинства - всем этим восхищаться нелегко.

Мне претит, как его герои “через грех” приходят ко Христу, или, по выражению Бунина, эта манера Достоевского “совать Христа где надо и не надо” (найти! - Ю.К .). Точно так же, как меня оставляет равнодушным музыка, к моему сожалению, я равнодушен к Достоевскому-пророку» (с. 183).

Очень важная проговорка (может быть, от такого же равнодушия не услышал музыкальности эпилога «Преступлении и наказания»).

Об «отсутствии описания природы», как и вообще обо всем, что относится к чувственному восприятию.

«Если он и описывает пейзаж, то это пейзаж идейный, нравственный. В его мире нет погоды, поэтому как люди одеты не имеет особого значения… Описав однажды наружность героя, он по старинке уже не возвращается к его внешнему облику. Так не поступает большой художник, скажем Толстой…» (с. 183).

Ну, все это исследовано-переисследовано.

Зато - опять попадание:

«но есть в Достоевском нечто еще более необыкновенное. Казалось, самой судьбой ему было уготовано стать величайшим русским драматургом, но он не нашел своего пути и стал романистом» (с. 183).

Моя старая любимая мысль, может быть, не так резко выраженная, не в таком абсолютном противопоставлении: не нашел своего пути. Может быть, не нашел себя как драматурга? Да и то: эта «ненайденность» невероятно обогатила его «найденность» как романиста (Л. Гроссман и др. об этом). Не случайно начинал он с трех ненайденных драм (а сколько было планов драматургических уже и в зрелом возрасте). А еще: может быть, одной из причин «сведения счетов» с Белинским был для Достоевского категорический совет-запрет последнего - не заниматься драматургией.

«…обращаясь к художественному произведению, нельзя забывать, что искусство - божественная игра. Эти два элемента - божественность и игра - равноценны. Оно божественно, ибо именно оно приближает человека к Богу, делая из него истинного полноправного творца. При всем том искусство - игра, поскольку оно остается искусством лишь до тех пор, пока мы помним, что в конце концов это всего лишь вымысел, что актеров на сцене не убивают, иными словами, пока ужас или отвращение не мешают нам верить, что мы, читатели или зрители, участвуем в искусной захватывающей игре; как только равновесие нарушается, мы видим, что на сцене начинает разворачиваться нелепая мелодрама, а в книге - леденящее душу убийство, которому место скорее в газете. И тогда нас покидает чувство наслаждения, удовольствия и душевного трепета - сложное ощущение, которое вызывает у нас истинное произведение искусства. Нам ведь не внушают ни отвращения, ни ужаса кровавые финальные сцены трех величайших на свете пьес: смерть Корделии, убийство Гамлета и самоубийство Отелло. Мы содрогаемся, но в этой дрожи есть естественное наслаждение» (с. 185).

Весь этот действительно замечательный, глубокий пассаж направлен против Достоевского.

«Просто» у Достоевского свое понимание, что «искусство - божественная игра».

«Я порылся в медицинских справочниках и составил список психических заболеваний, которыми страдают герои Достоевского: I. Эпилепсия II. Старческий маразм III. Истерия. IV. Психопатия » (с. 186–188).

«Медицинские справочники» - ключ к пониманию художественного мира Достоевского! А это не безвкусица?

Повторение, повторение! Все того же Страхова, Тургенева, Михайловского… Не видит, не слышит Набоков, что Достоевский предусмотрел все эти выпады.

Как не понять, что не душевнобольные, а духовнобольные, - вот его герои, вот их сущность.

Вот известная сцена из «Преступления и наказания»: «Огарок уже давно погасал в кривом подсвечнике, тускло освещая в этой нищенской комнате убийцу и блудницу, странно сошедшихся за чтением вечной книги».

И вот комментарий Набокова:

« фраза, не имеющая себе равных по глупости во всей мировой литературе “Убийца и блудница” и “вечная книга” - какой треугольник! Это ключевая фраза романа и типично Достоевский риторический выверт. Отчего она так режет слух? Отчего она так груба и безвкусна?» (с. 189)

«Убийца и блудница за чтением Священного Писания - что за вздор!

Здесь нет никакой художественно оправданной связи. Есть лишь случайная связь, как в романах ужасов и в сентиментальных романах. Это низкопробный литературный трюк, а не шедевр высокой патетики и набожности. Более того, посмотрите на отсутствие художественной соразмерности. Преступление Раскольникова описано во всех гнусных подробностях, и автор приводит с десяток различных его объяснений. Что же касается Сони, мы ни разу не видим, как она занимается своим ремеслом. Перед нами типичный штамп. Мы должны поверить автору на слово, но настоящий художник не допустит, чтобы ему верили на слово» (с. 190).

Начало, первоначало этой «грубости», этой «безвкусицы», этого «риторического выверта», этого «вздора», «штампа» - Новый Завет, Христос… Христос и Магдалина… Христос и разбойник на кресте…

Что, для «соразмерности» надо было показать, «как она занимается своим ремеслом»?

«Мы должны поверить автору на слово…» Но Набоков не расслышал художественного слова Достоевского: они, Раскольников и Соня, только что, только что совершили свое преступление (почти в одно и то же время) - одна вышла на панель буквальную, а другой - на свою. Одна спасает родных блудом, другой - убийством. И именно потому, что они не закоренели еще, «свежи» в своем преступлении, еще мучаются им, они могли так «странно сойтись». А тут еще Катерина Ивановна…

А раньше, еще раньше, за этим же чтением сошлись Соня с Лизаветой (и обменялись крестиками)… И читают-то они Евангелие, принадлежавшее Лизавете… А позже Катерина Ивановна умирает на той самой кровати в каморке Сони, куда она Соню-то и уложила…

И это все риторика? «Пошлость»! Да, у Достоевского «пошлостей» - хоть отбавляй, но разогнаны они до космических, апокалипсических скоростей.

Набоков: «Кроме всего прочего, у героев Достоевского есть еще одна удивительная черта: на протяжении всей книги они не меняются единственное, что развивается в книге, находится в движении, внезапно сворачивает, отклоняется в сторону, захватывая в свой водоворот все новых героев и новые обстоятельства, - это интрига» (с. 188).

Раскольников не меняется?.. Степан Трофимович? (Речь на Празднике и речь перед смертью…) Аркадий Долгорукий? Смешной?..

«Раз и навсегда условимся, что Достоевский - прежде всего автор детективных романов, где каждый персонаж, представший перед нами, остается тем же самым до конца, со своими сложившимися привычками и черточками; все герои в том или ином романе действуют как опытные шахматисты в сложной шахматной партии. Мастер хорошо закрученного сюжета, Достоевский прекрасно умеет завладеть вниманием читателя, умело подводит его к развязкам и с завидным искусством держит читателя в напряжении. Но если вы перечитали книгу, которую уже прочли однажды и знаете все замысловатые неожиданности сюжета, вы почувствуете, что не испытываете прежнего напряжения» (с. 188–189).

Воля ваша, читатель, - перечитывать и не испытывать прежнего напряжения… Воля ваша - соглашаться или не соглашаться с Набоковым.

