ТАЛЛИНН, 27 мар — Sputnik, Алексей Стефанов. Весной 2017 года исполнится 20 лет с момента приезда литовского актера Миндаугаса Карбаускиса в Москву, где он поступил в РАТИ-ГИТИС на режиссерский курс Петра Фоменко. Sputnik Литва побеседовал с Карбаускисом в преддверии этого "юбилея".

Получив второе образование, Карбаускис остался в столице России и начал ставить спектакли в Театре-студии под руководством Олега Табакова, затем в МХТ имени Чехова, в Российском академическом молодежном театре. А шесть лет назад Карбаускис получил предложение стать художественным руководителем Московского академического театра имени Владимира Маяковского.

С тех пор он совмещает работу худрука и режиссера.

По отцовским стопам

Миндаугас, первым делом хотел бы задать тот же вопрос, что и вашему земляку, драматургу Марюсу Ивашкявичюсу, по пьесам которого вы поставили уже три спектакля в Театре Маяковского: почему среди людей искусства в Москве так много литовцев?

— Я вообще об этом никогда не думал. Во всем мире работают люди разных национальностей, и литовцев тоже везде хватает. Я — человек мира. Не задумываюсь над тем, кто какой национальности.

- А как вы вообще оказались в театре — пошли по стопам родителей?

— Нет, мама у меня дефектолог, отец был председателем колхоза в Шяуляйском районе. Я там и родился. В деревне Найсяй. Это родина поэта Зигмаса Гайдамавичюса — Геле, который умер, когда ему было всего 18 лет. Он успел выпустить только один сборник своих стихов.

Раньше на этой земле стояла усадьба, от которой cохранилось несколько зданий. В одном из них отец открыл литературный музей. Уже сорок лет в Найсяй существует литературная премия начинающим поэтам за первую книгу. Это все инициативы отца. Казалось бы — председатель колхоза, а на самом деле чуть не передовой работник культурного фронта.

Сейчас в Найсяй живет около 600 человек, но это крупный культурный центр. Там уже семь музеев, театр, проводятся разные фестивали. Любовь к этой земле подхватил мой брат, развил идеи отца и привнес очень много своего. Начинал он, помню, с конного завода, где разводил редкую литовскую породу лошадей. Потом затеял съемки ТВ-сериала, который сделал деревню знаменитой на всю Литву. Последняя его идея — это трибуна-насыпь размером с Колизей для летнего фестиваля. Когда Сергей Бархин, великий российский художник, с которым я сотрудничаю, увидел этот амфитеатр, он просто пришел в восторг.

© Sputnik / Алексей Тихомиров

Если добавить, что отец очень любит театр и с детства приучал нас к тому же, то можно сказать, что я буквально пошел по его стопам.

Значит, в театр вы попали благодаря отцу? Но неужели папа не давил на вас, чтобы сделать вас, скажем, агрономом — он же руководил целым колхозом?

— Он ни на чем не настаивал. Может, только наблюдал, что из меня получится. Осторожно очень. Отец, конечно, был для нас большим авторитетом, мы видели себя в нем, но что делать дальше, решали сами. Брат как раз и стал агрономом. Я увлекся театром. Окончил актерский факультет в Вильнюсе. Но, увы, был не востребован в этом качестве. Некоторое время не понимал, кем я стану, чем буду заниматься. Могу сказать точно, что режиссером я себя не представлял вовсе. Дальше все было очень авантюрно и неожиданно успешно.

Стал нужен в Москве

- И что же вы сделали — в чем была авантюра?

— В Литву, на фестиваль Life, приехала мастерская Петра Фоменко. Они показали в Учебном театре Театральной академии свой знаменитый спектакль по Островскому "Волки и овцы". В спорах с друзьями о природе таланта я начал настаивать, что за этой легкостью и вдохновением стоит школа. И эту школу я решил постичь. Узнал, когда Петр Наумович набирает в Москве курс, и поехал к нему поступать. В итоге поступил, но постиг ли? Это открытый вопрос.

- Возвращаться после учебы в Литву не планировали?

— Я тогда вообще ничего не планировал, ведь идею стать режиссером не вынашивал. Я усердно учился и совершенно не думал, во что это выльется. А вылилось это в востребованность. Я стал нужен в Москве. Тут и остался.

