Рассказ Михаила Зощенко - Встреча. Очен нужен. Спасибо! и получил лучший ответ

Ответ от Ежики - это не только колючки:)[гуру]
ВСТРЕЧА
Скажу вам откровенно: я очень люблю людей.
Другие, знаете ли, на собак растрачивают свои симпатии. Купают их и на
цепочках водят. А мне как-то человек милее.
Однако, не могу соврать: при всей своей горячей любви не видел
бескорыстных людей.
Один-было парнишка светлой личностью промелькнул в моей жизни. Да и то
сейчас насчет него нахожусь в тяжелом раздумье. Не могу решить, чего он
тогда думал. Пес его знает -- какие у него были мысли, когда он делал свое
ескорыстное дело.
А шел я, знаете, из Ялты в Алупку. Пешком. По шоссе.
Я в этом году в Крыму был. В доме отдыха.
Так иду я пешком. Любуюсь крымской природой. Налево, конечно, синее
море. Корабли плавают. Направо -- чертовские горы. Орлы порхают. Красота,
можно сказать, неземная.
Одно худо -- невозможно жарко. Через эту жару даже красота на ум
нейдет. Оторачиваешься от панорамы. И пыль на зубах скрипит.
Семь верст прошел и язык высунул.
А до Алупки еще чорт знает сколько. Может, верст десять. Прямо не рад,
что и вышел.
Прошел еще версту. Запарился. Присел на дорогу. Сижу. Отдыхаю. И вижу
-- позади меня человек идет. Шагов, может, за пятьсот.
А кругом, конечно, пустынно. Ни души. Орлы летают.
Худого я тогда ничего не подумал. Но все-таки при всей своей любви к
людям не люблю с ними встречаться в пустынном месте. Мало ли чего бывает.
Соблазну много.
Встал и пошел. Немного прошел, обернулся -- идет человек за мной.
Тогда я пошел быстрее, --он как будто бы тоже поднажал.
Иду, на крымскую природу не гляжу. Только бы, думаю, живьем до Алупки
дойти. Оборачиваюсь. Гляжу -- он рукой мне машет. Я ему тоже махнул рукой.
Дескать, отстань, сделай милость.
Слышу, кричит чего-то.
Вот, думаю, сволочь, привязался!
Ходко пошел вперед. Слышу опять кричит. И бежит сзади меня.
Несмотря на усталось, я тоже побежал.
Пробежал немного -- задыхаюсь.
Слышу кричит:
-- Стой! Стой! Товарищ!
Прислонился я к скале. Стою.
Подбегает до меня небогато одетый человек. В сандалиях. И заместо
рубашки -- сетка.
-- Чего вам, говорю, надо?
Ничего, говорит не надо. А вижу -- не туда идете. Вы в Алупку?
-- В Алупку.
-- Тогда, говорит, вам по шаше не надо. По шаше громадный крюк даете.
Туристы тут завсегда путаются. А тут по тропке надо итти. Версты четыре
выгоды. И тени много.
-- Да нет, говорю, мерси-спасибо. Я уж по шоссе пойду.
-- Ну, говорит, как хотите. А я по тропинке. Повернулся и пошел назад.
После говорит:
-- Нет ли папироски, товарищ? Курить охота.
Дал я ему папироску. И сразу как-то мы с ним познакомились и
подружились. И пошли вместе. По тропинке.
Очень симпатичный человек оказался. Пищевик. Всю дорогу он надо мной
смеялся.
-- Прямо, говорит, тяжело было на вас глядеть. Идет не туда. Дай,
думаю, скажу. А вы бежите. Чего-ж вы бежали?
-- Да, говорю, чего не пробежать.
Незаметно, по тенистой тропинке пришли мы В Алупку и здесь
распрощались.
Весь цельный вечер я думал насчет этого пищевика.
Человек бежал, задыхался, сандалии трепал. И для чего? Чтобы сказать
куда мнe надо итти. Это было очень благородно с его стороны.
Я теперь, вернувшись в Ленинград, думаю: пес его знает, а может, ему
курить сильно захотелось? Может, он хотел папироску у меня стрельнуть. Вот и
бежал. Или, может, итти ему было скучно-- попутчика искал.
Так и не знаю.

