Грязнов михаил. Начальная фаза развития скифо-сибирских культур

Общепринято начало скифской культуры определять VII в. до н.э., а хорошо выделяемый по археологическим памятникам период VII-VI вв. до н.э. считать и называть ранне-скифским временем.

Между тем, ещё в 1953 г. А.А. Иессен убедительно показал, что т.н. «ранне-скифскому времени» предшествует период, вполне своеобразные памятники которого характеризуют собой особый этап культуры ранне-железного века на нашем европейском юге, датируются VIII-VII вв. до н.э. и представляют собой «начальный этап в развитии скифской культуры в широком понимании этого термина». Основные положения работы А.А. Иессена приняты в нашей науке, получили дальнейшее развитие, но заключительный его тезис о начальном этапе скифской культуры не получил признания - период VIII-VII вв. до н.э. обычно называют киммерийским или предскифским и в понятие скифской культуры не включают.

Независимо от того, какими конкретно племенами оставлены те или иные группы памятников VIII-VII вв. до н.э. в Северном Причерноморье, надо признать, вслед за Иессеном, что в степях Нашего Юга уже сформировалась скифская культура, лучше сказать - культуры скифо-сибирских типов. Ведь стрелы-то в этих памятниках уже вполне скифских типов. Мечи и кинжалы ближе к скифским VII-VI вв. до н.э., но не к поздне-бронзовым. Также бронзовые удила, псалии и многое другое - всё принадлежит начальным формам скифских типов вещей. И хотя все эти вещи хорошо отличимы от «ранне-скифских вещей» VII-VI вв. до н.э., но отличаются от них в такой же мере, как эти последние отличимы от вещей расцвета скифской культуры V-III вв. до н.э.

Археологи Сибири, Казахстана и Средней Азии, опираясь на восточно-европейские параллели, все свои памятники ранних кочевников архаического типа датировали временем не ранее VII в. до н.э. Так создавались представления о приаральских саках VII-V вв. до н.э., о тасмолинской культуре в Казахстане и майэмирском этапе на Алтае VII-VI вв. до н.э., хотя некоторые авторы в отдельных случаях предлагали и более ранние даты - IX-VII вв. до н.э.

Представления о VII в. до н.э. как о дате начала скифской культуры очень сильны в нашем сознании, но нам надо отрешиться от них и заново пересмотреть весь соответствующий этому археологический материал. Тогда мы убедимся, что памятники скифо-сибирского облика, которые могут быть определены IX-VII вв. до н.э., уже известны во многих районах Великого пояса степей. В первую очередь, это царский курган Аржан. Характеризуемый им ранний этап культуры скифского типа в Туве - явление общее для широких просторов зоны степей. Назовём этот период (IX-VII вв. до н.э.) аржано-черногоровской фазой развития скифо-сибирских культур.

Широко распространённые в Туве (а также в степях Причерноморья и других районов) трёхжелобчатые бляшки (рис. , 1-6 ) и бляшки из клыков кабана (рис. , 7-26 ), первые делались из белого аргиллита, зеленоватого полудрагоценного антигорита и деревянные позолоченные, вторые были разных форм - круглые, бинарные, запятовидные и бабочковидные;

Сложившийся скифо-сибирский звериный стиль, представленный изображениями зверей «на цыпочках», скульптурными фигурками архара на навершиях, свёрнутым по кругу хищником, т.е. «пантера» (рис. );

Оленные камни монгольского типа, в полном виде представляющие собой фигуру воина с условно схематически показанными шапочкой, серьгами, тремя косыми чёрточками вместо лица, ожерельем, поясом с повешенными на нём кинжалом, луком и секирой, покрытые часто многими силуэтными изображениями зверей, главным образом оленей, распространённые в разных вариантах далеко на западе до Болгарии и Румынии;

Петроглифы (изображения оленей и других зверей в том же своеобразном стиле, что и на оленных камнях - «на цыпочках», в галопе, с неестественно вытянутой мордой, похожей на длинный птичий клюв, в разных сочетаниях и композициях).

Всё это, кроме звериного стиля, характерно и для степей далекого запада, для так называемого «киммерийского» или «предскифского» времени в Северном Причерноморье.