- И кто первым сделал вам предложение?

— Олег Табаков. Он руководил своим Театром-студией. В том же году его назначили главой МХТ имени Чехова. И Олег Павлович решил растить себе кадры с нуля. Он позвал на работу очень много молодых режиссеров. Некоторые уходили, некоторые на глазах становились мастерами. Можно сказать, он переломил ситуацию в российском театре. В театре появилась молодежь.

© Sputnik / Алексей Тихомиров

Я, будучи дебютантом, выпустил на большой сцене МХТ "Копенгаген" Майкла Фрейна с Олегом Павловичем в главной роли. А также с Ольгой Барнет и Борисом Плотниковым. И все это были большие мастера.

- Выходит, вы оказались в нужное время в нужном месте. Реформы Олега Павловича помогли вам найти себя?

— Себя найти мне помогла школа. А Олег Павлович особое внимание обращал именно на школу, на образование.

В итоге вы остались в Москве — мегаполисе с миллионами жителей. Как вам тут жилось после спокойного Вильнюса?

— Я не выбирал город, где жить. Я выбрал место работы. А про Москву все уже сказано. Она слезам не верит. Было: и грабили на улице, и кофе негде было выпить. Сейчас все изменилось. Стало демократичнее и легче. Москва стала европейской столицей. По-своему, конечно, но европейской.

Возвращение на родину

- В этом году будет 20 лет, как вы живете в Москве, гражданство Литвы сохранили или взяли российское?

— У меня вид на жительство в России. Это стоило некоторых усилий, оформить все эти документы, но для меня это идеальная форма пребывания. Я живу по законам России, без права выбирать президента и Думу. Это очень подходит моей аполитичности. Рано или поздно вернусь на родину. Хочу быть там похоронен.

Выходит, вы живете здесь как гастарбайтер. Прямо как в пьесе Марюса Ивашкявичюса "Изгнание", которую вы недавно поставили на сцене Театра Маяковского. Не было ощущения, что делаете постановку и о себе тоже?

— Без этого "о себе" вообще не стоит начинать что-либо. Это очень важно для режиссера, эти пересечения тебя и истории, которую ты рассказываешь. Тем более у меня был опыт Лондона как места становления. В 24 года, когда я не смог найти себя в Вильнюсе, я тоже отправился в Англию. Помыкался там немного. И сделал несколько важных для себя выводов. Один из них — никому я там не нужен! Я даже некую формулу для себя вывел. Выбирай не то, что нужно тебе, а то, где нужен ты.

- И в пьесе Ивашкявичюса про эмигрантов из Литвы и Латвии речь о том же…

— Пьеса "Изгнание" хороша тем, что в ней все не так однозначно. Она как жизнь. В начале глупа, в середине увлекательна, а под конец трагична. Вот этот конец мне особенно сейчас понятен.

© Sputnik / Алексей Тихомиров

Недавно ваш коллега из "Гоголь-центра" Кирилл Серебренников поставил в Риге спектакль "Ближний свет" по пьесе Марюса Ивашкявичюса. Вы будете еще ставить этого драматурга?

— Марюс чертовски талантлив, и ты попадаешь в некую зависимость от него. Но даже если бы у меня сейчас лежала еще одна его пьеса, я бы сделал паузу. Нет, вру — я, конечно же, сразу бы начал работать. Меня бы артисты Театра заставили сразу взяться за него. Так они любят Марюса. Как известно, в спектаклях из-за болезни актеров иногда бывают вводы на роли, так называемые замены. Но в наших спектаклях по пьесам Ивашкявичюса почему-то никто не заболевает.

Свой курс в ГИТИСе

Вы как-то сказали, что ваша работа похожа на работу продюсера — за пятнадцать лет поставили 15 спектаклей, а как худрук причастны уже более чем к тридцати постановкам.

— Так и есть. В первые годы, поскольку я был молодым и энергичным, ставил по три спектакля в год, потом начал выпускать по два спектакля. А когда ответственность стала больше, не ставлю больше одного спектакля в год. Но смотрю за тем, что делают другие режиссеры в Театре Маяковского.

