Спектакль еще можно увидеть в кинотеатрах, потому и спешу рассказать. Знаю, почему так долго откладывала просмотр - Ибсен безжалостен. Знаю почему, так отчаянно рвалась всё же увидеть. Просто постараюсь это уравновесить. Решать же вам.
Генрик Ибсен
О нем трудно рассказывать, еще сложнее передавать особенности его искусства. Ибсен - самоучка - интеллектуал такого уровня, которого достигают единицы людей за всю историю человечества. Уникальная личность, азартный книгочей, добровольный эмигрант, влюбленный в национальную культуру Норвегии, европеец и космополит, опережавший время и связывающий между собой очень странные величины. Чувственный поэт и цепкий публицист. Символист - философ и циничный драматург - реалист. Тонкий психолог и непримиримый бунтарь. Его пьесы одинаково интимны и парадоксальны. А самое главное, никогда не будут просто развлечением.
Хорошо быть героем Шекспира. Худшее, что может с тобой случится, тебя - убьют. Герои Ибсена обречены на бесконечный внутренний рост. У него нет никогда ничего и никого однозначного. Ко всему пьесы уникальны своим техническим мастерством. Казалось бы, всё просто. Идеальное в равновесии единство времени и места, а вот что касается единства действия, то оно заменено единством замысла, внутренним разветвлением основной идеи, на подобие незримой нервной системы, проникающей в каждую фразу, почти в каждое слово пьесы. Потому ты вязнешь в впечатлениях, постепенно возвращаясь к деталям, всегда цепким и неслучайным, выверенным настолько, что трудно выбросить потом из головы. Но главное: Ибсен абсолютно лишен назидательности. Истина, а не мораль, вот что двигает его словом.
Пьеса
«Призраки » или «Привидения » (в русской традиции) — пьеса Генрика Ибсена , написанная в 1881 году и впервые поставленная на сцене в 1882 году. Резко социально значимая к своему веку, сейчас она интересна особой мудростью, позволяющей забыть о времени повествования напрочь. Пьеса переведена на русский язык впервые Анной и Петром Ганзенами. Часто публиковалась и публикуется в собрании пьес.
Сюжет
Больше похож на паутину. Тянешь за одну нить, попадаешь в следующую, и вскоре вязнешь так глубоко, что трудно дышать. Изначально, некий дом готовится к основательному событию. На средства фру Элене Алвинг , вдовы капитана и камергера Алвинга, должен открыться приют в память о её муже. По этому поводу из города приезжает пастор Мандерс , немолодой, явно близкий этому дому и его обитателям человек. В это же время в родном доме оказывается и сын супругов Алвинг, Освальд , талантливый художник, который долгое время жил в Париже. Особенно рада его приезду молоденькая воспитанница дома, горничная Регина , чей отец, пьяница и местный столяр Энгстран мечтает заставить дочь работать на его будущее заведение, публичный дом для офицеров. Чаяния и мечты каждого сталкиваются всего за сутки до открытия мемориала.
Постановка
Девяносто минут без антракта, поразительный классицизм действия и динамика хорошего триллера. Сценография, завораживающая своей элегантной простотой и точностью, удивительные возможности работы светом. В центре всего - невероятная игра каждого актера. Ричард Эйр добился крупного плана для каждой линии, позволяя героям выступать на свет, и отступать в тень, невесомо присутствуя в каждой сцене. Они выбывают из повествования столь безжалостно и в свой срок, чтобы грозно подвести к финалу, усиливая его. Чтобы смотреть подобное спокойно - потребуются немалые силы.
Дизайном занимался Тим Хэтли , оставивший в центре всего изначальную задумку самого Ибсена - полупрозрачные стены. Это похоже на огромный призрачный экран, который позволяет тебе наблюдать сразу за всем происходящим в «доме». Ко всему в этом удивительный символизм - все становится полупрозрачным и призрачным сквозь эту сеть. Свет, именно свет решает эти декорации. Свет, которого так ждут герои пьесы. Ставил его Питер Мамфорд , председатель Ассоциации художников по свету.
Режиссер
Представлять его не нужно и ужасно приятно. Ричард Айр (Richard Eyre ), британский режиссёр, сценарист и кинопродюсер, в 1997 году за свои заслуги возведенный королевой в звание сэра. Мировую известность он получил после картины «Айрис » (2001), которая в 2002 году принесла ему номинацию на премию Берлинского кинофестиваля «Золотой медведь » и две номинации на премию Британской киноакадемии . Режиссер таких фильмов, как «Красота по-английски », «Скандальный дневник », «Искупление », «Пустая корона », ожидаемого нами «Костюмера ».
Актеры
Великая и невероятная Лесли Мэнвилл привела меня на эту постановку. Всё началось в 1979 году, когда Мэнвилл впервые встретилась с известным английским режиссёром Майком Ли . Она тогда играла в Королевском шекспировском театре, а Ли искал актеров, которые могли бы импровизировать. Она сыграла у него в 1980 году в телефильме BBC «Взрослые ». Это сотрудничество оказалось плодотворным, и актриса снялась у Майка Ли ещё в пяти фильмах: «Высокие надежды», «Тайны и ложь», «Кутерьма», «Всё или ничего » и «Ещё один год ». Мы хорошо знаем её по работам в таких проектах, как «Флеминг», «Крэнфорд», «Чисто английские убийства», «Малефисента » (одна из фей защитниц), «Ривер», «Приключение в пространстве и времени», «Уильям Тёрнер», «Праздник мая», «Прах», «Чрево», «Север и Юг » и другие. Ко всему она легендарная театральная актриса, но этого нам перепадает мало.