Я - не могу. Что я? Не мог Розанов, не могли Гроссман, Долинин, Бахтин…

Я (еще) не знаю, не видел черновиков Набокова (да и есть ли они?), но знаю, видел черновики Достоевского, лет 20 работал над ними, жил в них. И вот мне кажется (рискну об заклад биться), что черновики Набокова - каллиграфичны, Достоевского - хаос.

«Почему Раскольников убивает? Причина чрезвычайно запутанна. Незаметно происходит скачок от честолюбивого благодетеля человечества к честолюбивому тирану-властолюбцу. Перемена, достойная более тщательного психологического анализа, чем мог предпринять вечно торопившийся Достоевский» (с. 191).

Спокойней, спокойней, а то и взбеситься можно… А почему «вечно торопившийся Достоевский» вдруг на много месяцев задерживает сдачу романа? Мало того: сжигает несколько листов и начинает все заново. Да именно потому, что проделывает тщательный психологический анализ.

И вдруг у Набокова очень хорошо и к месту приведена цитата из Кропоткина - о Раскольникове: «Такие люди не убивают»(с. 190–191).

«Записки из подполья».

«Описание клинического случая с явными и разнообразными симптомами мании преследования» (с. 193). «Это квинтэссенция достоевщины» (с. 194). Дальше страниц десять цитирования.

«“Бесы” - роман о русских террористах, замышляющих и фактически убивающих одного из своих товарищей» (с. 209). И это - дефиниция «Бесов»?

«Достоевский, как известно, - великий правдоискатель, гениальный исследователь больной человеческой души, но при этом не великий художник в том смысле, в каком Толстой, Пушкин и Чехов - великие художники». (с. 211).

А в другом смысле - нельзя? Да, «великий правдоискатель», но - «художественными средствами». Да, «гениальный исследователь человеческой души», но - гениальный художник-исследователь.

«…В каком-то смысле Достоевский слишком рационалистичен в своих топорных методах» (с. 212).

Ср. Пушкин «Вдохновение». Ср. Достоевский о «Поэте» и «Художнике», о «плане». А по-моему, каллиграф Набоков несравненно более рационалистичен в своих - не топорных, а скальпельных - методах.

Набоков предлагает «исключить» «без всякого ущерба для сюжета вялую историю старца Зосимы, историю Илюшечки» (с. 217).

«Братья Карамазовы» - без Алеши (т. е. и без Зосимы), «Братья Карамазовы» - без Зосимы (т. е. и без Алеши), без мальчиков, без последней сцены у Илюшиного камня? Вспомнил вдруг: Анна Андреевна считала чужеродной для «Преступления и наказания» всю историю Мармеладовых… А откуда тогда взялись бы Соня, Поленька? Какой бы это был Раскольников без сцен в трактире, на поминках, Раскольников без Сони?

Конечно, гениям в каком-то смысле все позволено: Толстому, Вольтеру - ставить крест на Шекспире…

И вдруг опять точно:

Каждый из четырех братьев «мог быть убийцей» (с. 215).

Сорок четыре страницы лекции Набокова о Достоевском после Розанова, Мережковского, Бердяева, Долинина, Гроссмана, Бахтина…

Вот что нелюбовь делает с читателем, даже с таким… Тут и ненависти нет. Есть какое-то предвзятое равнодушие. Однако в искренности-то чувств и слов Набокова разве усомнишься? Значит, как чувствует, так и пишет. Какая-то несовместимость. Объяснить бы ее. Нельзя путать непонимание с неприятием.

Противоречия, противоположность, антитеза, контрапункт, диалог… между «художественностью» и «публицистикой» (прежде всего в отношении писателей, поэтов, художников слова…).

Что такое одно и что такое другое? По-моему, «публицистика» - это Слово прямое. А Слово художественное - оно обиняком. Первое - одномерность, законченность («монологичность» - ММБ.) Второе - многомерность, многовариантность, незаконченность, принципиальная незаконченность.

Ср. как Достоевский - и его Версилов, его Подросток - боялись высказаться до конца. Я подбираюсь к Набокову. «Публицистика» Набокова - парадокс! - «публицистика» Набокова как прозаика меньше всего в его лекциях, статьях, интервью. А больше всего? А больше всего - в… его поэзии. Тут он более всего закончен, одномерен, невариантен.

Ну и уж, конечно, об апокалипсическом художественном видении, слышании, изображении Достоевского у Набокова - ни слова, ни намека.

Набоков против Достоевского-пророка .

Достоевский не раз говорил, не без гордости, что приводилось и «предсказывать будущее».

Набоков эстетически посмеивается: у Достоевского, дескать, детектив и уголовщина. Не понял: Достоевский открыл, что век Апокалипсиса и будет детективно-уголовным. Он и стал таким!

Набокову - убежать хочется?! Куда? От уголовщины века - в стилистику?

«Стилистика» на самом-то деле - это стилистика не спасения себя и людей, а стилистика самоспасения - чисто эстетический самообман , если уж очень хочется, то пожалуйста - гениально-эстетический самообман .

Annotation Тем не менее, я в своем курсе собираюсь подробно разбирать произведения действительно великих писателей - а именно на таком высоком уровне и должна вестись критика Достоевского. Во мне слишком мало от академического профессора, чтобы преподавать то, что мне не нравится. Не скрою, мне страстно хочется Достоевского развенчать. Но я отдаю себе отчет в том, что рядовой читатель будет смущен приведенными доводами. ...

Набоков Владимир

Спасибо, что скачали книгу в бесплатной электронной библиотеке ModernLib.Ru

Эта же книга в других форматах

Приятного чтения!

Набоков Владимир

Федор Достоевский

Владимир Набоков

Лекции по русской литературе

Федор Достоевский

(перевод А. Курт)

Белинский в "Письме к Гоголю" (1847) писал: "...Вы не заметили, что Россия видит свое спасение не в мистицизме, не в аскетизме, не в пиэтизме, а в успехах цивилизации, просвещения, гуманности. Ей нужны не проповеди (довольно она слышала их!), не молитвы (довольно она твердила их!), а пробуждение в народе чувства человеческого достоинства, столько веков потерянного в грязи и навозе, - права и законы, сообразные не с учением церкви, а с здравым смыслом и справедливостью, и строгое по возможности их выполнение. А вместо этого она представляет собою ужасное зрелище страны, где люди торгуют людьми, не имея на это и того оправдания, каким лукаво пользуются американские плантаторы, утверждая, что негр не человек; страны, где люди сами себя называют не именами, а кличками: Ваньками, Васьками, Стешками, Палашками; страны, где, наконец, нет не только никаких гарантий для личности, чести и собственности, но нет даже и полицейского порядка, а есть только огромные корпорации разных служебных воров и грабителей! Самые живые, современные национальные вопросы в России теперь: уничтожение крепостного права, отменение телесного наказания, введение по возможности строгого выполнения хотя тех законов, которые уже есть. Это чувствует даже само правительство (которое хорошо знает, что делают помещики со своими крестьянами и сколько последние ежегодно режут первых), что доказывается его робкими и бесплодными полумерами в пользу белых негров..."