Начальная, аржано-черногоровская, фаза развития скифо-сибирских культур наиболее полно и глубоко изучена в районе русско-украинских степей Северного Причерноморья. Большая заслуга в этом принадлежит А.И. Тереножкину, опубликовавшему ряд статей и специальную

монографию, посвящённую вопросу о киммерийцах. В степях нашего юга могильники VIII-VII вв. до н.э. неизвестны. Могилы сооружались обычно по одной на отдельных холмах или холмиках (древних курганах), реже по две на одном холме (5 случаев) и ещё реже по три на холме (3 случая) или на двух соседних холмах (2 случая). Только в одном случае открыт и исследован могильник, состоящий из семи, (а может быть, только из трёх?) небольших курганов «предскифского» времени (с. Суворово, Одесской обл.). Мужчин хоронили часто с оружием, а также с уздой и седлом, помещаемыми иногда отдельно вне могилы. Вещевой материал из погребений типологически неоднороден.

Кинжалы и мечи трёх типов: 1 - железные с бронзовой (крестовидной) рукояткой, навершие которой грибовидное, гарда прямая с длинными крыльями; 2 - железные и биметаллические с характерной гардой со спущенными вниз острыми углами крыльев (кабардино-балкарский тип); 3 - бронзовый с грибовидным навершием и с плоской гардой, приспущенные крылья которой приобрели форму параллелограммов. Первые два типа северо-кавказского происхождения, третий - близок к азиатским формам.

Бронзовые наконечники стрел близки к набору стрел в Аржане, как и аржанские, они принадлежат ранне-скифским формам.

Каменные сверлёные топорик, топорик-молоток, цилиндрические молотки и бронзовые топоры кабанского [кобанского ] типа - все подобны северо-кавказским.

Характерна уздечка с удилами со стремечковидными кольцами и псалиями черногоровского, камышевахского и цимбальского типов. Первые два типа имеют сходство с соответствующими формами саяно-алтайских псалиев, третий был обычен в Предкавказье. Наряду с этим распространены северо-кавказские типы узды, кольчатые удила которых снабжены дыркой для крепления с псалиями - так называемые «двукольчатые удила» с маленьким кольцом-дыркой в основании несколько большего кольца (рис. , 6, 8 ), а псалии трёхпетельчатые с характерной загнутой лопастью. Встречены и другие северо-кавказские типы узды. Сёдла представлены подпружными пряжками, тоже северо-кавказского типа - пара больших колец с петлей-бляшкой для крепления к ремню (рис. , 7 ) и с более сложным приспособлением для крепления и пристегивания ремня (рис. , 21 ).

Так и в Туве распространены всевозможные трёхжелобчатые бляшки, белые аргиллитовые, из зуба коня, бронзовые в сложных композициях наременных бляшек, в удилах и как навершие кинжала (рис. , 1-6 ), а также характерны бляшки из клыков кабана, которые в публикациях обычно неправильно называются костяными бляшками (рис. , 9-20 ).

Широко распространены в разных вариантах булавовидные фигуры, основу которых составляет кружок, обрамлённый с четырёх сторон грибовидными шляпками в профиль (рис. , 21-24, 30, 32 ). Их называют обычно «ромбовидным знаком», принимая фон между кружком и шляпками, имеющий форму бубнового туза, за ромб, или «солнечным символом». Распространены также своеобразные бляшки-лунницы в виде расположенных по дуге трёх-семи кружков, иногда спаренные (рис. , 25-31 ), и, наконец, спиралевидные орнаменты (рис. , 33 ).

В последнее десятилетие стала известна небольшая серия антропоморфных стел в Крыму, Харьковщине, Болгарии и Румынии, поразительно близких к оленным камням Монголии и Саяно-Алтая. На них сходными приёмами высечены шапочка, ожерелье, серьги, пояс с оружием и другие детали схематического образа воина. Нет только оленей.

Северное Причерноморье предстаёт перед нами в пору начальной фазы развития культуры скифо-сибирских племён как самобытное этнокультурное образование, сформировавшееся, однако, во взаимодействии с культурами других районов степей, в том числе и весьма отдалённых. Наиболее тесную культурную связь следует предполагать с племенами Северного Кавказа и Предкавказья. Со временем, по мере накопления материала, рассмотренный регион, вероятно, можно будет разделить на несколько отдельных культурно-исторических районов, что, впрочем, некоторые исследователи уже и намечают.