У нее чудовищно сложная роль, которая требует особого равновесия. Чуть пережал и персонаж убьется в истеричность, чуть не додал, и сухость съест часть идеи. Вдова Алвинг - сильная, смелая женщина, на долгие годы обреченная жить в бесконечной лжи чудовищного брака. Порывистая, умная, готовая к переменам и скованная своим временем и его условностями. Она обожает сына, готова простить погубившего ее возлюбленного, полна гнева, но то, что ей кажется открывшейся истиной... по ходу пьесы подвергают недюжинным испытаниям. Алвинг Мэнвилл в финале заставляет зажмуриться, как от нестерпимого света. При этом скупые движения, поразительная пластика в пределах замкнутого пространства и потрясающее ощущение силы.
Юного Освальда играет фактически неизвестный мне Джек Лоуден , подкупивший мгновенно. Всего двадцать пять лет, но уже прекрасные перспективы. Роль Николая Ростова в свежей экранизации «Войны и мира» , Томаса Уйта в «Волчьем зале », одна из главных в «Туннеле » (по которой и помню ). За свою роль здесь он получил премию Лоуренса Оливье . Не знаю, нужно ли добавлять что-то еще? Боюсь, у моих традиционных любимцев появился серьезный соперник.
Неловкого и грубоватого пастера, отчаянно цепляющегося за свои представления о мире и идеалы, играет мастер британской сцены - Адам Котц . Дома он успешен и знаменит, мы же чаще замечаем, чем вспоминаем его. По проектам: «Последний король Шотландии», «Без единой улики», «Пуаро», «Пустая корона», «Выжившие», «Отель «Вавилон»», «Вина», «Ферма тел», «Новые уловки», «Розмари и Тайм » и очень многое другое. Позиция его персонажа в пьесе самая шаткая. Пастер - кривое зеркало, в котором монологи и диалоги героев отражают всё несовершенство социальных представлений. Сложно? Зато, как это делают Котц и Ибсен! Мммммм.
Юную Регину играет очень успешная ирландка Шарлин Маккенна . Маккенна впервые вышла на сцену в одиннадцать лет, сыграв небольшую роль в мюзикле «Оклахома! » в Молодёжном театре Монахана. Училась в Дублине, там же начала сниматься на телевидении. Маккенна уже сыграла в нескольких ирландских телевизионных шоу, включая телесериалы «Ссадина», «В одиночку» и «Информаторы », когда в 2007 году получила роль в двухчасовом фильме о диккенсовском периоде телеканала ITV под названием «Лавка древностей ». Фильм снимался в Дублине, а её коллегами стали Тоби Джонс, Дерек Джекоби, Брэдли Уолш, Зои Уонамейкер, Мартин Фримен, Стив Пембертон, Джина Макки . В 2011 году она сыграла злодейку Ламию в одноимённом эпизоде четвёртого сезона сериала «Мерлин » на BBC. В культовом сериале «Плохие » она снялась в роли мёртвой девушки Сета, Шэннон Спирс . Фанаты точно помнят ее роль проститутки Роуз Эрскин в телесериале BBC One «Улица потрошителя ». В 2013 году она появилась в одном из эпизодов телесериала «Молокососы » в роли Мэдди . От её персонажа в пьесе требуется неоднозначное сочетание наивности, силы и некоторой пошлости. Актриса мастерски разрешает этот конфликт.
Остается шотландец Брайан МакКарди , тоже прекрасно знакомый по ролях и эпизодам, но упоминаемый редко. За ним работы в проектах «Грязь», «Проклятый Юнайтед», «Роб Рой», «Восстание», «Чужестранка», «Преступления прошлого», «Задиры», «Бесстыдники», «Мушкетеры » и многое другое. Скажем так, его персонаж в пьесе казался мне более однозначным, чем его исполнение Брайном. Это стало едва ли не основной интригой в данной трактовке.
В итоге
Мне лучше закруглиться, пока не снесло в дифирамбы и совсем отсебятину. Но Ибсен - это больше, чем монологи или диалоги, он возвел разговорную речь в ранг основного орудия действия, отточил каждое слово настолько, что перевод имеет значение. Ибсен и Эйр объединились в единстве замысла - передать всю органику символов этой пьесы. Ткани, предметы, каждое движение - часть кружева. Одним глазом ты питаешь сюжет, а вторым не устаешь восхищаться изяществом постановки.
«Призраки » Ибсена - коромысло смыслов. Истинных и призрачных. Несуществующее наследство капитана и реальное «наследие» Освальда. Изначальное «просвещение» героини и страшные открытия ночи. Потом, безумно интересно, как Эйр мягко следует всему этого, видоизменяя под реалии британского быта. Приведу такой пример. У Ибсена сцену открывает появление столяра: «Левая нога у него несколько сведена; подошва сапога подбита толстой деревянной плашкой. Регина, с пустой лейкой в руках, заступает ему дорогу ». Подсмотрите (или вспомните ), как это изменил режиссер. Подскажу, в обоих случаях это примета.
Ибсен оставил финал более открытым, не договоренным. Постановка жестче. Повторюсь, эта драма смотрится болезненно. Но есть в ней воздух, глоток чего-то, что царапает горло, но освобождает дыхание. Смело рекомендую тем, кто любит трудные вещи и театр.