- Вмешиваться в их работу приходится?

— В первые годы приходилось. Сейчас я все организовал так, что больше вмешиваться не надо. У меня работают очень хорошие режиссеры, которым я доверяю, которые справляются с коллективом. Сейчас в театре четыре режиссера — Леонид Хейфец, Юрий Иоффе, Никита Кобелев и я. Мы работаем сообща, обсуждаем выбор материала, решаем очень важную задачу занятости артистов. Театр также приглашает режиссеров. Их немного, но для театра они не менее важные люди, чем работающие здесь постоянно. Это замечательная Светлана Землякова, удивительная Оля Лапина. А еще Анатолий Шульев — молодой и талантливый.

© Sputnik / Алексей Тихомиров

А сейчас вы хотите дать шанс еще и тем, кто только думает стать актером - с будущего года набираете курс в Российский университет театрального искусства — ГИТИС.

— ГИТИС — это территория, которая находится бок о бок с Театром Маяковского. Уже 17 лет у Театра Маяковского нет своих учеников ни в одном учебном заведении. Хотя по традиции мы берем актеров именно из ГИТИСа. В свое время там преподавал художественный руководитель нашего театра Андрей Гончаров, у него учился Петр Фоменко.

- А вы у Фоменко. Значит, снова можно будет говорить о преемственности поколений.

— Вот такой шанс мне выпал и такая ответственность. Я наберу курс вместе с нашими режиссерами, и он будет очень тесно связан с Театром Маяковского. Можно сказать, что им придется учиться здесь, что меня очень радует. Это очень интересно: не просто мечтать о театре, а с первых дней присутствовать в нем.

В среду состоялся экстренный сбор труппы, на котором, однако, Сергей Арцибашев не смог присутствовать, поскольку находится в больнице. Как будут развиваться события в легендарном коллективе, предсказать невозможно, но история вызвала широкий резонанс. В числе тех, кто переживает за своих бывших коллег, – актер Эммануил ВИТОРГАН, который ответил на вопросы «Новых Известий».

– Эммануил Гедеонович, в Театре Маяковского произошли события, которые вы предрекали еще в 2006 году, когда увольнялись из театра. Наконец, труппа собралась и решила высказать недовольство своему художественному руководителю. Для вас это значимая новость?

– У меня нет торжества по поводу случившегося. Все мы живые люди. Мы живем определенное количество лет, которое нам предназначено, и каждый живет по-своему. Руководитель Театра Маяковского живет по своим правилам, по своим законам, которые меня лично не устраивали, и я ушел. Все остальные наши первачи остались. И дай им Бог здоровья и всего самого-самого наилучшего, естественно. Я с удовольствием бы сказал, что ошибался, когда покидал театр, потому что там остался огромный коллектив, который я бесконечно уважаю, с которым работал двадцать с лишним лет… Но все же у меня нет торжества по поводу случившегося: мол, наконец-то, ребята собрались и сказали все, что думают… На мой взгляд, безусловно, это надо было делать раньше. Безусловно! И то, что Арцибашев небесталанный человек, – это тоже безусловно. Если бы его вовремя остановили и направили в иное русло, то сегодня столь экстренных событий не произошло бы…

– Кто бы его «направил»? Артисты?

– Не только артисты, но и Управление культуры… Ведь талант Арцибашева, как художника и как режиссера, был мощным для его Театра на Покровке. И это проявлялось. Думаю, что если бы Сергей оставался там, то все было бы в порядке, и этот экстренный сбор труппы не случился бы. Но в Театре Маяковского на него обрушился колоссальный объем работы. Ведь здесь не только основная сцена, но и филиал, и черный зал театра, плюс Арцибашев сохранил за собой и «Покровку». Конечно, масштаб совершенно колоссальный!

– В прошлом году аналогичный конфликт произошел в Театре Станиславского. Может быть, конфликты – в театральной природе? Или не хватает роли профсоюза?

– К сожалению, так устроено наше государство: в бывшие времена у нас профсоюз еще играл какую-то роль – от малого коллектива до большого – к нему прислушивались во всех инстанциях. А сейчас профсоюз, не в обиду будет сказано, не может заставить правительство или президента изменить какое-то мнение.