Другой большой этно-культурный район - Северный Кавказ и Предкавказье. Здесь хорошо различается несколько локальных культур. В нашем разборе, однако, удобнее рассматривать его как одно целое. Здесь изучены могильники, состоящие иногда из десятков могил, в значительной своей части ещё не опубликованные или опубликованные лишь выборочно. Для региона характерны кинжалы уже указанных двух северо-кавказских типов (рис. , 3, 4, 6- 5 ) и наконечники стрел раннескифских типов. Отметим кинжалы со спиралевидным орнаментом на бронзовой рукояти из могильника Мебельная фабрика 1 близ Кисловодска (рис. , 7 ) и станицы Абаздехской в Прикубанье. Аналогии такому декору рукояти, как увидим ниже, имеются далеко на Востоке.

В мужских могилах кисловодской группы могильников находится обычно один из следующих предметов, по-видимому, престижного характера (знаки принадлежности их владельца к определённой социальной категории?): каменный топорик (рис. , 9, 10 ); каменный цилиндрический молоток (рис. , 11, 12 ); такой же молоток бронзовый (рис. , 13, 14 ); бронзовый топорик-молоток (рис. , 15 ); бронзовый топор кобанского типа (рис. , 16 ); бронзовая или серебряная булава (рис. , 17, 18, 20 ) или, наконец, миниатюрный булавовидный предмет (рис. , 19 ). Здесь можно хорошо видеть, что именно булава послужила прообразом булавовидных орнаментальных фигурок (возможно, магического или сакрального значения), так называемых «ромбовидных знаков» (сравни, например, рис. , 17 и рис. , 21, 22 ). Некоторые из перечисленных предметов уже отмечены выше в степях. Они известны и на Востоке - в Казахстане и Туве.

Узда обычно северо-кавказского типа с характерными кольчатыми удилами с дыркой для псалия и с трёхпетельчатыми псалиями. В круглое кольцо удил обычно вдета петля с бляшкой для повода. Кроме того, распространены, как и в Северном Причерноморье, удила со стремечковидным кольцом и псалиями черногоровского, камышевахского и цимбальского типов и подпружные пряжки. В качестве уздечных украшений встречены трёхжелобчатые бляшки и бляшки из клыков кабана (рис. , 1, 2, 5 ). Довольно часто находятся «лунницы» и булавовидные фигурки.

Теперь стала известна, хотя ещё и небольшая, но всё же серия так называемых оленных камней, ещё более близких к монгольским, но, как и в Северном Причерноморье, без оленей (рис. ). Они составляют стилистически своеобразную группу стел, отличающихся как от северопричерноморских, так и от азиатских.

В целом, Северный Кавказ и Предкавказье в рассматриваемое время представляли собой обширную область, заселённую близкими по культуре племенами, сохранившими и развивающими свои местные традиции, но во многом воспринявшие общие для всех степных племён основные черты культуры ранних кочевников аржано-черногоровской фазы. Более близкие контакты прослеживаются с племенами степного Причерноморья.

Третья область, приписываемая приаральским сакам, известна нам по двум обширным курганным могильникам (Тагискен и Уйгарлык [Уйгарак ]), расположенным в долине р. Сыр-Дарьи. Остатки погребённого лежат обычно на древней поверхности земли. Над ними устраивалось какое-то деревянно-земляное сооружение столбовой конструкции. В ногах погребённых мужчин находятся удила, пара подпружных пряжек и наременные бляшки. Это, очевидно, остатки положенных в могилу узды и седла. Оружие отлично от предыдущих районов. Бронзовые и железные кинжалы с широкой овальной гардой. Наконечники стрел преимущественно трёхгранные и трёхлопастные, черешковые - формы, зародившиеся в Казахстане и Средней Азии ещё в эпоху поздней бронзы. Есть и втульчатые наконечники с ромбическим и ланцетовидным пером раннескифских типов. Встречены бронзовые - цилиндрический молоток северо-кавказского типа, булава. Есть бронзовые и железные цельнометаллические ножи, в том числе с кольцом-навершием, - форма, характерная для восточных областей.

Отлична и узда. Удила с круглым и стремечковидным кольцом, обычно строгие, с рядами бугорков по стержню. Псалии редко бронзовые и роговые. Обычно они делались, по-видимому, из нестойких материалов (дерево, толстая кожа) и поэтому не сохранились - в могилах часто находятся только удила. Характерны своеобразные уздечные приборы с псалиями, надеваемыми на «стремечко» удил, для чего средняя дырка в псалии делалась продолговатой, а «стремечко» снабжалось упором в его основании. Иногда псалии и звено для удил отливались как единое целое монолитно.