Презабавная история произошла со мной на транс­порте этой осенью.

Я ехал в Москву. Из Ростова. Вот подходит почтово-пассажирский поезд в шесть сорок пять вечера.

Сажусь я в этот поезд.

Народу не так чтобы безобразно много. Даже, в крайнем случае, сесть можно.

Прошу потесниться. Сажусь.

И вот гляжу на своих попутчиков.

А дело, я говорю, к вечеру. Не то чтобы темно, но темновато. Вообще сумерки. И огня еще не дают. Про­вода экономят.

Так вот, гляжу на окружающих пассажиров и ви­жу - компания подобралась довольно славная. Такие все, вижу, симпатичные, не надутые люди.

Один такой без шапки, длинногривый субъект, но не поп. Такой вообще интеллигент в черной тужурке.

Рядом с ним - в русских сапогах и в форменной фуражке. Такой усатый. Только не инженер. Может быть, он сторож из зоологического сада или агроном. Только, видать, очень отзывчивой души человек. Он держит своими ручками перочинный ножик и этим но­жиком нарезает антоновское яблоко на кусочки и кор­мит своего другого соседа - безрукого. Такой с ним рядом, вижу, безрукий гражданин едет. Такой моло­дой пролетарский парень. Без обеих рук. Наверное, инвалид труда. Очень жалко глядеть.

Но он с таким аппетитом кушает. И, поскольку у него нету рук, тот ему нарезает на дольки и подает в рот на кончике ножа.

Такая, вижу, гуманная картинка. Сюжет, достой­ный Рембрандта.

А напротив них сидит немолодой седоватый муж­чина в черном картузе. И все он, этот мужчина, усме­хается.

Может, до меня у них какой-нибудь забавный раз­говор был. Только видать, этот пассажир все еще не может остыть и все хохочет по временам: «хе-е» и «хе-е».

А очень меня заинтриговал не этот седоватый, а тот, который безрукий.

И гляжу я на него с гражданской скорбью, и очень меня подмывает спросить, как это он так опростоволо­сился и на чем конечности потерял. Но спросить не­ловко.

Думаю, привыкну к пассажирам, разговорюсь и после спрошу.

Стал посторонние вопросы задавать усатому субъ­екту как более отзывчивому, но тот отвечает хмуро и с неохотой.

Только вдруг в разговор со мной ввязывается пер­вый интеллигентный мужчина, который с длинными волосами.

Чего-то он до меня обратился, и у нас с ним завя­зался разговор на разные легкие темы: куда едете, почем капуста и есть ли у вас жилищный кризис на сегодняшний день.

Он говорит: - У нас жилищного кризиса не наблюдается. Тем более мы проживаем у себя в усадьбе, в по­местье.

И что же,- говорю,- вы там комнату имеете или собачью будку? - Нет,- говорит,- зачем комнату. Берите выше. У меня девять комнат, не считая, безусловно, людских, сараев, уборных и так далее.

Я говорю: - Может, врете? Что ж,- говорю,- вас не высе­лили в революцию или это есть совхоз? - Нет,- говорит,- это есть мое родовое поместье, особняк. Да вы, - говорит, - приезжайте ко мне. Я иногда вечера устраиваю. Кругом у меня фонтаны брызжут. Симфонические оркестры вальсы играют.

Что же вы,- говорю,- я извиняюсь, арендатор будете или вы есть частное лицо? - Да,- говорит,- я частное лицо. Я, между про­чим, помещик.

То есть,- говорю,- как вас, позвольте, пони­мать? Вы есть бывший помещик? То есть,- говорю,-» пролетарская революция смела же вашу категорию. Я,- говорю,- извиняюсь, не могу чего-то разобраться в этом деле. У нас,- говорю,- социальная революция, социализм - какие у нас могут быть помещики.

А вот,- говорит,- могут. Вот,- говорит,- я по­мещик. Я,- говорит,- сумел сохраниться через всю вашу революцию. И,- говорит,- я плевал на всех - живу как бог. И нет мне дела до ваших социальных революций.