Генрик Ибсен
Привидения
Семейная драма в 3-х действиях
Действие первое
Просторная комната, выходящая в сад; в левой стене одна дверь, в правой – две. Посреди комнаты круглый стол, обставленный стульями; на столик книги, журналы и газеты. На переднем плане окно, а возле него диванчик и дамский рабочий столик. В глубине комната переходит в стеклянную оранжерею, несколько поуже самой комнаты. В правой стене оранжереи дверь в сад. Сквозь стеклянные стены виден мрачный прибрежный ландшафт, затянутый сеткой мелкого дождя.
Сцена первая
В садовых дверях стоит столяр ЭНГСТРАН. Левая нога у него несколько сведена; подошва сапога подбита толстой деревянной плашкой. РЕГИНА, с пустой лейкой в руках, заступает ему дорогу.
ЭНГСТРАН. Бог дождичка послал, дочка.
РЕГИНА. Черт послал, вот кто!
ЭНГСТРАН. Господи Иисусе, что ты говоришь, Регина! (Делает, ковыляя, несколько шагов вперед.) А я вот чего хотел сказать…
РЕГИНА. Да не топочи ты так! Молодой барин спит наверху.
ЭНГСТРАН. Лежит и спит? Среди бела дня?
РЕГИНА. Это уж тебя не касается.
ЭНГСТРАН. Вчера вечерком я кутнул…
РЕГИНА. Нетрудно поверить.
ЭНГСТРАН. Слабость наша человеческая, дочка…
РЕГИНА. Еще бы!
ЭНГСТРАН. А на сем свете есть множество искушений, видишь ли ты!.. Но я все-таки встал сегодня, как перед богом, в половине шестого – и за работу.
РЕГИНА. Ладно, ладно. Проваливай только поскорее. Не хочу я тут с тобой стоять, как на рандеву.
ЭНГСТРАН. Чего не хочешь?
РЕГИНА. Не хочу, чтобы кто-нибудь застал тебя здесь. Ну, ступай, ступай своей дорогой.
ЭНГСТРАН (еще придвигаясь к ней ). Ну нет, так я и ушел, не потолковавши с тобой! После обеда, видишь ли, я кончаю работу здесь внизу, в школе, и ночью марш домой, в город, на пароходе.
РЕГИНА (сквозь зубы). Доброго пути!
ЭНГСТРАН. Спасибо, дочка! Завтра здесь будут святить приют, так уж тут, видимо, без хмельного не обойдется. Так пусть же никто не говорит про Якоба Энгстрана, что он падок на соблазны!
РЕГИНА. Э!
ЭНГСТРАН. Да, потому что завтра сюда черт знает сколько важных господ понаедет. И пастора Мандерса дожидают из города.
РЕГИНА. Он еще сегодня приедет.
ЭНГСТРАН. Вот видишь. Так я и не хочу, черт подери, чтобы он мог сказать про меня что-нибудь этакое, понимаешь?
РЕГИНА. Так вот оно что!
ЭНГСТРАН. Чего?
РЕГИНА (глядя на него в упор ). Что же это такое, на чем ты опять собираешься поддеть пастора Мандерса?
ЭНГСТРАН. Тсс… тсс… Иль ты спятила? Чтобы я собирался поддеть пастора Мандерса? Для этого Мандерс уж слишком добр ко мне. Так вот, значит, ночью махну назад домой. Об этом я и пришел с тобой потолковать.
РЕГИНА. По мне, чем скорее уедешь, тем лучше.
ЭНГСТРАН. Да, только я и тебя хочу взять домой, Регина.
РЕГИНА (открыв рот от изумления ). Меня? Что ты говоришь?
ЭНГСТРАН. Хочу взять тебя домой, говорю.
РЕГИНА. Ну, уж этому не бывать!
ЭНГСТРАН. А вот поглядим.
РЕГИНА. Да, и будь уверен, что поглядим. Я выросла у камергерши… Почти как родная здесь в доме… И чтобы я поехала с тобой? В такой дом? Тьфу!
ЭНГСТРАН. Черт подери! Так ты супротив отца идешь, девчонка?
РЕГИНА (бормочет, не глядя на него ). Ты сколько раз сам говорил, какая я тебе дочь.
ЭНГСТРАН. Э! Охота тебе помнить…
РЕГИНА. И сколько раз ты ругал меня, обзывал… Fi donc!
ЭНГСТРАН. Ну нет, таких скверных слов, я, ей-ей, никогда не говорил!
РЕГИНА. Ну я-то знаю, какие слова ты говорил!
ЭНГСТРАН. Ну да ведь это я только, когда… того, выпивши бывал… гм! Ох, много на сем свете искушений, Регина!
РЕГИНА. У!
ЭНГСТРАН. И еще, когда мать твоя, бывало, раскуражится. Надо ж было чем-нибудь донять ее, дочка. Уж больно она нос задирала. (Передразнивая .) «Пусти, Энгстран! Отстань! Я целых три года прослужила у камергера Алвинга в Русенволле». (Посмеиваясь .) Помилуй бог, забыть не могла, что капитана произвели в камергеры, пока она тут служила.
РЕГИНА. Бедная мать… Вогнал ты ее в гроб.
ЭНГСТРАН (раскачиваясь ). Само собой, во всем я виноват!
ЭНГСТРАН. Чего ты говоришь, дочка?
РЕГИНА. Pied de mouton!
ЭНГСТРАН. Это что ж, по-англицки?
РЕГИНА. Да.
ЭНГСТРАН. Н-да, обучить тебя здесь всему обучили; вот теперь это и сможет пригодиться, Регина.
РЕГИНА (немного помолчав ). А на что я тебе понадобилась в городе?