Я испытываю чувство некоторой неловкости, говоря о Достоевском. В своих лекциях я обычно смотрю на литературу под единственным интересным мне углом, то есть как на явление мирового искусства и проявление личного таланта. С этой точки зрения Достоевский писатель не великий, а довольно посредственный, со вспышками непревзойденного юмора, которые, увы, чередуются с длинными пустошами литературных банальностей. В "Преступлении и наказании" Раскольников неизвестно почему убивает старуху-процентщицу и ее сестру. Справедливость в образе неумолимого следователя медленно подбирается к нему и в конце концов заставляет его публично сознаться в содеянном, а потом любовь благородной проститутки приводит его к духовному возрождению, что в 1866 г., когда книга была написана, не казалось столь невероятно пошлым, как теперь, когда просвещенный читатель не склонен обольщаться относительно благородных проституток. Однако трудность моя состоит в том, что не все читатели, к которым я сейчас обращаюсь, достаточно просвещенные люди. Я бы сказал, что добрая треть из них не отличает настоящую литературу от псевдолитературы, и им-то Достоевский, конечно, покажется интереснее и художественнее, чем всякая дребедень вроде американских исторических романов или вещицы с непритязательным названием "Отныне и вовек" и тому подобный вздор.

Тем не менее, я в своем курсе собираюсь подробно разбирать произведения действительно великих писателей - а именно на таком высоком уровне и должна вестись критика Достоевского. Во мне слишком мало от академического профессора, чтобы преподавать то, что мне не нравится. Не скрою, мне страстно хочется Достоевского развенчать. Но я отдаю себе отчет в том, что рядовой читатель будет смущен приведенными доводами.

Федор Михайлович Достоевский родился в 1821 г. в довольно бедной семье. Его отец служил лекарем в одной из московских больниц для бедных, а положение лекаря в России было тогда весьма скромным, и семья Достоевских жила в довольно убогом квартале и в условиях, чрезвычайно далеких от роскоши. Его отец являл собою домашнего тирана и был убит при невыясненных обстоятельствах. Критики фрейдистского толка склонны усматривать автобиографический момент в отношении Ивана Карамазова к убийству отца хотя Иван и не был настоящим отцеубийцей, но, зная о готовящемся преступлении и не предотвратив его, стал соучастником. По мнению этих критиков, Достоевский, собственный отец которого был убит кучером, всю жизнь мучился похожим комплексом вины. Как бы то ни было, Достоевский несомненно страдал неврастенией и с детства был подвержен таинственному недугу эпилепсии. Несчастья, выпавшие на его долю позже, усугубили болезненное состояние его духа и обострили недуг.

Сначала Достоевский учился в московском пансионе, а затем в Военно-инженерном училище в Петербурге. Он был равнодушен к военному делу, но отец мечтал о военной карьере для сына. Но и в училище он отдавал большую часть времени изучению литературы. После окончания, как все выпускники этого учебного заведения, он отслужил сколько полагалось в департаменте. В 1844 г. он оставил службу и целиком посвятил себя литературе. Его первая книга "Бедные люди" (1846) поразила и критиков, и читателей. Существует множество легенд о том, как она была встречена. Друг Достоевского, писатель Дмитрий Григорович, уговорил его показать рукопись Некрасову, в то время издававшему наиболее влиятельный литературный журнал "Современник". Некрасов и его приятельница Авдотья Панаева устроили в редакции журнала литературный салон, куда были вхожи все литературные знаменитости того времени. Тургенев, а вслед за ним и Толстой входили в число его постоянных гостей вместе с критиками левого направления Чернышевским и Добролюбовым. Напечататься в "Современнике" было достаточно, чтобы составить себе имя. Достоевский отдал роман Некрасову, а ночью в постели не мог отделаться от дурных предчувствий: "Они будут смеяться над моими "Бедными людьми"", - твердил он про себя. Но в четыре часа утра его разбудили Некрасов и Григорович. Они ворвались к нему в комнату, задушили сочными российскими поцелуями, рассказали, что сели читать рукопись вечером и не могли оторваться, пока не прочли ее до конца. От избытка чувств они решили разбудить автора и не медля ни секунды сообщить ему о своем впечатлении. "Ну и что же, что он спит, это поважнее сна", решили они.

Некрасов отдал рукопись Белинскому, объявив при этом, что родился новый Гоголь. "Гоголи у вас растут, как грибы", - сухо заметил Белинский. Но прочитав "Бедных людей", пришел в такой же восторг, тотчас потребовал, чтобы его представили новому автору, и сам обрушил на него поток комплиментов. Достоевский прослезился от радости; "Бедные люди" были напечатаны в некрасовском "Современнике". Успех был огромен, но, к сожалению, непродолжителен. Его вторая повесть "Двойник" (1846) - лучшая и, конечно, значительно более совершенная, чем "Бедные люди", - была принята довольно холодно. Но Достоевский уже успел возомнить о себе невесть что и, наивный, неотесанный, плохо воспитанный, не раз умудрился поставить себя в глупое положение и перессорился со своими новыми друзьями и поклонниками. Тургенев прозвал его прыщом на носу русской литературы.

Юношеские политические симпатии Достоевского были на стороне радикалов и отчасти западников. Он также примыкал к тайному обществу молодых людей, последователей Сен-Симона и Фурье, не являясь, однако, его фактическим членом. Эти молодые люди собирались в доме служащего государственного департамента Михаила Петрашевского, где зачитывали вслух и обсуждали сочинения Фурье, беседовали о социализме и критиковали правительство. После волны революций, захлестнувшей Европу в 1848 г, в России началась реакция, правительство было встревожено и обрушилось на всех инакомыслящих. Петрашевцы были арестованы, в том числе и Достоевский. Его обвинили в участии в заговоре, распространении "Письма Белинского к Гоголю", полного оскорбительных выражений в адрес православной церкви и царской власти, и в попытке распространения антиправительственных сочинений с помощью частной типографии. Во время предварительного следствия он находился в Петропавловской крепости, где начальником был генерал Набоков, мой предок. (Переписка между генералом Набоковым и Николаем I об этом заключенном довольно забавна.) Приговор оказался суровым - восемь лет каторги в Сибири (этот срок позднее был наполовину уменьшен). Перед тем как приговоренным зачитали окончательное решение суда, с ними разыграли до предела жестокий фарс: объявили, что их ждет смертная казнь, привели на плац, раздели до белья и первую партию узников привязали к столбам. И лишь затем зачитали настоящий приговор. Один из приговоренных сошел с ума. Переживания этого дня оставили глубокий след в душе Достоевского и никогда не изгладились из памяти.