Я гляжу на него с изумлением и прямо не пони­маю, что к чему. Он говорит: - Да вы приезжайте - увидите. Ну, хотите - сей­час заедем ко мне. Очень,- говорит,- роскошную барскую жизнь встретите. Поедем. Увидите.

«Что,- думаю,- за черт. Поехать, что ли, погля­деть, как это он сохранился сквозь пролетарскую рево­люцию? Или он брешет».

Тем более вижу - седоватый мужчина смеется. Все хохочет: «хе-е» и «хе-е».

Только я хотел сделать ему замечание за неумест­ный смех, а усатый, который раньше нарезал яблоко, отложил перочинный нож на столик, дожрал остатки и говорит мне довольно громко: - Да вы с ним перестаньте разговор поддержи­вать. Это психические. Не видите, что ли? Тут я поглядел на всю честную компанию и вижу - батюшки мои! Да ведь это действительно ненормаль­ные едут со сторожем. И который длинноволосый - ненормальный. И который все время хохочет. И безру­кий тоже. На нем просто смирительная рубашка наде­та - руки скручены. И сразу не разобрать, что он с руками. Одним словом, едут ненормальные. А этот усатый - ихний сторож. Он их перевозит.

Гляжу я на них с беспокойством и нервничаю - еще, думаю, черт их побери, задушат, раз они психиче­ские и не отвечают за свои поступки.

Только вдруг вижу - один ненормальный, с черной бородой, мой сосед, поглядел своим хитрым глазом на перочинный ножик и вдруг осторожно берет его в руку.

Тут у меня сердце екнуло, и мороз по коже прошел. В одну секунду я вскочил, навалился на бородатого и начал у него ножик отбирать.

А он отчаянное сопротивление мне оказывает. И прямо меня норовит укусить своими бешеными зу­бами.

Только вдруг усатый сторож меня назад оттягива­ет. Говорит: - Чего вы на них-то навалились, как вам, право, не совестно. Это ихний ножик. Это не психический пас­сажир. Вот эти трое - да, мои психические. А этот пассажир просто едет, как и вы. Мы у них ножик одалживали - попросили. Это ихний ножик. Как вам не совестно! Которого я подмял, говорит: - Я же им ножик давал, они же на меня и наки­дываются. Душат за горло. Благодарю - спасибо. Ка­кие странные поступки с ихней стороны. Да, может, это тоже психический. Тогда, если вы сторож, вы за ним получше глядите. Эвон, накидывается - душит за горло.

Сторож говорит: - А может, и он тоже психический. Пес его раз­берет. Только он не с моей партии. Чего я за ним буду зря глядеть. Нечего мне указывать. Я своих знаю.

Я говорю задушенному: - Я извиняюсь, я думал - вы тоже ненормаль­ный.

Вы,- говорит,- думали. Думают индейские пе­тухи... Чуть, сволочь, не задушил за горло. Разве не видите, что ли, ихний безумный взгляд и мой - нату­ральный.

Нет,- говорю,- не вижу. Напротив,- гово­рю,- у вас тоже в глазах какая-то муть, и борода тыч­ком растет, как у ненормального.

Один психический - этот самый помещик - го­ворит: - А вы дерните его за бороду - вот он и переста­нет ненормальности говорить.

Бородатый хотел закричать караул, но тут мы при­ехали на станцию Игрень, и наши психические со сво­им проводником вышли.

И вышли они в довольно строгом порядке. Только что безрукого пришлось слегка подталкивать.

А после кондуктор нам сказал, что на этой станции Игрень как раз имеется дом для душевнобольных, ку­да довольно часто возят таких психических. И что, как же их еще возить? Не в собачьей теплушке же. Обижаться нечего.

Да я, собственно, и не обижаюсь. Глупо, конечно, произошло, что разговорился, как дурак, но ничего! А вот которого я подмял, тот действительно обиделся. Он долго глядел на меня хмуро и с испугом следил за моими движениями. А после, не ожидая от меня ничего хорошего, перешел с вещами в другое отделение.

Пожалуйста.