– А при Гончарове в советские времена было иначе?

Лучшие дня

– При Гончарове никто пикнуть не смел. И атмосфера в театре была другой. Андрей Александрович был человеком театра, и этот дом был для него единственным домом в жизни. Я думаю, что одна из причин его ухода из жизни была в том, что он в последнее энное количество лет не создал ни одного спектакля такой мощи и масштаба, какие он делал до сих пор. Вот вам и художники. Все запланировано: взлеты и падения. А вообще Театр Маяковского – очень мощный по художественным руководителям. Мейерхольд, Охлопков, Гончаров. Никто гвоздя без их разрешения не мог вбить… И сейчас, когда встречаю своих бывших коллег, все вспоминают Гончарова с удовольствием.

– Я заметил: в холле вашего культурного центра висят фотографии легендарных артистов и режиссеров Театра Маяковского. И кажется, это те самые снимки, которые вы обнаружили на задворках театра?

– Да, это они. Это их я вытаскивал из кучи строительного мусора. У нас ведь по всем ярусам была вывешена история театра. И какие там только артисты не работали! В итоге портреты были выброшены во двор под дождь. Я случайно это увидел и о-зве-рел. К сожалению, я не спас очень много фотографий. Но те, что спас – те висят у меня. И кое-что лежит, потому что надо их обрабатывать. Это все произошло с приходом Арцибашева. И тоже явилось одной из главных причин моего ухода. Я не выношу, когда люди неблагодарны друг другу.

Московский академический театр имени Владимира Маяковского - драматический театр в Москве , основанный в 1922 году как Театр Революции ; с 1943 года назывался Московским театром драмы , современное название появилось в 1954 году . В 1964 году театру было присвоено звание академического .

История

Здание театра, в то время известное как «театр Парадиз », было построено в 1886 году по проекту архитектора К. В. Терского (автор фасада - Ф. О. Шехтель). Поначалу в помещении выступали европейские звезды, приезжавшие на гастроли; на этой сцене играли такие всемирно известные артисты, как Сара Бернар , Элеонора Дузе , Поссарт , Муне-Сюлли , Коклен-старший , Коклен-младший и другие знаменитости. На рубеже XIX - веков театр даже назывался «Интернациональным».

1920-е годы

Мейерхольд руководил Театром Революции два года. B 1923-1924 годах театр фактически возглавлял Валерий Бебутов , в 1924 году, по рекомендации Мейерхольда, главным режиссёром стал Алексей Грипич , который переориентировал театр на современную советскую драматургию. Ведущими актерами театра в 20-х годах были Дмитрий Орлов , Константин Зубов , Мария Бабанова , Ольга Пыжова , Сергей Мартинсон , Михаил Лишин , Георгий Милляр , Михаил Астангов .

В 1926 году Грипич покинул театр; на протяжении 1927-1930 годов спектакли ставили режиссёры разных школ, в том числе пришедшие из ГосТиМа ученики Мейерхольда Владимир Люце и Василий Фёдоров ; наиболее значительные постановки этого периода принадлежат Алексею Дикому - «Человек с портфелем» А. Файко , оформленный Николаем Акимовым (1928), и «Первая Конная» Вс. Вишневского (1930) .

1930-е годы

Но в 1935 году Алексей Попов был назначен художественным руководителем Центрального театра Красной Армии , и очень скоро Театр Революции погрузился в кризис. На протяжении недолгого периода в театре сменилось несколько художественных руководителей, в их числе были Илья Шлепянов и Николай Петров , отдельные спектакли ставили Леонид Волков , Андрей Лобанов и Юрий Завадский , но отсутствие единого руководства и продуманной репертуарной политики приводило к случайному выбору пьес, к постепенному разрушению ансамблевости и торжеству «премьерства». Этот период в истории театра был отмечен лишь отдельными творческими удачами, в числе которых прежде всего «Таня» А. Арбузова , поставленная в 1939 году А. Лобановым .

Но даже в эти, не лучшие для театра годы рождались актёрские шедевры, такие как Диана Марии Бабановой («Собака на сене»), Елизавета Юдифи Глизер («Мария Стюарт»), Карандышев Сергея Мартинсона («Бесприданница»).