Своеобразны и подпружные пряжки - пара колец с рамкой на боку для ремня. Одно кольцо гладкое, другое - со шпеньком-копытом для пристёгивания ремня. Многочисленны бронзовые наременные бляшки и пронизки. Распространены булавовидные фигурки.

Бляшки, пряжки и другие предметы часто декорированы в скифо-сибирском зверином стиле - олень, горный козёл, хищник, птица и др.: «на цыпочках», в галопе, свёрнутые в кольцо.

Четвёртая обширная область - Центральный, частью Северный Казахстан. Здесь во многих пунктах исследованы небольшие группы курганов тасмолинской культуры, близкой к культуре саков Приаралья. В грунтовых могильных ямах мужчин обычно хоронили с уздой и седлом. Иногда в могилу клали голову коня с надетой на неё уздечкой (а может быть, это была шкура коня с оставленным в ней черепом?).

Своеобразны бронзовые кинжалы с широкой гардой, приближающейся по форме к бабочковидным. Ножи обычно с навершием в виде небольшого кольца. Наконечники стрел подобны приаральским.

Характерны удила с дыркой или с дыркой-петелькой в основании стремечковидного кольца, представляющей собой специальное приспособление для жёсткого крепления псалия к удилам с помощью ремешка (рис. , 6, 7, 12 ). В одном случае в основании обычного стремечковидного кольца сохранилась часть ремешка, которым псалий был привязан тем же способом, что и в Аржане (рис. , 11 ). Как и в Приаралье, есть удила с упором для псалия в основании стремечка и псалии с продолговатой овальной средней дыркой (рис. , 5 ). Есть и просто трёхдырчатые псалии, бронзовые и роговые (рис. , 1, 3 ). Часто в могиле находятся только удила - псалии, видимо, были деревянные или кожаные. В общем в Центральном Казахстане и Приаралье были распространены сходные варианты уздечного прибора.

Разнообразны изображения зверей в бронзовых, золотых и роговых изделиях (горный козёл, кабан, хищник). К памятникам тасмолинской

культуры следует отнести и рисунки шествующих оленей, выбитые на скалах Арпаузен-V в предгорьях хребта Каратау. В одном из комплексов найдена бронзовая бляшка с булавовидной фигуркой.

Интересны, но крайне малочисленны, памятники разных районов Средней Азии, сходные с приаральскими и тасмолинскими. Это, прежде всего, находка в Семиречье, в урочище Биже, комплекса из 4-х уздечек и пары бронзовых наверший. Удила двух уздечек с дыркой в основании стремечковидного кольца с трёхдырчатыми псалиями, двух других уздечек с упором для фиксации псалия и псалиями с овальной средней дыркой. На Тянь-Шане давно известна находка уздечного комплекса на оз. Иссык-Куль. Удила с упором для псалия, псалии своеобразной формы с двумя петельками на оборотной стороне и средним овальным отверстием для кольца удил. Бляшки и конические застёжки с характерным «узелковым» орнаментом. Интересна кольцевая бляха с изображением шести шествующих по кругу зверей. Западнее по р. Таласу, на скалах, открыта серия петроглифов - олени, кабаны, хищники, быки и др., - все изображены в раннем скифо-сибирском стиле. В горах Памира исследован небольшой могильник Памирская 1 и несколько курганов в других пунктах. Погребённый в одном кургане лежал, по-видимому, головой на седле (вокруг черепа найдены бронзовые подпружная пряжка и несколько наременных бляшек), а сбоку у пояса была положена узда. Удила с дыркой в основании стремечковидные, псалии трёхпетельчатые. Сохранилось крепление псалия к удилам ремешком, продетым в дырку удил и в среднюю петельку псалия и завязанным на обоих концах узелком. Железные ножи и кинжалы и бронзовые наконечники стрел тасмолинско-приаральских типов. Бронзовые бляшки выполнены в скифо-сибирском зверином стиле (горный козёл и хищник). Есть булавовидная фигурка.

Культурно-историческая принадлежность перечисленных памятников и некоторых других, менее выразительных, пока ещё не вполне ясна. Часть из них, возможно, следует отнести к тасмолинской культуре. Возможно, что в Казахстане и Средней Азии со временем будет установлено несколько отдельных близких и родственных культур, составляющих одну обширную культурную общность. Возможно, степи Казахстана и Средней Азии представляли собой в рассматриваемое время большой этно-культурный регион, отличный от северо-кавказского и степного причерноморского регионов.