Творчество Михаила Михайловича Зощенко само-бытно. Он выступил создателем оригинальной коми-ческой новеллы, продолжив в новых исторических условиях традиции Гоголя, Лескова, раннего Чехова. Зощенко создал свой, совершенно неповторимый ху-дожественный стиль. Период расцвета таланта писа-теля приходится на двадцатые годы. Основой зощен-ковского творчества двадцатых годов является юмо-ристическое бытописание. Автор пишет о пьянстве, о жилищных делах, о неудачниках, обиженных судь-бой. Главенствует мотив разлада, житейской нелепи-цы, какой-то трагикомической несогласованности ге-роя с темпом, ритмом и духом времени.

В рассказе «Встреча» герой рассказывает о себе, о происшествии, которое ему запомнилось. На первом плане человек очень довольный собой: «Скажу вам от-кровенно: я очень люблю людей». Но тут же заявляет, что «не видел бескорыстных людей», тем самым опро-вергая только что сказанное.

Рассказ ведется в разговорном стиле. Для него ха-рактерны короткие предложения, часто расчлененные, неполные: «А шел я, знаете, из Ялты в Алупку. Пешком. По шоссе»; «Прошел еще версту. Запарил-ся. Присел на дорогу. Сижу. Отдыхаю». Характерной чертой разговорного стиля являются вводные слова и предложения: «знаете ли», «знаете», «можно ска-зать», «дескать», «думаю», «может». Также неотъем-лемой частью данного стиля является диалог.

Язык героев насыщен просторечиями, «снижен-ной» лексикой, в речи много грамматических непра-вильностей: «насчет него нахожусь в раздумье», «че-рез эту жару даже красота на ум не идет»; «Вот, ду-маю, черт, привязался», «запарился», «поднажал», «завсегда», «живьем».

Речь может сказать многое о человеке. Из разгово-ра героя, мы понимаем, что перед нами человек неда-лекий и не очень грамотный. Ему хочется казаться выше в глазах других и своих собственных. Для этого он употребляет «красивые» слова: «светлая лич-ность»; «при всей своей любви к людям», «красота, можно сказать, неземная»; «отворачиваешься от па-норамы», «мерси», «очень благородно с его стороны», «сердце подсказывает». Все эти выражения являются штампами, за ними ничего не стоит. Разве показав ко-роткую дорогу до Алупки, человек уже стал светлой личностью? Это, оказывается, «очень благородно с его стороны». И все прелести «неземной красоты», ко-торой якобы любуется герой, тоже только пустые сло-ва для него. А думает он о другом: жара, пустынная дорога, на которой, не дай бог, встретить незнакомца. Наш герой труслив, он убегает от парнишки: «Только бы, думаю, живьем до Алупки дойти».

Речь героя пуста, лишена содержания. Короткую встречу с попутчиком он называет дружбой. По его словам, парнишка «очень симпатичный человек ока-зался». Но добавляет: «Пищевик». Как будто именно это делает человека симпатичным. Слово «пищевик» повторяется: «Весь вечер я думал насчет этого пище-вика».

Язык выдает подлинную сущность героя, открыва-ет его истинное лицо. На самом деле он не доверяет ни-кому, даже «светлой личности» -"- другу-попутчику: «Кто его знает — какие у него были мысли, когда он делал свое бескорыстное дело». Об этом он все время думает. Он повторяет: «Кто его знает — а может, ему курить сильно захотелось? Может, он хотел папиро-ску у меня стрельнуть? Вот и бежал. Или, может идти ему было скучно — попутчика искал?» У героя нет до-верия даже самому себе: «Не могу решить, чего он то-гда думал».

Зощенковскому герою хочется идти в ногу с про-грессом, он поспешно усваивает современные веяния, отсюда пристрастия к модным именам и политиче-ской терминологии, отсюда же стремление утвердить свое «пролетарское» нутро посредством бравады гру-бостью, невежеством, хамством. За смешными сло-вечками, неправильными грамматическими оборота-ми мы видим и жесты героев, и оттенок голоса, и его психологическое состояние, и отношение автора к рассказываемому. Манерой сказа, краткой предельно сжатой фразой, М. Зощенко достигал того, чего дру-гие добивались введением дополнительных художест-венных деталей.