Гадость Набокова — это не только "Лолита", хотя это та еще гадость, и фокусы с нимфеткой здесь вообще не при чем, роман отвратителен даже не столько своей мертвецкой бездушностью, сколько невыносимо жеманным самолюбованьем. Но я сейчас про другую гадость Набокова — про его лекцию о Достоевском. Это не первая лекция Набокова, ввергающая меня в шок своим откровенным непрофессионализмом, первой была его лекция про роман Льва Толстого "Анна Каренина". Однако лекция про Достоевского превзошла все мыслимые читательские пределы.
Про данное набоковское сочинение не раз уже высказывались и набоковеды, и достоевисты — недоумевали, искали корни, выявляли суть и т.д., всё это крайне интеллигентно, со множеством сносок и общим скорбным выводом: не понял, не оценил. Как по мне, так все это разнообразие исследований совершенно излишне, потому что и без исследований все ясно. Лекция Набокова о Достоевском — это обычная трепещущая ненависть и зависть по трем основным причинам:
1) потому что Достоевский в своих произведениях — настоящий мужик, а значит, отец и учитель, и люди-читатели это чувствуют, а потому и тянутся к нему, потому и идут к нему по его живой духовной тропинке;
2) потому что Достоевский любил Россию;
3) потому что Достоевский позволял себе любить Россию открыто — всюду и вслух.
И вот однажды В. Набокову ну очень сильно захотелось покидаться в Достоевского хоть чем-нибудь. В как писателя, разумеется. Хотя в как человека — тоже мало не показалось. Типа Достоевский не писатель. В том смысле, что "не великий, а довольно посредственный". Хотя при этом и "со вспышками непревзойденного юмора". С которыми тоже оказалось всё не слава богу — оказалось, что и эти похвальные вспышки таки "чередуются с длинными пустошами литературных банальностей".
Ну захотелось и захотелось, чего бы, казалось бы, проще. Ан нет. На пути этого страстного желания встал — только не смейтесь — рядовой читатель . Правда-правда, сама сначала глазам своим не поверила. Тот самый рядовой читатель, тупее которого уже не найти: до такой степени недостаточно просвещенный , что уже в принципе не способный отличить настоящую литературу от псевдолитературы , а потому привыкший читать всякую дребедень . Быдло, одним словом. Которое только и делает, что читает Достоевского. Кто не верит, то вот она, эта незабвенная цитата из лекции Набокова:
"Однако трудность моя состоит в том, что не все читатели , к которым я сейчас обращаюсь, достаточно просвещенные люди . Я бы сказал, что добрая треть из них не отличает настоящую литературу от псевдолитературы , и им-то Достоевский, конечно, покажется интереснее и художественнее, чем всякая дребедень вроде американских исторических романов или вещицы с непритязательным названием ≪Отныне и вовек≫ и тому подобный вздор. <…> Не скрою, мне страстно хочется Достоевского развенчать. Но я отдаю себе отчет в том, что рядовой читатель будет смущен приведенными доводами ".
Как говорится: аж до слез.
Как либералу всегда достается плохой русский народ, так и лектору Набокову — как только речь зашла о Достоевском, тут же достался плохой читатель, по скудости и неразвитости своей не способный согласиться с великими набоковскими доводами. Аж целая треть таких вот нерадивых читателей.
А чтобы две оставшиеся читательские трети им по наивности не уподобились и не сорвались с лекторского крючка, Набоков пускается на весьма неприличную уловку, для порядочного человека непозволительную и для звания большого писателя недостойную: он ставит свой пассаж про рядового быдлочитателя задолго впереди самих обещанных выводов, которые этому рядовому читателю все равно не понять и которые только попусту смутят этого рядового читателя — видимо, своей необыкновенной сложностью и глубиной. Таким образом, у оставшихся читателей выбор оказывается невелик: либо ты соглашается с выводами Набокова — и тогда ты умница и эрудит, либо ты продолжаешь любить Достоевского — и тогда ты быдло и редиска.
Каковы же эти набоковские выводы, долженствующие смутить недалеких любителей "всякой дребедени"? Если вкратце, то выводы прославленного лектора таковы:
1. Убийца Раскольников и проститутка Мармеладова у Достоевского заняты странным делом — они вместе читают библию. «Убийца и блудница за чтением Священного Писания — что за вздор!" Убийца и проститутка не могут читать библию, тем более вместе, так не бывает, "это низкопробный литературный трюк". Кто угодно может читать библию, тем более вместе, но не убийца и проститутка. Это "грубо" и "безвкусно".
2. Достоевский ничем не доказал нам, что Соня Мармеладова проститутка. Ни разу не показал нам ее за работой, ни разу не продемонстрировал читателю сам рабочий процесс — "мы ни разу не видим, как она занимается своим ремеслом". Так почему мы должны верить, что она проститутка? Где доказательства? Где свидетели? Где участники процесса? Ничего нет. Получается, что "мы должны поверить автору на слово, но настоящий художник не допустит, чтобы ему верили на слово" — настоящий художник обязательно покажет процесс и продемонстрирует клиентов.
3. В "Братьях Карамазовых", что вообще характерно для писателя, "отсутствуют описания природы". Вернее, они там присутствуют, да вот беда — не сами по себе, а все время с каким-то нравственным оттенком. Нет бы автор взял да написал эдак высокохудожественно, без смысла: лес, речка, дерево, облако, цветок — братья Карамазовы весело шли мимо этих предметов. Так нет же, Достоевский так и норовит придать случайной природе какой-то скучный нравственный оттенок, какой-то одушевленный смысл. Нафига?
3. Достоевскому плевать, как одеты его герои: "В его мире нет погоды, поэтому как люди одеты, не имеет особого значения". Нет, все-таки удивительная наблюдательность — эта самая набоковская наблюдательность ни о чем, чем, кстати сказать, под завязку заполнена "Лолита". Я бы сюда добавила преступное пренебрежение Достоевским педикюром и парикмахерским искусством.
4. Князь Мышкин — это "Иванушка-дурачок", "бессовестный, непоэтичный и непривлекательный тип <…> сын своего народа", а Рогожин — "жертва эротомании". Почему чрезмерно совестливый, даже себе во вред, Мышкин оказался вдруг у Набокова бессовестным — понятно: русские люди, судя по приведенной реплике лектора, вернее те их них, что живут в России или возвращаются в нее, они же все сплошь непривлекательные, непоэтичные, бессовестные дураки, читающие всякую дребедень типа Достоевского, вот и тишайший Мышкин такой же. Но почему Рогожин вдруг оказался эротоманом, вот это уже настоящая загадка. В каком месте Набоков вдруг обнаружил у Рогожина гиперсексуальность, как добровольный и строгий отказ Рогожина от полового насилия над Настасьей Филипповной вдруг превратился в уме Набокова в чрезмерную половую возбудимость — об этом лекция категорически умалчивает.
5. Что же касается самого Достоевского, то каторга, по мнению Набокова, Достоевского сломала — он вернулся с нее другим человеком: на каторге Достоевский, четыре года проживая среди убийц и насильников, не просто открыл в себе веру в Бога, а, по мнению Набокова, приобрел "болезненную форма христианства". Это первое.
Второе: вместо того, чтобы и дальше отрицать бога и призывать к свержению верховной российской власти, Достоевский внезапно пришел к выводу, что бог есть, а революции России вредны, и "теперь его политическое кредо звучало как ≪православие, самодержавие и народность≫ — три кита, на которых держалось реакционное славянофильство".
А то самое "западное вольнодумство" (нет, ну как звучит!), которым восхищается Набоков и которое как раз и призывало Россию взрывать и убивать, стало для Достоевского "воплощением западной заразы и дьявольским наваждением, призванным разрушить славянский и христианский мир".
Такой пересмотр своей позиции, такой думаный-передуманый за четыре года каторги отказ от свободолюбца и бунтаря в пользу патриотизма и признания доминанты общественной пользы над индивидуализмом (когда право жрать устрицы белон важнее существования самой России) Набоков называет личной трагедией Достоевского и утратой природной непосредственности :
"Страстная убежденность Достоевского в том, что физическое страдание и смирение исправляют человеческую природу, коренится в его личной трагедии: должно быть, он чувствовал, что живший в нем свободолюбец, бунтарь, индивидуалист изрядно стушевался за годы, проведенные в Сибири, утратил природную непосредственность, но упорно считал, что вернулся оттуда «исправленным».
Ну и третье: Достоевский навсегда потерял интерес к атеисту и революционеру Белинскому, проповедующему ненависть к России и распространяющему ложь о ней, типа такой, любимой Набоковым (из письма Белинского к Гоголю):
"Россия <…> представляет собою ужасное зрелище страны, где люди торгуют людьми, не имея на это и того оправдания, каким лукаво пользуются американские плантаторы, утверждая, что негр не человек; страны, где люди сами себя называют не именами, а кличками: Ваньками, Васьками, Стешками, Палашками; страны, где, наконец, нет не только никаких гарантий для личности, чести и собственности, но нет даже и полицейского порядка, а есть только огромные корпорации разных служебных воров и грабителей!".
Под самый же конец своей замечательной лекции Набоков отнял-таки у Достоевского то единственное, что позволил ему иметь в начале своего лекционного творчества — "непревзойденный юмор", завершив тем самым перечень своих доводов, которые, как мы помним и боимся, еще не каждому читателю дано восхищенно оценить: "Не обладая настоящим чувством юмора, Достоевский с трудом удерживается от самой обыкновенной пошлости, притом ужасно многословной". Вот так. А кто с Набоковым не согласен — тот, понятное дело, рядовой читатель, не способный отличить.
И напоследок хочется вспомнить расхожую набоковскую цитату из его лекции о Достоевском, которую очень любят некоторые наши литературные критики: "Литературу надо принимать мелкими дозами, раздробив, раскрошив, размолов, — тогда вы почувствуете ее сладостное благоухание в глубине ладоней; ее нужно разгрызать, с наслаждением перекатывая языком во рту — тогда и только тогда вы оцените по достоинству ее редкостный аромат, и раздробленные, размельченные частицы вновь соединятся воедино в вашем сознании и обретут красоту целого, к которому вы подмешали чуточку собственной крови".
Данная цитата — отличная дубинка для тех писателей, чьи произведения не издают сладостного благоухания и не вызывают наслаждения от перекатывания языком; чьи произведения — не игрушечные карамельки, не размельченные ароматные частицы с эротической капелькой крови от случайной прикушенности, а грубый духовный хлеб с насущным замесом на крови. Не пицца, а пища.
Но, видимо, это способны понять только очень рядовые читатели.