ЭНГСТРАН. Спрашиваешь отца, на что ему понадобилось единственное его детище? Разве я не одинокий сирота-вдовец?
РЕГИНА. Ах, оставь ты эту болтовню! На что я тебе там?
ЭНГСТРАН. Да вот, видишь, думаю я затеять одно новое дельце.
РЕГИНА (презрительно фыркая ). Ты уж сколько раз затевал, и все никуда не годилось.
ЭНГСТРАН. А вот теперь увидишь, Регина! Черт меня возьми!
РЕГИНА (топая ногой ). Не смей чертыхаться!
ЭНГСТРАН. Тсс… тсс!.. Это ты совершенно правильно, дочка, правильно. Так вот я чего хотел сказать: на этой работе в новом приюте я таки колотил деньжонок.
РЕГИНА. Сколотил? Ну и радуйся!
ЭНГСТРАН. Потому куда ж ты их тут истратишь, деньги-то, в глуши?
ЭНГСТРАН. Так вот я и задумал оборудовать на эти денежки доходное дельце. Завести этак вроде трактира для моряков…
РЕГИНА. Тьфу!
ЭНГСТРАН. Шикарное заведение, понимаешь! Не какой-нибудь свиной закуток для матросов, нет, черт побери! Для капитанов да штурманов и… настоящих господ, понимаешь!
РЕГИНА. И я бы там…
ЭНГСТРАН. Пособляла бы, да. Так только, для видимости, понимаешь. Никакой черной работы, черт побери, на тебя, дочка, не навалят! Заживешь так, как хочешь.
РЕГИНА. Еще бы!
ЭНГСТРАН. А без женщины в этаком деле никак нельзя; это ясно, как божий день. Вечерком ведь надо же повеселить гостей немножко… Ну, там музыка, танцы и прочее. Не забудь – моряки народ бывалый. Поплавали по житейскому морю… (Подходя к ней еще ближе. ) Так не будь же дурой, не становись сама себе поперек дороги, Регина! Чего из тебя тут выйдет! Кой прок, что барыня тратилась на твою ученость? Слыхал я, тебя тут прочат ходить за мелюзгой в новом приюте. Да разве это по тебе? Больно ли тебя тянет стараться да убиваться ради каких-то шелудивых ребятишек!
РЕГИНА. Нет, если бы вышло по-моему, то… Ну да, может, и выйдет. Может, и выйдет?
ЭНГСТРАН. Чего такое выйдет?
РЕГИНА. Не твоя забота… А много ль денег ты сколотил?
ЭНГСТРАН. Так, крон семьсот-восемьсот наберется.
РЕГИНА. Недурно.
ЭНГСТРАН. Для начала хватит, дочка!
РЕГИНА. А ты не думаешь уделить мне из них немножко?
ЭНГСТРАН. Нет, вот уж, право слово, не думаю!
РЕГИНА. Не думаешь прислать мне разок хоть материал на платьишко?
ЭНГСТРАН. Перебирайся со мной в город, тогда и платьев у тебя будет вдоволь.
РЕГИНА. Захотела бы, так и одна перебралась бы.
ЭНГСТРАН. Нет, под охраной отцовской путеводной руки вернее будет, Регина. Теперь мне как раз подвертывается славненький такой домик на Малой Гаванской улице. И наличных немного потребуется; устроили бы там этакий приют для моряков.
РЕГИНА. Да не хочу я жить у тебя. Нечего мне у тебя делать. Проваливай!
ЭНГСТРАН. Да не засиделась бы ты у меня, черт подери! В том-то вся и штука. Кабы только сумела повести свою линию. Такая красотка, какой ты стала за эти два года…
РЕГИНА. Ну?..
ЭНГСТРАН. Немного времени бы прошло, как, глядишь, подцепила бы какого-нибудь штурмана, а не то и капитана…
РЕГИНА. Не пойду я за такого. У моряков нет никакого savoir vivre.
ЭНГСТРАН. Чего никакого?
РЕГИНА. Знаю я моряков, говорю. За таких выходить не стоит.
ЭНГСТРАН. Так и не выходи за них. И без того можно выгоду соблюсти. (Понижая голос, конфиденциально.) Тот англичанин… что на своей яхте приезжал, он целых триста специй-далеров отвалили… А она не красивее тебя была!
РЕГИНА. Пошел вон!
ЭНГСТРАН (пятясь ). Ну-ну, уж не хочешь ли ты драться?
РЕГИНА. Да! Если ты еще затронешь мать, прямо ударю! Пошел, говорят тебе! (Оттесняет его к дверям в сад.) Да не хлопни дверью! Молодой барин…
ЭНГСТРАН. Спит, знаю. Чертовски ты хлопочешь около молодого барина! (Понижая голос.) Хо-хо!.. Уж не дошло ли дело…
РЕГИНА. Вон, сию минуту! Ты рехнулся, болтун!.. Да не туда. Там пастор идет. По черной лестнице!
ЭНГСТРАН (идя направо ). Ладно, ладно. А ты вот поговори-ка с ним. Он тебе скажет, как дети должны обращаться с отцом… Потому что я все-таки отец тебе. По церковным книгам докажу. (Уходит в другую дверь, которую Регина ему отворяет и тотчас затворяет за ним .)
Сцена вторая
Регина быстро оглядывает себя в зеркало, обмахивается платком и поправляет на шее галстучек. Затем начинает возиться около цветов. В дверь из сада входит на балкон ПАСТОР МАНДЕРС в пальто и с зонтиком, через плечо дорожная сумка.