Идет время, но люди часто разменивают свою жизнь на пустяки, дорожат пустыми вещами, живут мелкими интересами, никому не доверяют. Автор призывает отказаться от мелкого зла, уродующего и калечащего жизнь.

Скажу вам откровенно: я очень люблю людей. Другие, знаете ли, на собак растрачивают свои симпатии. Купают их и на цепочках водят. А мне как-то человек милее.

Однако не могу соврать: при всей своей горячей любви не видел бескорыстных людей.

Один было парнишка светлой личностью промелькнул в моей жизни. Да и то сейчас насчет него нахожусь в тяжелом раздумье. Не могу решить, чего он тогда думал. Пес его знает — какие у него были мысли, когда он делал свое бескорыстное дело.

А шел я, знаете, из Ялты в Алупку. Пешком. По шоссе.

Я в этом году в Крыму был. В доме отдыха. Так иду я пешком. Любуюсь крымской природой. Налево, конечно, синее море. Корабли плавают. Направо — чертовские горы. Орлы порхают. Красота, можно сказать, неземная.

Одно худо — невозможно жарко. Через эту жару даже красота на ум нейдет. Отворачиваешься от панорамы.

И пыль на зубах скрипит.

Семь верст прошел и язык высунул.

А до Алупки еще черт знает сколько. Может, верст десять. Прямо не рад, что и вышел.

Прошел еще версту. Запарился. Присел на дорогу. Сижу. Отдыхаю. И вижу — позади меня человек идет. Шагов, может, за пятьсот.

А кругом, конечно, пустынно. Ни души. Орлы летают.

Худого я тогда ничего не подумал. Но все-таки при всей своей любви к людям не люблю с ними встречаться в пустынном месте. Мало ли чего бывает. Соблазну много.

Встал и пошел. Немного прошел, обернулся — идет человек за мной.

Тогда я пошел быстрее, — он как будто бы тоже поднажал.

Иду, на крымскую природу не гляжу. Только бы, думаю, живьем до Алупки дойти.

Оборачиваюсь. Гляжу — он рукой мне машет. Я ему тоже махнул рукой. Дескать, отстань, сделай милость.

Слышу, кричит чего-то.

Вот, думаю, сволочь, привязался!

Ходко пошел вперед. Слышу, опять кричит. И бежит сзади меня.

Несмотря на усталость, я тоже побежал.

Пробежал немного — задыхаюсь.

Слышу, кричит:

— Стой! Стой! Товарищ!

Прислонился я к скале. Стою.

Подбегает до меня небогато одетый человек. В сандалиях. И заместо рубашки — сетка.

— Чего вам, говорю, надо?

— Ничего, говорит, не надо. А вижу — не туда идете. Вы в Алупку?

— В Алупку.

— Тогда, говорит, вам по шаше не надо. По шаше громадный крюк даете. Туристы тут завсегда путаются. А тут по тропке надо идти. Версты четыре выгоды. И тени много.

— Да нет, говорю, мерси-спасибо. Я уж по шоссе пойду.

— Ну, говорит, как хотите. А я по тропинке. Повернулся и пошел назад. После говорит:

— Нет ли папироски, товарищ? Курить охота.

Дал я ему папироску. И сразу как-то мы с ним познакомились и подружились. И пошли вместе. По тропинке.

Очень симпатичный человек оказался. Пищевик. Всю дорогу он надо мной смеялся.

— Прямо, говорит, тяжело было на вас глядеть. Идет не туда. Дай, думаю, скажу. А вы бежите. Чего ж вы бежали?

— Да, говорю, чего не пробежать.

Незаметно, по тенистой тропинке пришли мы в Алупку и здесь распрощались.

Весь цельный вечер я думал насчет этого пищевика.

Человек бежал, задыхался, сандалии трепал. И для чего? Чтобы сказать, куда мне надо идти. Это было очень благородно с его стороны.