Театр Николая Охлопкова

В 1941 году театр был эвакуирован в Ташкент; в его здании Н. М. Горчаков организовал единственный тогда в Москве драматический театр (Московский театр драмы) с привлечением части труппы Театра Ленсовета, где зрители впервые увидели «Русских людей» К. М. Симонова и «Фронт» А. Е. Корнейчука . После возвращения Театра Революции в Москву в 1943 году эти труппы были объединены с ним под названием «Московский театр драмы»; тогда же художественным руководителем был назначен Николай Охлопков , возглавлявший театр по 1967 год .

Театр Андрея Гончарова

С по 2001 год , до самой смерти руководил театром Андрей Александрович Гончаров . Придя в театр, переживавший кризис, Гончаров вдохнул в него новую жизнь; событиями театральной жизни стали поставленные им в первые годы спектакли «Дети Ванюшина» по пьесе А. Найдёнова и «Трамвай „Желание“ » Теннесси Уильямса (спектакль шёл на сцене театра 24 года и выдержал более 700 представлений ). Одним из самых популярных московских спектаклей, наряду с «Трамваем „Желание“ », стал и «Разгром » приглашённого Гончаровым Марка Захарова . В те годы на сцене Театра им. Маяковского выступали Евгений Леонов , Армен Джигарханян , Владимир Самойлов , Татьяна Доронина , Наталья Гундарева , Анатолий Ромашин , Павел Морозенко , Георгий Мартиросьян , Татьяна Васильева , Андрей Болтнев , Ирина Розанова , Нина Русланова , Людмила Нильская , Александр Парра .

Выдающиеся постановки

• - «Поэма о топоре» Н. Ф. Погодина . Постановка А. Д. Попова; художник И. Ю. Шлепянов , музыка Н. Н. Попова; премьера состоялась 6 февраля
• - «Мой друг» Н. Ф. Погодина. Постановка А. Д. Попова
• - «После бала» Н. Ф. Погодина. Постановка А. Д. Попова
• - «Ромео и Джульетта » У. Шекспира . Постановка А. Д. Попова и И. Шлепянова; художник И. Шлепянов
• - «Таня» А. Н. Арбузова . Постановка А. Лобанова
• - «В горах моё сердце » Уильяма Сарояна
• - «Разгром » по А. Фадееву. Режиссёр Марк Захаров .
• - «Трамвай „Желание“ » Теннесси Уильямса . Режиссёр А. Гончаров.

Сегодняшний день театра

14 марта 2011 года артисты театра имени Маяковского, среди которых Игорь Костолевский , Михаил Филиппов и Евгения Симонова , обратились с открытым письмом к своему художественному руководителю и директору с просьбой о его отставке. Большая часть театральной труппы была недовольна работой худрука и «убедительно просила» Арцибашева, совмещавшего посты руководителя двух театров - на Покровке и имени Маяковского. По мнению труппы, это привело к крайнему ухудшению состояния дел в «Маяковке» .

Труппа

Действующие актёры

• Анна Багмет
• Татьяна Орлова

Актёры в прошлом

• Вадим Кондратьев (режиссёр, актёр)

Умершие

• Анна Воронова (1992-2003)
• Игорь Кашинцев (1993-2015)

Современный репертуар

Расположение

• Основная сцена : 125009, Москва, Большая Никитская улица , дом 19/13.
• Малая сцена : 125009, Москва, Большая Никитская улица , дом 19/13.
• Сцена на Сретенке : 107045, Москва, Пушкарев пер. , 21

Напишите отзыв о статье "Московский академический театр имени Владимира Маяковского"

Примечания

Ссылки

Отрывок, характеризующий Московский академический театр имени Владимира Маяковского