SANFUNDETS STOTTER
© Ольга Дробот, перевод, 2017
© ООО «Издательство АСТ», издание на русском языке, 2017
Несколько слов о Хенрике Ибсене
Было бы странно тратить время на попытки убедить читателей в непреходящем величии наследия Хенрика Ибсена – пьесы норвежского гения вот уже полтора века не сходят с театральных афиш на всех континентах. Ибсен неизменно занимает одно первых мест по количеству постановок, уверенно деля статистический Олимп мирового театра с Шекспиром, Чеховым, Мольером. В начале прошлого века отец «новой драмы» – именно так называют Ибсена во всех учебниках по истории театра – был, без преувеличения, властителем дум и в России. О нем спорили, про него писали статьи, им были увлечены, его много ставили лучшие режиссеры, среди которых достаточно назвать Станиславского и Мейерхольда… Сказать, что сегодня Ибсен российской сценой забыт, будет несправедливо. Случаются достойные спектакли по его пьесам, многие из них становятся событиями – как, например, «Враг народа» Льва Додина. А совсем недавно пьеса Ибсена «Привидения» вдохновила создателей одного из самых необычных представлений московского сезона, проекта «Вернувшиеся».
И все же постановки ибсеновских пьес на совокупной российской афише наших дней продолжают оставаться скорее исключениями. Мне кажется это странным и несправедливым. Ведь даже если взглянуть на драматургическое наследие Ибсена поверхностным, деловитым взглядом продюсера, в большинстве его пьес легко найти то, что всегда востребовано самым широким кругом зрителей – интересные сюжеты, напряженные диалоги и мастерски написанные роли. И вместе с тем, если смотреть на лучшие пьесы Ибсена с точки зрения глубинных тем и смыслов, он оказывается поразительно созвучен самым насущным общественным и гуманитарным темам: кризис семьи и равноправие полов; конфликт человеческих чувств и финансовых интересов; стремление к свободе и трагедия ее долгожданного обретения; противостояние личности коррумпированному обществу; потерянные репутации и фантомы прошлого, не отпускающие людей; самоопределение индивидуума и предрассудки социума; повседневный быт и высокая мечта. Даже взаимоотношения природы и человека – все это есть у Ибсена, словно поверх быта и реальностей позапрошлого века. Барьер между драматургией норвежского классика и сегодняшним российским театром, я уверен, во многом обусловлен проблемами переводов. К сожалению, молодые (да и немолодые) режиссеры и актеры вынуждены читать пьесы Ибсена в давно устаревших переводах. Конечно, современный театр не трясется над каждым словом классиков, он уверенно присвоил себе право говорить «своими словами», адаптировать и подлаживать старые тексты под новые идеи или актуальные постановочные решения. Но первый контакт с материалом все равно самый важный – и мало кто из театральных практиков находит в себе силы для преодоления архаики литературной ткани старых переводов.
С появлением переводов Ольги Дробот приходит и надежда на новые постановки Ибсена.
Храня верность Ибсену, переводчик словно приближает его персонажей к нам, сокращает выращенную временем дистанцию. Это не принудительное «осовременивание», а приглашение на современную российскую сцену.
Роман Должанский
театральный критик, член Комитета Международной Премии Ибсена
* * *
Три пьесы этого первого тома «драм о современности» Ибсен написал одну за другой в конце позапрошлого века: «Столпы общества» в 1877 году, «Кукольный дом» в 1879 и «Привидения» – в 1881. В России это как раз было время огромной влюбленности в скандинавскую литературу. Все, что писали Андерсен, Стриндберг, Ибсен, Хьелланд, Банг, Гарборг, а чуть позднее – Гамсун, Лагерлеф, Унсет немедленно переводилось на русский язык, причем разных переводов Ибсена, например, существовало множество. Альманах «Фьорды» оперативно знакомил читателей со всеми скандинавскими новинками, и так спешил, что иной раз совмещал перевод с пересказом – что поделаешь: читатели ждут не дождутся роман любимого автора, а перевод еще не готов. Легендарные Анна и Петр Ганзены, Юрий Балтрушайтис, Константин Бальмонт – вот только некоторые имена тогдашних переводчиков Ибсена, спрос на которого дополнительно подогревался страстью к нему основателей МХАТа. Станиславский писал: «Ибсен был для нас одним из тех драматургов, которые помогли нам нащупать правильные пути сценического творчества. Он сыграл для нашего театра ту же роль, что Чехов, Горький, Гауптман». Роман МХАТа с Ибсеном не был простым, но сама по себе преданность Немировича-Данченко и Станиславского сложному норвежскому автору накаляла интерес, постановки обязательно сопровождались страстной полемикой. Ибсена можно было не любить, но нельзя было не читать и не знать (случай Льва Толстого яркий тому пример), потому что Ибсен еще при жизни стал неотъемлемой частью европейского культурного канона.
Сегодня Ибсен второй после Шекспира самый «ставимый» драматург в мире. Я бы объяснила это тем, что у него был особый дар: безошибочно задавать вопросы, на которые нет ни хороших, ни правильных, ни уж тем более однозначных ответов. Вот и во всех трех пьесах этого тома Ибсен быстро и безжалостно загоняет своих героев в отчаянное положение, когда денежные или шкурные интересы подводят человека под монастырь. Чувствуя себя зажатым в угол, опасаясь за свое стабильное будущее, человек скрепя сердце идет и на подлость, и на предательство. Ибсен как будто предлагает герою (и читателю) набор из трех предметов – совесть, чувства, деньги, но разрешает выбрать только два пункта, все три сразу нельзя. Поэтому какой бы выбор герой ни сделал, что-то важное он непременно потеряет. В результате герои Ибсена никогда не бывают идеальными, но остаются живыми людьми, которые мечутся, ошибаются, хотят счастья, но не знают, как поступить правильно. Нам так легко увидеть на месте Норы, Хелмера или Ранка себя и своих знакомых, что первым делом мы думаем с некоторым облегчением – слава богу, не я оказался на этом месте сегодня; а потом с сочувствием и некоторым позорным любопытством – но как они выпутаются?