Пятая область или регион - степи и лесостепи к западу и северу от Алтая. Основной археологический материал здесь происходит преимущественно из грунтовых могильников с относительно небогатым погребальным инвентарём. Так, в Западных предгорьях Алтая по р. Иртышу известна большая серия могил в обширном могильнике Зевакино, близком к памятникам большереченской культуры на Верхней Оби и близ г. Томска. Вместе с тем, есть памятники вполне тасмолинского облика (погребения Камышинка и Чистый Яр). Эти две разнородные группы памятников объединены мною по их территориальной и хронологической близости, но они принадлежат, несомненно, разным этническим или социальным группам населения одной территории. В общем, для западных предгорий характерны бронзовые пластинчатые ножи с навершием в виде кольца, уже знакомые нам по тасмолинским, и с навершием в виде полукольца («с аркой на кронштейне»), втульчатые бронзовые наконечники стрел с ромбическим пером. Встречена трёхжелобчатая аргиллитовая бляшка, бронзовая бляшка с изображением свёрнутого в круг хищника и бронзовые же ременные пронизки с булавовидной фигуркой.

На Верхней Оби исследовано поселение большереченской культуры и три принадлежащих ему грунтовых могильника. Кроме того, случайно найдены бронзовые удила и пара наверший с фигурой оленя в с. Штабка близ г. Барнаула и в разных пунктах - небольшая серия бронзовых орудий. Судя по этим памятникам, на Верхней Оби были распространены трёхжелобчатые бляшки (аргиллитовые, бронзовые и из резцов бобра), бронзовые втульчатые наконечники стрел с ромбическим пером и кинжалы с грибовидной шляпкой и плоской гардой, прямой или с опущенными вниз крыльями. Замечателён такой кинжал, найденный близ г. Бийска, со спиралевидным, как на Северном Кавказе (рис. , 7 ), орнаментом рукояти.

Очень близки большереченским памятники в районе г. Томска и прилегающей части Новосибирской области, выделенные теперь в самостоятельную завьяловскую культуру. Для нашей темы наиболее интересен Томский могильник, основной памятник культуры. Для него характерны бронзовые ножи и кинжалы таких же типов, как на Верхней Оби и в Западном Алтае. Бронзовые чеканы и коромыслообразный предмет неизвестного назначения, подобный характерным для баиновского этапа в степях Минусинской котловины.

В шестой области, на Алтае, известно несколько, обычно каменных, могил в небольших могильниках (Курту, Усть-Куюм и др.), довольно большая серия оленных камней в юго-восточной части горного массива, а также петроглифы и случайные находки бронзовых вещей. Верхового коня с уздой хоронили в отдельно устроенной для него могиле, рядом с могилой его хозяина. Узда без удил. Псалии, обычно роговые, близки аржанским и черногоровским. Характерны длинные кинжалы с грибовидным навершием рукояти и с прямой гардой, сходные с крестовидными кинжалами Северного Причерноморья и Предкавказья, или с плоской гардой, крылья которой имеют вид приспущенных параллелограммов, сходные с третьим типом кинжалов Северного Причерноморья. Среди случайных находок отметим трёхжелобчатую аргиллитовую бляшку и бронзовые зеркала с вертикальным бортиком по краю и плоской петелькой на оборотной стороне, в том числе известное бухтарминское зеркало с изображением пяти оленей и горного козла в позе «на цыпочках».

Изображения зверей в скифо-сибирском стиле представлены в бронзовых и золотых изделиях, на оленных камнях и в наскальных рисунках. Оленные камни, как и тувинские, монгольского типа, но не так пышно украшены фигурами оленей и других зверей. Обычно это очень лаконичный образ воина, изображение которого ограничивается только некоторыми символами и сводится иногда лишь к трём косым черточкам на одной грани и по колечку на двух других или к ряду точек (ожерелье), опоясывающему верхнюю часть камня, и трём чёрточкам над ним и т.д. На скалах силуэтные рисунки оленей, коней и других зверей даются в позе стоящих «на цыпочках» и в галопе.