Вы зашли на: /doc/dostv-uh.doc

Разбор "по косточкам" жизни и характера Ф.М. Достоевского от: Зиновий Тененбойм

См. и: /dost_4.htm

Из интернета по теме:

В. НАБОКОВ О ДОСТОЕВСКОМ.

Фрагменты. -

Вл. Набоков. .. Сомнительно, можно ли всерьез говорить о "реализме" или "человеческом опыте" писателя, создавшего целую галерею неврастеников и душевнобольных. Кроме всего прочего, у героев Достоевского есть еще одна удивительная черта: на протяжении всей книги они не меняются. В самом начале повествования мы встречаемся с совершенно сложившимися характерами, такими они и остаются, без особых перемен, как бы ни менялись обстоятельства. Например, в случае с Раскольниковым в "Преступлении и наказании" мы видим, как человек приходит к возможности гармонии с внешним миром, что, впрочем, проявляется только внешне, внутренне Раскольников мало меняется, а остальные герои Достоевского и того меньше. Единственное, что развивается в книге, находится в движении, внезапно сворачивает, отклоняется в сторону, захватывая в свой водоворот все новых героев и новые обстоятельства, - это интрига. Раз и навсегда условимся, что Достоевский - прежде всего автор детективных романов, где каждый персонаж, представший перед нами, остается тем же самым до конца, со своими сложившимися привычками и черточками; все герои в том или ином романе действуют, как опытные шахматисты в сложной шахматной партии. Мастер хорошо закрученного сюжета, Достоевский прекрасно умеет завладеть вниманием читателя, умело подводит его к развязкам и с завидным искусством держит читателя в напряжении. Но если вы перечитали книгу, которую уже прочли однажды и знаете все замысловатые неожиданности сюжета, вы почувствуете, что не испытываете прежнего напряжения..

"религиозные мотивы тошнотворны своей безвкусицей"

"болезненная форма христианства"

"Мне претит, как его герои "через грех приходят ко Христу", или, по выражению Бунина, эта манера Достоевского "совать Христа где надо и не надо"

ZT. "совать Христа где надо и не надо" – это манера всех вообще назойливо / безнадёжно хрЮстанутых.

"нужно сказать, что Д-й испытывал совершенно патологическую ненависть к немцам, полякам и евреям что видно из его сочинений" (ZT. и из его писем)

"Как всегда в романах Достоевского, перед нами торопливое и лихорадочное нагромождение слов с бесконечными повторениями, уходами в сторону - словесный каскад, от которого читатель испытывает потрясение после, к примеру, прозрачной и удивительно гармоничной прозы Лермонтова. Достоевский, как известно, - великий правдоискатель, гениальный исследователь больной человеческой души, но при этом не великий художник в том смысле, в каком Толстой, Пушкин и Чехов - великие художники. И повторяю, не потому, что мир, им созданный, нереален, мир всякого художника нереален, но потому, что он создан слишком поспешно, без всякого чувства меры и гармонии, которым должен подчиняться даже самый иррациональный шедевр (чтобы стать шедевром). Действительно, в каком-то смысле Достоевский слишком рационалистичен в своих топорных методах, и хотя события у него - всего лишь события духовной жизни, а герои - ходячие идеи в обличье людей, их взаимосвязь и развитие этих событий приводятся в действие механическими приемами, характерными для примитивных и второстепенных романов конца 18-го и начала 19 в."

"Герои никогда ничего не произносят, предварительно не побледнев, не зардевшись"

"Герои романа удивительно часто краснеют, пунцовеют, багровеют, покрываются румянцем и т. д. (и, наоборот, бледнеют), что вообще было свойственно литературе этого времени"

ZT. Это и я лично отметил и даже записал в записную тетрадь, когда, помнится, совсем молодым читал допоздна романы Достоевского.

Набоков Владимир Владимирович 1899 -1977. Писатель.

"ПРЕСТУПЛЕНИЕ И НАКАЗАНИЕ" (1866)

Поскольку Достоевский умеет мастерски закрутить сюжет и с помощью недоговоренностей и намеков держать читателя в напряжении, русские школьники и школьницы упиваются его книгами наравне с Фенимором Купером, Виктором Гюго, Диккенсом и Тургеневым. Мне было двенадцать лет, когда сорок пять лет тому назад я впервые прочел "Преступление и наказание" и решил, что это могучая и волнующая книга. Я перечитал ее, когда мне было 19, в кошмарные годы Гражданской войны в России, и понял, что она затянута, нестерпимо сентиментальна и дурно написана. В 28 лет я вновь взялся за нее, так как писал тогда книгу, где упоминался Достоевский. Я перечитал ее в четвертый раз, готовясь к лекциям в американских университетах. И лишь совсем недавно я, наконец, понял, что меня так коробит в ней. Изъян, трещина, из-за которой, по-моему, все сооружение этически и эстетически разваливается, находится в 10-й главе четвертой части. В начале сцены покаяния убийца Раскольников открывает для себя благодаря Соне Новый Завет. Она читает ему о воскрешении Лазаря. Что ж, пока неплохо. Но затем следует фраза, не имеющая себе равных по глупости во всей мировой литературе: "Огарок уже давно погасал в кривом подсвечнике, тускло освещая в этой нищенской комнате убийцу и блудницу, странно сошедшихся за чтением вечной книги". "Убийца и блудница" и "вечная книга" - какой треугольник! Это ключевая фраза романа и типично достоевский риторический выверт. Отчего она так режет слух? Отчего она так груба и безвкусна?