Этому, конечно, много способствует установка Ибсена, что герои на сцене должны говорить как в обычной жизни, живым понятным языком. Надо сказать, что от Ибсена этот прием «новой драмы» требовал большего, чем от Чехова или Гауптмана, например. Дело в том, что Ибсен буквально создавал не только театральный, но вообще литературный норвежский язык. После того как в XIV веке страшная чума, названная Черной смертью, выкосила не менее трети населения Норвегии, страна обезлюдела, ослабела и до 1814 года была под датской короной. Соответственно, официальным, письменным языком был датский. Но в 1814 году Норвегия приняла свою Конституцию и двинулась к полной государственной самостоятельности, которой достигла в 1905 году. Существенной частью этого удивительного процесса были острейшие споры о языке. Ибсен лепил сценический язык и тем самым раздвигал рамки норвежского языка вообще, и точно также его пьесы не просто откликались на актуальную повестку дня, но и формировали ее: каждая новая драма о современности сопровождалась новым скандалом и новыми дебатами. Например, пьеса «Привидения» долго считалась «очернительством» традиционных семейных ценностей, чуть ли не провокацией, так что когда в 1902 году зашла речь о присуждении Ибсену Нобелевской премии, его кандидатура была отвергнута за «негативизм». Да и в России «Привидения» были под цензурным запретом более двадцати лет. Думаю, сильнее всего охранителей раздражало открытие, сделанное в пьесе «Враг народа» доктором Стокманом, что «на самом деле свободомыслие и нравственность – одно и то же». И что свобода всегда имеет цену, а выбираешь ты зачастую между радостью и долгом. Вот талантливый человек строит свою карьеру агрессивно и цинично, но если правда о его грехах выйдет наружу, то кто окажутся судьями – завистники и бездари? Или женщина очень несчастна в браке, но считает нужным создать для сына культ идеального отца – она не в силах решиться рассказать правду о своем муже ни сыну, ни тем более обществу. А вот, наоборот, очень счастливая молодая семья: восемь лет вместе, прелестные дети, красавица-жена и трудоголик-муж, который только что получил завидную денежную должность. Но тут-то и выясняется, что муж и жена не чувствуют и не понимают друг друга, потому что за семейными хлопотами они не успели душевно сблизиться. И что им делать с этой неприятной и невыносимой правдой, когда у них трое малышей?
Поиск правды – главная тема Ибсена во всех пьесах о современности. И он не боится поставить человека перед личным выбором, заставить думать своей головой и оспаривать общепринятые истины и нормы. В его пьесах носителем и двигателем прогресса является не большинство, а презираемое всеми меньшинство, часто – вообще один человек (и за это доктора Стокмана будут преследовать как врага народа). Меньшинство ищет правды, но она у Ибсена всегда и конструктивна, и разрушительна одновременно, она необходима, но часто очень неприятна. При этом, в отличие от нашего постмодернистского неразличения добра и зла, мол, все кошки серы, правда и неправда – суть одно и то же, у Ибсена нет сомнений, что зло – это зло. Он всё называет своими именами и «старомодно» требует от героев совершить нравственный выбор. Все (и я в том числе) переводят Gengangere как «Привидения», теряя второе значение этого слова: повтор, какие-то воспроизводящиеся раз за разом ситуации, отношения, суждения. И в этом смысле Ибсен сам такой gjenganger, то есть классик литературы в чистом виде: он является каждому новому поколению и снова задает свои неприятные вопросы. И снова мы, читатели, пребываем в мучениях героев, в их умении обманываться в самых очевидных вещах, в том, как они зачем-то превращают сложную ситуацию в неразрешимую, легко узнаем себя. Ибсен действительно много писал о разрушительной силе денег, но ставят его пьесы не только в странах, где есть возможность быстрого обогащения и нет моральных преград, но и в законопослушных Европе, Америке, Японии. Потому что тяжесть этого выбора между совестью, деньгами и чувством не становится легче никогда.