Анисья Федоровна охотно пошла своей легкой поступью исполнить поручение своего господина и принесла гитару.
Дядюшка ни на кого не глядя сдунул пыль, костлявыми пальцами стукнул по крышке гитары, настроил и поправился на кресле. Он взял (несколько театральным жестом, отставив локоть левой руки) гитару повыше шейки и подмигнув Анисье Федоровне, начал не Барыню, а взял один звучный, чистый аккорд, и мерно, спокойно, но твердо начал весьма тихим темпом отделывать известную песню: По у ли и ице мостовой. В раз, в такт с тем степенным весельем (тем самым, которым дышало всё существо Анисьи Федоровны), запел в душе у Николая и Наташи мотив песни. Анисья Федоровна закраснелась и закрывшись платочком, смеясь вышла из комнаты. Дядюшка продолжал чисто, старательно и энергически твердо отделывать песню, изменившимся вдохновенным взглядом глядя на то место, с которого ушла Анисья Федоровна. Чуть чуть что то смеялось в его лице с одной стороны под седым усом, особенно смеялось тогда, когда дальше расходилась песня, ускорялся такт и в местах переборов отрывалось что то.
– Прелесть, прелесть, дядюшка; еще, еще, – закричала Наташа, как только он кончил. Она, вскочивши с места, обняла дядюшку и поцеловала его. – Николенька, Николенька! – говорила она, оглядываясь на брата и как бы спрашивая его: что же это такое?
Николаю тоже очень нравилась игра дядюшки. Дядюшка второй раз заиграл песню. Улыбающееся лицо Анисьи Федоровны явилось опять в дверях и из за ней еще другие лица… «За холодной ключевой, кричит: девица постой!» играл дядюшка, сделал опять ловкий перебор, оторвал и шевельнул плечами.
– Ну, ну, голубчик, дядюшка, – таким умоляющим голосом застонала Наташа, как будто жизнь ее зависела от этого. Дядюшка встал и как будто в нем было два человека, – один из них серьезно улыбнулся над весельчаком, а весельчак сделал наивную и аккуратную выходку перед пляской.
– Ну, племянница! – крикнул дядюшка взмахнув к Наташе рукой, оторвавшей аккорд.
Наташа сбросила с себя платок, который был накинут на ней, забежала вперед дядюшки и, подперши руки в боки, сделала движение плечами и стала.
Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха, которым она дышала – эта графинечка, воспитанная эмигранткой француженкой, этот дух, откуда взяла она эти приемы, которые pas de chale давно бы должны были вытеснить? Но дух и приемы эти были те самые, неподражаемые, не изучаемые, русские, которых и ждал от нее дядюшка. Как только она стала, улыбнулась торжественно, гордо и хитро весело, первый страх, который охватил было Николая и всех присутствующих, страх, что она не то сделает, прошел и они уже любовались ею.
Она сделала то самое и так точно, так вполне точно это сделала, что Анисья Федоровна, которая тотчас подала ей необходимый для ее дела платок, сквозь смех прослезилась, глядя на эту тоненькую, грациозную, такую чужую ей, в шелку и в бархате воспитанную графиню, которая умела понять всё то, что было и в Анисье, и в отце Анисьи, и в тетке, и в матери, и во всяком русском человеке.
– Ну, графинечка – чистое дело марш, – радостно смеясь, сказал дядюшка, окончив пляску. – Ай да племянница! Вот только бы муженька тебе молодца выбрать, – чистое дело марш!
– Уж выбран, – сказал улыбаясь Николай.
– О? – сказал удивленно дядюшка, глядя вопросительно на Наташу. Наташа с счастливой улыбкой утвердительно кивнула головой.
– Еще какой! – сказала она. Но как только она сказала это, другой, новый строй мыслей и чувств поднялся в ней. Что значила улыбка Николая, когда он сказал: «уж выбран»? Рад он этому или не рад? Он как будто думает, что мой Болконский не одобрил бы, не понял бы этой нашей радости. Нет, он бы всё понял. Где он теперь? подумала Наташа и лицо ее вдруг стало серьезно. Но это продолжалось только одну секунду. – Не думать, не сметь думать об этом, сказала она себе и улыбаясь, подсела опять к дядюшке, прося его сыграть еще что нибудь.