Я полагаю, что ни великий художник, ни великий моралист, ни истинный христианин, ни настоящий философ, ни поэт, ни социолог не свели бы воедино, соединив в одном порыве фальшивого красноречия, убийцу - с кем же? - с несчастной проституткой, склонив их столь разные головы над священной книгой. Христианский Бог, как его понимают те, кто верует в христианского Бога, простил блудницу девятнадцать столетий назад. Убийцу же следовало бы прежде всего показать врачу. Их невозможно сравнивать. Жестокое и бессмысленное преступление Раскольникова и отдаленно не походит на участь девушки, которая, торгуя своим телом, теряет честь. Убийца и блудница за чтением Священного Писания - что за вздор! Здесь нет никакой художественно оправданной связи. Есть лишь случайная связь, как в романах ужасов и сентиментальных романах. Это низкопробный литературный трюк, а не шедевр высокой патетики и набожности. Более того, посмотрите на отсутствие художественной соразмерности. Преступление Раскольникова описано во всех гнусных подробностях, и автор приводит с десяток различных его объяснений. Что же касается Сони, мы ни разу не видим, как она занимается своим ремеслом. Перед нами типичный штамп. Мы должны поверить автору на слово. Но настоящий художник не допустит, чтобы ему верили на слово. Читать полностью: /vladimir-nabokov-fedor-dostoevskiy.html?page=3##ixzz1oF6HuTtr

ZT. О пресловутой "вечной / священной книге" см. /doc/o-Petyke-i-Hriste.doc (моё).

Из /slo/2001/1/dol.html . - .. Негативное отношение к Достоевскому со стороны нескольких весьма авторитетных писателей-эмигрантов старшего поколения и прежде всего Бунина, который, по воспоминаниям Д. Бахраха, даже за несколько лет до смерти мечтал: "Вот, ежели буду жив и Бог даст сил, постараюсь еще свалить Достоевского с пьедестала". Не менее резко отзывались о Достоевском и Ф.Степун, говоривший, что он пишет так, будто у его героев экзема на языке, и М. Алданов, включивший в роман "Начало конца" язвительнейшее рассуждение о нелепом сюжетопостроении "Преступления и наказания" и о героях романа - "благородном убийце" и "ангелоподобной проститутке" (ZT. там ещё многие резко против Достоевского).

Из интернета. - .. абсолютная не оригинальность Набокова: о том, что произведения Достоевского стоят "ниже эстетической критики", писал еще Н. Добролюбов ("Забитые люди"), роман "Братья Карамазовы" назвал "прямо нехудожественным" Л. Толстой, упреки за "предательский" отказ, после ссылки, от революционных идеалов и насмешки над православными воззрениями писателя стары как мир, а обвинения в том, что все его герои сумасшедшие и неврастеники, - кажется, еще древнее. Набоков повторил некий "джентельменский набор" неприятия, типичный для читателя, который "не любит" Достоевского..

ZT. А возьмите Настасью Филипповну (Н.Ф.) из "Идиота" Ф.М. Достоевского, - какая, правда ведь, решительная, отчаянная женщина!

Только вот когда-то никак утопиться не решалась, - вода в прудах и реках холодная...

Пять лет жила в Питере, - первая раскрасавица, - и никому!

А потому, что мстила.

Даже когда в ложе театра сидела в роскошных одеяниях, то не сидела, нет, - мстила!

Другой бы женщине как-то уж и наскучило бы так долго мстить, -

не 5 же ведь лет подряд!,

не делать же из безделья "подвиг"!,

но Н.Ф. - не такая. Она изначально знала, что в конце будет этот, - как его, - роковой вечер, сто тысяч в огне и т.д.

Ради этого нести 5 лет "тягостной крест" безделья и роскоши, да выезжать в ложу, да принимать гостей, - конечно стоило!

Да и уйди, например, она раньше, скажем, работницей на к/л фабрику, - Достоевский не смог бы романа написать!

В общем, Н.Ф. поступала так, как не могла иначе. И вся-то жизнь у неё вертелась лишь вокруг вопроса: продаваться или не продаваться?

Юную особу в ее юности оскорбили и обесчестили, - так неужели же вся ее (этой особы) жизнь и сведётся к этому оскорблению и обесчестенью?

Это в чем-то напоминает и некую бессмыслицу в изящно сделанной повести А.С. Пушкина "Выстрел". Или же некую (такую же по роду) бессмыслицу в песне Вл. Высоцкого "Тот, кто раньше с нею был". И т.д.

В "Идиоте". - "Да неужто, матушка, вы нас покидаете? - спрашивали расплакавшиеся девушки, целуя у нее руки. - Н.Ф.: "На улицу пойду, Катя, ты слышала, там мне и место, а не то в прачки?!"

Но почему все же скорее на улицу, чем в прачки?!

Надо сказать, что сам Д-ий был недоволен своим романом "Идиот", - недоволен до такой степени, что ужасно хотел "сам на себя написать критику". Практически он это и сделал в романе (в речи Аглаи Епанчиной, адресованной Настасьи Филипповне).

Д-ий признавал, что многие события в романе не чужды "фантастического" характера.

Д-ий сочинял образы "Идиота" по ходу публикации романа. Писание прямо по ходу публикации определило хаотичность романа, неотделанность, невыделанность образов, характеров, их непоследовательность.

В черновиках Мышкин именуется князь-Христос.

Но вот Аглая характеризует Мышкина как слюнтяя - раззяву:

"Всякий, кто захочет, тот и может его обмануть, и кто бы ни обманул его, он всякому простит".

/hrist-uh.htm Но Христа-то - поди-ка обмани?! И реальный-то Иисусик-то Христосик из романа "4 Евангелия" - поди-ка кому чего простит? - держи карман шире…

Да, помню, в детстве / в молодости на меня производило отчасти комическое впечатление то, что в романах Достоевского герои на неделе по пять раз плачут и рыдают, выходят из себя и падают в обмороки. В одном из юмористических рассказов Ант Павл Чехова одна мадам поплатилась жизнью за чтение своей "душераздирающей" пьесы ("Она страшно побледнела..", "Он страшно побледнел...", "Она страшно побледнела.." и т.д.), и присяжные оправдали несчастного убийцу - несчастного слушателя этой (невыносимой по пошлости) мадамовой пьесы. Но что, скажите, делать с нашими-то дифирамбщиками и подражателями (тоже "всюду и везде бледневшего") Ф.М. Достоевского? В какой макулатурный пункт сдавать их дурацкие "душераздирающие" повести, в которых все по любому поводу и без всякого повода, - как и у этого же самого же Федора Михайловича Достоевского, - через каждые 20-30 часов тоже страшно же плачут и рыдают, страшно бледнеют, краснеют, рыжеют и зеленеют... ?