И в заключение несколько слов об уникальном проекте Ibsen in Тranslation – его ведет Ибсеновский центр Университета Осло, а представленные переводы – русская часть проекта. В 2006 году отмечалось столетие со дня смерти Ибсена. К этой дате издательство Aschehoug выпустило тридцатидвухтомное комментированное собрание сочинений Ибсена, над которым работала большая международная команда ибсеноведов. Это самая полная текстологическая версия, сверенная, уточненная и выправленная, своего рода официальный стандарт Ибсеновских текстов. На основании это собрания сочинений тогдашний глава Союза переводчиков Норвегии Эллинор Колстад и директор Ибсеновского центра Университета Осло Фруде Хелланд начали вести проект Ibsen in Translation. Речь идет о новых переводах Ибсена на те языки, где в этом есть насущная необходимость. Например, на русский пьесы о современности не переводились сто с лишним лет: блистательные дореволюционные переводы Ганзенов были отредактированы в пятидесятые годы Владимиром Адмони, и в 2006 году Ирина Куприянова и Андрей Юрьев отредактировали старый перевод «Росмерсхолма». Но парадокс в том, что быстрее всего устаревает в литературном языке самая «актуальная» составляющая. Ибсен настаивал на том, что его герои должны разговаривать на сцене точно как в жизни. Однако эта самая жизнь так серьезно изменилась за прошедшие, считай, полтора века, что и укорененный в ней язык, впитавший революции, войны, реформы, тоже очень изменился, ускорился, стал прагматичнее. Язык, на который перевожу я, не тот, на который переводили Балтрушайтис и Ганзены. Проект Ibsen in Translation устроен так: мы, переводчики из разных стран, одновременно переводим пьесы о современности на испанский, китайский, хинди, арабский, египетский, фарси, японский и русский, руководствуясь единой стратегией. Выработать ее оказалось нелегко, но все же мы сформулировали ее так – переводим полный текст Ибсена на современный литературный язык (и оставляем режиссерам самим приспосабливать текст специально под нужды театра). Это, некоторым образом, синхронное плавание: каждый работает сам, но мы встречаемся, чтобы обсудить и внимательно прочитать каждую пьесу вместе, с Фруде Хелландом, Эллинор Колстад и экспертами. Само по себе это обсуждение всегда дело захватывающее: японский переводчик должен составить точную иерархию всех действующих лиц, учитывая их пол, возраст, доходы и родственные связи, иначе нарушится вся система обращений в пьесе; китайский всегда мучается с божбой, арабский – с крепкими напитками, а я, например, с тем, что и «дом» как здание и «дом» как семья и семейный очаг переводятся на русский язык одним и тем же словом, а «гражданин» и «горожанин», наоборот, суть одно норвежское слово, нужная птица оказывается не того рода, русские должности совершенно не соответствуют норвежским и прочие обычные переводческие трудности. По счастью, у каждого переводчика есть группа поддержки – эксперты, с которыми можно эти проблемы обсудить. Поэтому закончить свое короткое слово мне хочется словами благодарности переводчику Нине Федоровой, театроведу Марине Астафьевой и профессору-скандинависту Галине Храповицкой, моим внимательным и придирчивым экспертам, самым первым читателям, и руководителям проекта Фруде Хелланду и Эллинор Колстад за помощь, беседы, обсуждения. Пьес о современности всего двенадцать, так что будем надеяться, что этот том – первый в большом проекте.
Ольга Дробот
Столпы общества
Пьеса в четырех действиях, 1877
Действующие лица
К о н с у л Б е р н и к.
Б е т т и Б е р н и к, его жена.
У л а ф, их сын, 13 лет.
М а р т а Б е р н и к, сестра консула.
Ю х а н Т ё н н е с е н, младший брат Бетти Берник.
Л о н а Х е с с е л ь, старшая сводная сестра Бетти Берник.
Х и л м а р Т ё н н е с е н, двоюродный брат Бетти Берник.
Р ё р л у н д, учитель с университетским дипломом.
Р у м м е л ь, крупный коммерсант, оптовик.
В и г е л а н н, коммерсант.
С а н с т а д, коммерсант.
Д и н а Д о р ф, воспитанница в доме Берника.
К р а п, поверенный и управляющий верфью и делами Берника.
А у н е, корабельный мастер.
Г о с п о ж а Р у м м е л ь, жена коммерсанта Руммеля.
Ф р ё к е н Р у м м е л ь, ее дочь.
Г о с п о ж а Х о л т, жена почтмейстера Холта.
Ф р ё к е н Х о л т, ее дочь.
Г о с п о ж а Л ю н г е, жена доктора Люнге.
М е щ а н е и г о р о ж а н е разных сословий, и н о с т р а н н ы е м о р я к и, п а с с а ж и р ы парохода и др.
Действие происходит в доме консула Берника в небольшом южном приморском городке.
Действие первое
Просторная зала с выходом в сад в доме консула Берника. Слева на авансцене дверь в кабинет консула, чуть дальше по той же стене еще одна дверь. В середине противоположной стены широкая входная дверь. Задняя стена сплошь из зеркальных окон и с дверью, распахнутой на широкую террасу, затянутую навесом от солнца. Ниже террасы видна часть сада, обнесенного оградой, и калитка. За оградой улица, на противоположной ее стороне – белые деревянные домики. Лето, жарко, палящее солнце. По улице во все время действия ходят люди, кто-то останавливается перекинуться словечком-другим, в лавочке на углу идет торговля и т. д.
В зале за круглым столом расположилось дамское общество. В центре – г о с п о ж а Б е р н и к. Слева от нее г о с п о ж а Х о л т с д о ч е р ь ю, далее Г о с п о ж а Р у м м е л ь с д о ч е р ь ю. Справа сидят г о с п о ж а Л ю н г е, М а р т а Б е р н и к и Д и н а Д о р ф. Все заняты рукоделием. На столе стопками лежат скроенные и сметанные ночные сорочки и прочая одежда. В глубине комнаты за маленьким столиком, на котором стоят два цветка в горшках и графин воды с сиропом, сидит учитель Р ё р л у н д и читает вслух книгу с золотым обрезом, причем до зрителей долетают лишь отдельные слова. В саду бегает У л а ф, стреляет из игрушечного лука.
Вскоре из правой двери тихо входит м а с т е р А у н е. Чтение прерывается, госпожа Берник кивает ему, показывая на дверь налево. Ауне робко стучит в дверь, выжидает, снова стучит, и так несколько раз. Из комнаты со шляпой в руке и бумагами под мышкой выходит п о в е р е н н ы й К р а п.