Дядюшка сыграл еще песню и вальс; потом, помолчав, прокашлялся и запел свою любимую охотническую песню.
Как со вечера пороша
Выпадала хороша…
Дядюшка пел так, как поет народ, с тем полным и наивным убеждением, что в песне все значение заключается только в словах, что напев сам собой приходит и что отдельного напева не бывает, а что напев – так только, для складу. От этого то этот бессознательный напев, как бывает напев птицы, и у дядюшки был необыкновенно хорош. Наташа была в восторге от пения дядюшки. Она решила, что не будет больше учиться на арфе, а будет играть только на гитаре. Она попросила у дядюшки гитару и тотчас же подобрала аккорды к песне.
В десятом часу за Наташей и Петей приехали линейка, дрожки и трое верховых, посланных отыскивать их. Граф и графиня не знали где они и крепко беспокоились, как сказал посланный.
Петю снесли и положили как мертвое тело в линейку; Наташа с Николаем сели в дрожки. Дядюшка укутывал Наташу и прощался с ней с совершенно новой нежностью. Он пешком проводил их до моста, который надо было объехать в брод, и велел с фонарями ехать вперед охотникам.
– Прощай, племянница дорогая, – крикнул из темноты его голос, не тот, который знала прежде Наташа, а тот, который пел: «Как со вечера пороша».
В деревне, которую проезжали, были красные огоньки и весело пахло дымом.
– Что за прелесть этот дядюшка! – сказала Наташа, когда они выехали на большую дорогу.
– Да, – сказал Николай. – Тебе не холодно?
– Нет, мне отлично, отлично. Мне так хорошо, – с недоумением даже cказала Наташа. Они долго молчали.
Ночь была темная и сырая. Лошади не видны были; только слышно было, как они шлепали по невидной грязи.
Что делалось в этой детской, восприимчивой душе, так жадно ловившей и усвоивавшей все разнообразнейшие впечатления жизни? Как это всё укладывалось в ней? Но она была очень счастлива. Уже подъезжая к дому, она вдруг запела мотив песни: «Как со вечера пороша», мотив, который она ловила всю дорогу и наконец поймала.
– Поймала? – сказал Николай.
– Ты об чем думал теперь, Николенька? – спросила Наташа. – Они любили это спрашивать друг у друга.
– Я? – сказал Николай вспоминая; – вот видишь ли, сначала я думал, что Ругай, красный кобель, похож на дядюшку и что ежели бы он был человек, то он дядюшку всё бы еще держал у себя, ежели не за скачку, так за лады, всё бы держал. Как он ладен, дядюшка! Не правда ли? – Ну а ты?
– Я? Постой, постой. Да, я думала сначала, что вот мы едем и думаем, что мы едем домой, а мы Бог знает куда едем в этой темноте и вдруг приедем и увидим, что мы не в Отрадном, а в волшебном царстве. А потом еще я думала… Нет, ничего больше.
– Знаю, верно про него думала, – сказал Николай улыбаясь, как узнала Наташа по звуку его голоса.
– Нет, – отвечала Наташа, хотя действительно она вместе с тем думала и про князя Андрея, и про то, как бы ему понравился дядюшка. – А еще я всё повторяю, всю дорогу повторяю: как Анисьюшка хорошо выступала, хорошо… – сказала Наташа. И Николай услыхал ее звонкий, беспричинный, счастливый смех.
– А знаешь, – вдруг сказала она, – я знаю, что никогда уже я не буду так счастлива, спокойна, как теперь.
– Вот вздор, глупости, вранье – сказал Николай и подумал: «Что за прелесть эта моя Наташа! Такого другого друга у меня нет и не будет. Зачем ей выходить замуж, всё бы с ней ездили!»
«Экая прелесть этот Николай!» думала Наташа. – А! еще огонь в гостиной, – сказала она, указывая на окна дома, красиво блестевшие в мокрой, бархатной темноте ночи.