А теперь, вернувшись в Ленинград, я думаю: пес его знает, а может, ему курить сильно захотелось? Может, он хотел папироску у меня стрельнуть. Вот и бежал. Или, может, идти ему было скучно — попутчика искал. Так и не знаю.

Зощенко - Встреча 1

Скажу вам откровенно: я очень люблю людей. Другие, знаете ли, на собак растрачивают свои симпатии. Купают их и на цепочках водят. А мне как-то человек милее.

Однако не могу соврать: при всей своей горячей любви не видел бескорыстных людей.

Один было парнишка светлой личностью промелькнул в моей жизни. Да и то сейчас насчет него нахожусь в тяжелом раздумье. Не могу решить, чего он тогда думал. Пес его знает - какие у него были мысли, когда он делал свое бескорыстное дело.

А шел я, знаете, из Ялты в Алупку. Пешком. По шоссе.

Я в этом году в Крыму был. В доме отдыха. Так иду я пешком. Любуюсь крымской природой. Налево, конечно, синее море. Корабли плавают. Направо - чертовские горы. Орлы порхают. Красота, можно сказать, неземная.

Одно худо - невозможно жарко. Через эту жару даже красота на ум нейдет. Отворачиваешься от панорамы.

И пыль на зубах скрипит.

Семь верст прошел и язык высунул.

А до Алупки еще черт знает сколько. Может, верст десять. Прямо не рад, что и вышел.

Прошел еще версту. Запарился. Присел на дорогу. Сижу. Отдыхаю. И вижу - позади меня человек идет. Шагов, может, за пятьсот.

А кругом, конечно, пустынно. Ни души. Орлы летают.

Худого я тогда ничего не подумал. Но все-таки при всей своей любви к людям не люблю с ними встречаться в пустынном месте. Мало ли чего бывает. Соблазну много.

Встал и пошел. Немного прошел, обернулся - идет человек за мной.

Тогда я пошел быстрее, - он как будто бы тоже поднажал.

Иду, на крымскую природу не гляжу. Только бы, думаю, живьем до Алупки дойти.

Оборачиваюсь. Гляжу - он рукой мне машет. Я ему тоже махнул рукой. Дескать, отстань, сделай милость.

Слышу, кричит чего-то.

Вот, думаю, сволочь, привязался!

Ходко пошел вперед. Слышу, опять кричит. И бежит сзади меня.

Несмотря на усталость, я тоже побежал.

Пробежал немного - задыхаюсь.

Слышу, кричит:

Стой! Стой! Товарищ!

Прислонился я к скале. Стою.

Подбегает до меня небогато одетый человек. В сандалиях. И заместо рубашки - сетка.

Чего вам, говорю, надо?

Ничего, говорит, не надо. А вижу - не туда идете. Вы в Алупку?

В Алупку.

Тогда, говорит, вам по шаше не надо. По шаше громадный крюк даете. Туристы тут завсегда путаются. А тут по тропке надо идти. Версты четыре выгоды. И тени много.

Да нет, говорю, мерси-спасибо. Я уж по шоссе пойду.

Ну, говорит, как хотите. А я по тропинке. Повернулся и пошел назад. После говорит:

Нет ли папироски, товарищ? Курить охота.

Дал я ему папироску. И сразу как-то мы с ним познакомились и подружились. И пошли вместе. По тропинке.

Очень симпатичный человек оказался. Пищевик. Всю дорогу он надо мной смеялся.

Прямо, говорит, тяжело было на вас глядеть. Идет не туда. Дай, думаю, скажу. А вы бежите. Чего ж вы бежали?

Да, говорю, чего не пробежать.

Незаметно, по тенистой тропинке пришли мы в Алупку и здесь распрощались.

Весь цельный вечер я думал насчет этого пищевика.

Человек бежал, задыхался, сандалии трепал. И для чего? Чтобы сказать, куда мне надо идти. Это было очень благородно с его стороны.

А теперь, вернувшись в Ленинград, я думаю: пес его знает, а может, ему курить сильно захотелось? Может, он хотел папироску у меня стрельнуть. Вот и бежал. Или, может, идти ему было скучно - попутчика искал. Так и не знаю.

Вы читали рассказ Встреча 1 Михаила Зощенко.