Макаренко по разному отзывался о Достоевском, иногда даже в духе превозношения. Но вот в гл. 8 "Книги для родителей" Макаренко Антон Семенович устами своего персонажа высказывается о Достоевском так: "Такого про человека наговорит - стыдно читать".

ZT. Действительно, - и стыдно, и... скучно.

ZT. Понасытил - перенасытил свои романы нервными типами, а о привычных - совсем забыл.

А.С. Макаренко. Переписка с женой. Издание Гётца Хиллига и Светланы Невской, т.2, М.1995. Мак Галине Стахиевне Макаренко-Салько 20.11.1938 .. Вчера кончил "Идиота" Достоевского. ЗНАЕШЬ ЧТО? У ДОСТОЕВСКОГО ВСЕ-ТАКИ СТРАШНО МНОГО МУРЫ, СОВЕРШЕННО ДЕТСКОЙ И ДЕШЕВОЙ..

Антон Павлович Чехов "Загадочная натура" (высмеивание линии Настасьи Филипповны в "Идиоте" Достоевского).

В "Искусстве кино" за 1962 г. т. 10 академик Л. Ландау весьма уничижительно отзывается о произведениях уровня "Дамы с камелиями", а ситуации и характеры в "Идиоте" Достоевского расцениваются им (Л. Ландау) как - насквозь фальшивые.

Если под угрозой ножа мне предложат выбирать между Львом Толстым и Федором Достоевским, то я выберу - Антона Чехова.

[ Здесь место для воспоминаний (1889) о Достоевском Авдотьи Яковлены Панаевой (1820-93) ]

В /krptk5.htm : Курс русской литературы от П.А. Кропоткина, подраздел в главе 5 о Ф.М. Достоевском . В гл. 8 Кропоткин характеризует примитивных славянофилов словосочетанием “войнолюбивые националисты” (с.264). Войнолюбивые! - эта характеристика полностью относится к Ф.М. Достоевскому.

“Современный мир” РНБ 1/257 1913,10.
Н.Н. Страхов - Л.Н. Толстому.
23-го ноября 1883 г. Петербург.

Напишу Вам, бесценный Лев Николаевич, небольшое письмо, хотя тема у меня богатейшая. Но и нездоровится, и очень долго бы было вполне развить эту тему. Вы верно уже получили теперь биографию Достоевского - прошу Вашего внимания и снисхождения - скажите, как Вы ее находите. И по этому то случаю хочу исповедаться перед Вами. Все время писанья я был в борьбе, я боролся с подымавшимся во мне отвращением, старался подавить в себе это дурное чувство. Пособите мне найти от него выход. Я не могу считать Достоевского ни хорошим, ни счастливым человеком (что, в сущности, совпадает). Он был зол, завистлив, развратен, и он всю жизнь провел в таких волнениях, которые делали его жалким, и делали бы смешным, если бы он не был при этом так зол и так умен. Сам же он, как Руссо, считал себя лучшим из людей, и самым счастливым. По случаю биографии я живо вспомнил все эти черты. В Швейцарии, при мне, он так помыкал слугою, что тот обиделся и выговорил ему: “Я ведь тоже человек!”. Помню, как тогда же мне было поразительно, что это было сказано проповеднику гуманности и что тут отозвались понятия вольной Швейцарии о правах человека.

Такие сцены были с ним беспрестанно, потому что он не мог удержать своей злости. Я много раз молчал на его выходки, которые он делал совершенно по-бабьи, неожиданно и непрямо; но и мне случилось раза два сказать ему очень обидные вещи. Но разумеется в отношении к обидам он вообще имел перевес над обыкновенными людьми, и всего хуже то, что он этим услаждался, что он никогда не каялся до конца во всех своих пакостях. Его тянуло к пакостям и он хвалился ими.

А.П. Чехов о Достоевскообразных.

А.П. ЧЕХОВ
НА ЧУЖБИНЕ

Камышев ест и, по обыкновению, празднословит.

Смерть! - говорит он, вытирая слёзы, выступившие после куска ветчины, густо вымазанного горчицей.- Уф! В голову и во все суставы ударило. А вот от вашей французской горчицы не будет этого, хоть всю банку съешь.

Кто любит французскую, а кто русскую...- кротко заявляет Шампунь.

Никто не любит французской, разве только одни французы. А французу что ни подай - всё съест: и лягушку, и крысу, и тараканов... брр!

Что вы со мной делаете?! - говорит он, в отчаянии хватая себя за голову. - Боже мой! О, будь проклят тот час, когда мне пришла в голову пагубная мысль оставить отечество!

Ну, ну, ну... я пошутил! - говорит Камышев, понизив тон.- Чудак какой, шуток не понимает! Слова сказать нельзя!

Дорогой мой! - взвизгивает Шампунь, успокоенный тоном Камышева.- Клянусь вам, я привязан к России, к вам и к вашим детям... Оставить вас для меня так же тяжело, как умереть! Но каждое ваше слово режет мне сердце!

Ах, чудак! Если я французов ругаю, так вам-то с какой стати обижаться? Мало ли кого мы ругаем, так всем и обижаться? Чудак, право! Берите пример вот с Лазаря Исакича, арендатора... Я его и так, и этак, и жидом, и пархом, и свинячье ухо из полы делаю, и за пейсы хватаю... не обижается же! [...]

А.П. ЧЕХОВ
СВИСТУНЫ

Помещик и магистр нагнулись и вошли в похилившуюся, нештукатуренную развалюшку с продавленной крышей и разбитым окном. При входе их обдало запахом варева. В людской обедали... Мужики и бабы сидели за длинным столом и большими ложками ели гороховую похлёбку. Увидев господ, они перестали жевать и поднялись.

Вот они, мои...- начал Восьмёркин, окидывая глазами обедающих.- Хлеб да соль, ребята!

Алалаблблбл...

Вот они! Русь, братец ты мой! Настоящая Русь! Народ на подбор! И что за народ! Какому, прости господи, скоту немцу или французу сравняться? Супротив нашего народа всё то свиньи, тля!

Ну не говори...- залепетал магистр, закуривая для чистоты воздуха сигару.- У всякого народа своё историческое прошлое... своё будущее...

Ты западник! Разве ты понимаешь? Вот то-то и жаль, что вы, учёные, чужое выучили, а своего знать не хотите! Вы презираете, чуждаетесь! А я читал и согласен: интеллигенция протухла, а ежели в ком ещё можно искать идеалов, так только вот в них, вот в этих лодырях... Взять хоть бы Фильку...

За обедом оба брата всё время рассказывали о самобытности, нетронутости и целости, бранили себя и искали смысла в слове «интеллигент».

После обеда легли спать. Выспавшись, вышли на крыльцо, приказали подать себе зельтерской и опять начали о том же...

Н.Н. Страхов продолжает. - Висковатов..