К р а п. Так. Это вы стучите?
А у н е. Консул посылал за мной.
К р а п. Посылал, но принять вас не может и поручил мне…
А у н е. Вам? Я бы все же хотел…
К р а п. …поручил мне сказать вам, что вы должны прекратить эти ваши субботние лекции рабочим.
А у н е. Вот как? А я думал, что на досуге могу делать, что хочу.
К р а п. Вам досуг дан не для того, чтобы отучать народ трудиться. В прошлую субботу вы объясняли рабочим, что новые машины и новое устройство работ на верфи им невыгодны. Для чего вы это делаете?
А у н е. Хочу укрепить опоры общества.
К р а п. Странно. А консул говорит, что вы общество разрушаете.
А у н е. Общество у меня и у консула разное, господин поверенный. Как старшина сообщества рабочих, я…
К р а п. В первую голову вы старшина на верфи Берника. И обязаны служить сообществу под названием фирма консула Берника, потому что она всех нас кормит. И довольно. Теперь вы знаете, чт? консул хотел вам сказать.
А у н е. Консул сказал бы это иначе, господин поверенный. Но я отлично понимаю, откуда ветер дует. Все оно, проклятое американское аварийное судно. Эти людишки хотят, чтобы мы гнали работы, как принято у них там.
К р а п. Да, да, да, но мне некогда входить в детали. Мнение консула вам изложено, и баста. Вам, верно, пора обратно на верфь, дела ждут. Я скоро тоже подойду. Прошу простить, дорогие дамы!
Откланивается, проходит через сад, уходит вниз по улице. Мастер Ауне в задумчивости уходит направо. Учитель на протяжении всей беседы, которая велась на приглушенных тонах, продолжал читать вслух, но теперь, закончив, захлопнул книгу.
Р ё р л у н д. Что ж, любезные мои слушательницы, вот и все.
Г о с п о ж а Р у м м е л ь. До чего поучительная история!
Г о с п о ж а Х о л т. А уж какая нр?воучительная!
Г о с п о ж а Б е р н и к. Такие книги впрямь заставляют задумываться.
Р ё р л у н д. О да, она составляет живительный контраст всему, что мы видим в газетах и журналах. Золоченый, нарядный фасад, которым завлекает нас большой мир , – что за ним кроется? Гниение и разложение, вынужден я сказать. Отсутствие моральных опор. Одним словом, большой мир сегодня – это гробы повапленные.
Г о с п о ж а Х о л т. Да, правда; так оно и есть.
Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Достаточно взглянуть на команду американского судна, которое у нас в ремонте.
Р ё р л у н д. Об этих отбросах человечества я и говорить не хочу. Но даже в высших кругах – как обстоит дело у них там? Все подвергается сомнению, везде брожение и суета, ни мира в душе, ни крепости в отношениях. Разве не подорваны там устои семьи? Разве безудержное стремление все перестроить не взяло верх над истинными ценностями?
Д и н а (не поднимая глаз) . Но ведь там много и великих свершений, верно?
Р ё р л у н д. Великих свершений? Я не совсем понял…
Г о с п о ж а Х о л т (удивленно) . Господи, Дина, но…
Г о с п о ж а Р у м м е л ь (одновременно с госпожой Холт) . Дина, как ты можешь?..
Р ё р л у н д. Не думаю, что подобного рода свершения оздоровят наше общество. Нет, мы должны благодарить Бога, что живем так, как живем. И у нас тут, к несчастью, среди пшеницы растут плевелы, но мы честно стараемся их выпалывать. Надо стремиться, милые дамы, хранить наше общество в чистоте, отвергая все не испытанное временем, что наш нетерпеливый век норовит нам навязать.
Г о с п о ж а Х о л т. А этого ох немало, к сожалению.
Г о с п о ж а Р у м м е л ь. Страшно подумать, если б нам в прошлом году провели сюда железную дорогу…
Г о с п о ж а Б е р н и к. Карстен сумел тогда это предотвратить.
Р ё р л у н д. Провидение, госпожа Берник. Будьте уверены, сам Всевышний действовал через вашего мужа, когда он не дал завлечь себя эдаким новшеством.
Г о с п о ж а Б е р н и к. Но сколько гадостей написали о нем газеты! Однако ж, господин учитель, мы совсем забыли поблагодарить вас. Как любезно с вашей стороны тратить на нас столько времени.
Р ё р л у н д. Ну что вы, сейчас каникулы, и…
Г о с п о ж а Б е р н и к. И все же это жертва, господин учитель.
Р ё р л у н д (передвигает свой стул поближе) . Никогда так не говорите, сударыня. А разве вы все не идете на жертвы ради благого дела? Добровольно взваливаете на себя эти бремена и носите их радостно и охотно? Нравственно испорченные личности, во исправление коих мы работаем, суть те же раненые солдаты на поле брани. А вы, сударыни, подлинные диакониссы, сестры милосердия, что щиплют корпию для несчастных увечных, промывают и перевязывают их раны, обихаживают и лечат их.
Г о с п о ж а Б е р н и к. Вот ведь дает Бог избранным этот дар – видеть во всем только прекрасное!
Р ё р л у н д. По большей части это свойство врожденное, но многому можно и научиться. Важно лишь смотреть на все сквозь призму главного дела своей жизни. (Обращается к Марте.) Вот вы, сударыня, что скажете? Вы ведь почувствовали, избрав служение в школьном образовании, что словно бы обрели прочную опору в жизни?