Граф Илья Андреич вышел из предводителей, потому что эта должность была сопряжена с слишком большими расходами. Но дела его всё не поправлялись. Часто Наташа и Николай видели тайные, беспокойные переговоры родителей и слышали толки о продаже богатого, родового Ростовского дома и подмосковной. Без предводительства не нужно было иметь такого большого приема, и отрадненская жизнь велась тише, чем в прежние годы; но огромный дом и флигеля всё таки были полны народом, за стол всё так же садилось больше человек. Всё это были свои, обжившиеся в доме люди, почти члены семейства или такие, которые, казалось, необходимо должны были жить в доме графа. Таковы были Диммлер – музыкант с женой, Иогель – танцовальный учитель с семейством, старушка барышня Белова, жившая в доме, и еще многие другие: учителя Пети, бывшая гувернантка барышень и просто люди, которым лучше или выгоднее было жить у графа, чем дома. Не было такого большого приезда как прежде, но ход жизни велся тот же, без которого не могли граф с графиней представить себе жизни. Та же была, еще увеличенная Николаем, охота, те же 50 лошадей и 15 кучеров на конюшне, те же дорогие подарки в именины, и торжественные на весь уезд обеды; те же графские висты и бостоны, за которыми он, распуская всем на вид карты, давал себя каждый день на сотни обыгрывать соседям, смотревшим на право составлять партию графа Ильи Андреича, как на самую выгодную аренду.
Граф, как в огромных тенетах, ходил в своих делах, стараясь не верить тому, что он запутался и с каждым шагом всё более и более запутываясь и чувствуя себя не в силах ни разорвать сети, опутавшие его, ни осторожно, терпеливо приняться распутывать их. Графиня любящим сердцем чувствовала, что дети ее разоряются, что граф не виноват, что он не может быть не таким, каким он есть, что он сам страдает (хотя и скрывает это) от сознания своего и детского разорения, и искала средств помочь делу. С ее женской точки зрения представлялось только одно средство – женитьба Николая на богатой невесте. Она чувствовала, что это была последняя надежда, и что если Николай откажется от партии, которую она нашла ему, надо будет навсегда проститься с возможностью поправить дела. Партия эта была Жюли Карагина, дочь прекрасных, добродетельных матери и отца, с детства известная Ростовым, и теперь богатая невеста по случаю смерти последнего из ее братьев.
Графиня писала прямо к Карагиной в Москву, предлагая ей брак ее дочери с своим сыном и получила от нее благоприятный ответ. Карагина отвечала, что она с своей стороны согласна, что всё будет зависеть от склонности ее дочери. Карагина приглашала Николая приехать в Москву.
Несколько раз, со слезами на глазах, графиня говорила сыну, что теперь, когда обе дочери ее пристроены – ее единственное желание состоит в том, чтобы видеть его женатым. Она говорила, что легла бы в гроб спокойной, ежели бы это было. Потом говорила, что у нее есть прекрасная девушка на примете и выпытывала его мнение о женитьбе.
В других разговорах она хвалила Жюли и советовала Николаю съездить в Москву на праздники повеселиться. Николай догадывался к чему клонились разговоры его матери, и в один из таких разговоров вызвал ее на полную откровенность. Она высказала ему, что вся надежда поправления дел основана теперь на его женитьбе на Карагиной.
– Что ж, если бы я любил девушку без состояния, неужели вы потребовали бы, maman, чтобы я пожертвовал чувством и честью для состояния? – спросил он у матери, не понимая жестокости своего вопроса и желая только выказать свое благородство.
– Нет, ты меня не понял, – сказала мать, не зная, как оправдаться. – Ты меня не понял, Николинька. Я желаю твоего счастья, – прибавила она и почувствовала, что она говорит неправду, что она запуталась. – Она заплакала.
– Маменька, не плачьте, а только скажите мне, что вы этого хотите, и вы знаете, что я всю жизнь свою, всё отдам для того, чтобы вы были спокойны, – сказал Николай. Я всем пожертвую для вас, даже своим чувством.
Но графиня не так хотела поставить вопрос: она не хотела жертвы от своего сына, она сама бы хотела жертвовать ему.
– Нет, ты меня не понял, не будем говорить, – сказала она, утирая слезы.
«Да, может быть, я и люблю бедную девушку, говорил сам себе Николай, что ж, мне пожертвовать чувством и честью для состояния? Удивляюсь, как маменька могла мне сказать это. Оттого что Соня бедна, то я и не могу любить ее, думал он, – не могу отвечать на ее верную, преданную любовь. А уж наверное с ней я буду счастливее, чем с какой нибудь куклой Жюли. Пожертвовать своим чувством я всегда могу для блага своих родных, говорил он сам себе, но приказывать своему чувству я не могу. Ежели я люблю Соню, то чувство мое сильнее и выше всего для меня».