[ Павел Александрович, впоследствии профессор Юрьевского Университета, биограф и издатель М.Ю. Лермонтова; ум. 16-го апреля 1905 г. ]

Н.Н. Страхов продолжает. - Висковатов стал мне рассказывать, как он похвалялся, что..... в бане с маленькой девочкой, которую привела ему гувернантка. Заметьте при этом, что, при животном сладострастии, у него не было никакого вкуса, никакого чувства женской красоты и прелести. Это видно в его романах. Лица, наиболее на него похожие, - это герой Записок из Подполья, Свидригайлов в Прест. и Нак. и Ставрогин в Бесах; одну сцену из Ставрогина (растление и пр.) Катков не хотел печатать, но Д. здесь ее читал многим.

При такой натуре он был очень расположен к сладкой сентиментальности, к высоким и гуманным мечтаниям, и эти мечтания - его направление, его литературная аура и дорога.

В сущности, впрочем, все его романы составляют самооправдание, доказывают, что в человеке могут ужиться с благородством всякие мерзости.

Как мне тяжело, что я не могу отделаться от этих мыслей, что не умею найти точки примирения! Разве я злюсь? Завидую? Желаю ему зла? Нисколько; я только готов плакать, что это воспоминание, которое могло бы быть светлым, - только давит меня!

Н.Н. Страхов продолжает. - Припоминаю Ваши слова, что люди, которые слишком хорошо нас знают, естественно не любят нас. Но это бывает и иначе. Можно, при [долгом] близком знакомстве узнать в человеке черту, за которую ему потом будешь все прощать. Движение истинной доброты, искра настоящей сердечной теплоты, даже одна минута настоящего раскаяния - может все загладить; и если бы я вспомнил что-нибудь подобное у Д., я бы простил его и радовался бы за него. Но одно возведение себя в прекрасного человека, одна головная и литературная гуманность - Боже, как это противно!

Это был истинно несчастный и дурной человек, который воображал себя счастливцем, героем и нежно любил одного себя.

Так как я про себя знаю, что могу возбуждать сам отвращение, и научился понимать и прощать в других это чувство, то я думал, что найду выход и по отношения к Д. Но не нахожу и не нахожу!

Вот маленький комментарий к моей Биографии; я мог бы записать и рассказать и эту сторону в Д.; много случаев рисуются мне горазда живее, чем то, что мною описано, и рассказ вышел бы гораздо правдивее; но пусть эта правда погибнет, будем щеголять одною лицевою стороною жизни, как мы это делаем везде и во всем!

Я послал вам еще два сочинения (дублеты), которые очень сам люблю, и которыми, как я заметил бывши у Вас, Вы интересуетесь. Pressense - прелестная книга, перворазрядной учености, а Joly - конечно лучший перевод М. Аврелия, восхищающий меня мастерством.

Еще давно, в Августе, я послал Вам в Ясную Еврейскую Библию. Прошу Вас не поленитесь - черкните, получили ли Вы ее? У меня есть если не сомнение, то возможность сомнения в том, дошла ли она до Вас.

Простите меня и прошу Вас, помните мою преданность. Теперь, хоть и нездоровится, чувствую себя недурно, освободясь от тяжелой работы. Но лучше ли я стал, Бог ведает - а ведь это главное.

Написал несколько страниц об Тургеневе (для Руси), но неужели Вы ничего не напишете? Ведь во всем, что писано, такая фальшь, холод! А я с ним помирился - хоть и не имею права так говорить: не знал его почти вовсе.

Графине мое усердное почтение, и если кто вспомнит. А как Вы нашли И.П. Минаева? Он очень восхищен.

Всей душою Ваш

Бирюков Пав.Ив. (1860-1931). Л.Н. Толстой. Биография. Том 2 М.1908 РНБ 105/181-2 .. Н.Н Страхов в 1883 году написал биографию Ф.М. Достоевского и послал ее при письме своем Л. Н-чу. Тот ответил следующим интересным письмом: “Дорогой Николай Николаевич! Я только начал скучать о том, что давно не имею от вас известий, как получил вашу книгу и письмо и книги. Очень благодарен вам за всё и за еврейскую Библию, которую я с радостью получил давно и, мне кажется, уже благодарил вас за нее. Сколько я вам должен? Когда увидимся? Не приедете ли в Москву? Книгу вашу прочел. Письмо ваше очень грустно подействовало на меня, разочаровало меня. Но я вас вполне понимаю и, к сожалению, почти верю вам. Мне кажется, вы были жертвой ложного, фальшивого отношения к Достоевскому не вами, но всеми - преувеличения его значения и преувеличения по шаблону возведения в пророки и святого - человека, умершего в самом горячечном процессе внутренней борьбы добра и зла. Он трогателен, интересен, но поставить на памятник в поучение потомству нельзя человека, который весь борьба. Из книги вашей я в первый раз узнал всю меру его ума.

[ ZT. Достоевский, в сущности, - прямой канцлер в отставке по “уму” (Грибоедов). Об этом в файле: /form-dvj.htm ].

Книгу Пресансе я тоже прочитал, но вся ученость пропадает из-за загвоздки. Бывают лошади-красавцы: рысак цена 1000 руб, и вдруг заминка, и лошади-красавице и силачу цена грош. Чем я больше живу, тем больше ценю людей без заминки. Вы говорите, что помирились с Тургеневым. А я очень полюбил. И забавно, за то, что он был без заминки и свезет, а то рысак, да никуда на нем не уедешь, если еще не завезет в канаву. И Пресансе и Достоевский оба с заминкой. И у одного вся ученость, у другого ум и сердце пропали ни за что. Ведь Тургенев и переживет Достоевского и не за художественность, а за то, что без заминки. Обнимаю вас от всей души..” (с.456-7).

Если так, то напишите же, бесценный Лев Николаевич, о Тургеневе. Как я жажду прочесть что-нибудь с такою глубокою подкладкою, как Ваша! А то наши писания - какое-то баловство для себя или комедия, которую мы играем для других. В своих Воспоминаниях [о Достоевском] я все налегал на литературную сторону дела, хотел написать страничку из Истории Литературы; но не мог вполне победить своего равнодушия. Лично о Достоевском я старался только выставить его достоинства; но качеств, которых у него не было, я ему не приписывал. Мой рассказ о литературных делах вероятно мало Вас занял. Сказать ли однако прямо? И Ваше определение Достоевского, хотя многое мне прояснило, все-таки мягко для него. Как может совершиться в человеке переворот, когда ничто не может проникнуть в его душу дальше известной черты? Говорю - ничто - в точном смысле этого слова; так мне представляется эта душа. О, мы несчастные и жалкие создания! И одно спасете - отречься от своей души.

[ Здесь место для фрагментов из “Ответа Страхову” Анны Григорьевны Достоевской. Надо сказать, что Анна Григорьевна: а) слишком правоверный апологет Ф.М. Достоевского (самостоятельности 0 целых, 0 десятых), и она же: б) всего лишь эхо своего мужа, как это в случае и с Душечкой из одноименного рассказа А.П. Чехова. Это + некоторые другие приходящие на ум соображения лично для меня, ZT, уменьшают степень убедительности ее (Анны Григорьевны) “Ответа Страхову”.

Из предисловия авторитетного питерского достоевсковеда Сергея Владимировича Белова к “Воспоминаниям” Анны Григорьевны Достоевской. - “Известны слова Достоевского, сказанные им в порыве беспощадной откровенности: “А хуже всего, что натура моя подлая и слишком страстная, везде-то и во всем я до последнего предела дохожу, всю жизнь за черту переходил”.