В общем же археологические материалы Алтая по рассматриваемому периоду ещё совершенно недостаточны и фрагментарны. Можно лишь видеть, что этот интереснейший район «степного скифского мира», культура ранних кочевников которого хорошо известна по более поздним прославленным царским курганам пазырыкского типа, переживал общую для всех степных народов начальную фазу развития культуры скифо-сибирских племён, но составить себе хоть сколько-нибудь полное представление о, несомненно, имевшем место своеобразии алтайских племён того времени мы пока не можем.

Седьмая область, Минусинская степная котловина, в археологическом отношении изучена лучше всех других областей Сибири и Казахстана. Отгороженное с трёх сторон от внешнего мира трудно проходимыми горными хребтами Алтая и Саян, древнее население котловины последовательно развивало свою культуру на протяжении многих исторических периодов в своеобразных самобытных формах, веками сохраняя свои местные традиции и, вместе с тем, в постоянных контактах с окружающими кочевыми племенами. Оставаясь по-прежнему полукочевым, с хозяйством яйлажного типа, но не кочевым, древнее население рассматриваемого периода, называемого здесь баиновским этапом тагарской культуры, имело много общего в своей культуре с кочевыми племенами открытых степей.

Основным источником по изучению культуры баиновского этапа служат могильники, содержащие до 20-30 могил оригинального устройства в каждом, и случайные находки бронзовых изделий. Мужчин и женщин хоронили одинаково в каменных ящиках, сложенных из массивных песчаниковых плит. Каждую могилу окружали небольшой квадратной оградой, сооружённой из таких же вертикально поставленных плит. Могилы родовой и племенной знати отличались значительными размерами, более сложным устройством каменного могильного сооружения и несколько более богатым инвентарём. В отличие от всех других районов ни коня, ни сбрую с умершим не погребали. Оружие и орудия труда, кроме ножа, в могилах встречаются редко. Они известны преимущественно по случайным находкам. Характерны кинжалы с грибовидным или кольцевым навершием рукояти и с плоской прямоугольной гардой, ножи пластинчатые с навершием в виде кольца или полукольца. Были распространены бронзовые чеканы, подобные найденному в Аржане, и своеобразной формы чеканы и секиры с клювовидно загнутой пяткой. Находок уздечных комплектов нет. Среди случайных находок многочисленны удила со стремечковидным кольцом и такие же с дыркой в основании стремечка, как в Казахстане. В могилах встречены бронзовые коромыслообразные предметы, подобные найденному в Томском могильнике, и трёхжелобчатые аргиллитовые бляшки. Известна небольшая серия изображений зверей, выполненных в скифо-сибирском стиле. Это фигурки оленя и горного козла в позе «на цыпочках» на рукояти бронзовых ножей, подобных тувинскому из Турана (рис. , 4 ), фигуры хищников, вписанные в круг и др.

Восьмая область - Тува - рассмотрена в начале настоящей статьи главным образом по материалам кургана Аржан.

Соседняя с ней девятая область - Монголия - очень слабо исследована. Известно огромное количество оленных камней, небольшое число случайных находок бронзовых изделий и петроглифов. Это, несомненно, особый район, отличный от рассмотренных соседних, с несколько своеобразными формами пока немногих известных нам изделий. Наиболее многочисленны и разнообразны оленные камни. Их открыто и изучено В.В. Волковым и Э.А. Новгородовой свыше 500, но опубликована лишь незначительная часть. Многие из них почти по всей поверхности заполнены силуэтными изображениями оленей, иногда и других зверей в характерном стиле, позе и композиции. В том же стиле и в тех же позах, но в других композициях, изображали оленей и других зверей и на скалах. Монголия, видимо, была центром формирования великолепного стиля в монументальном искусстве, в изображениях на камне силуэтов оленя, а также козла, хищников, кабана и других зверей.

но, надо надеяться, со временем они будут открыты, так как хранящиеся в разных странах мира, в музеях и на руках у частных владельцев коллекции «ордосских бронз» содержат некоторые вещи явно аржано-черногоровского круга. Приобретённые у находчиков и расхитителей древних могил, все они беспаспортные, даже не всегда достоверно их проис-

хождение из Ордоса. Отметим из них только последнюю новинку, недавно приобретённую Национальным музеем в Токио, - коллекцию бронзовых ножей, найденных в Ордосе. Среди них есть несколько, несомненно, интересующего нас времени. Это пластинчатые ножи с рукоятью, прямо обрезанной наверху или с характерным для Саяно-Алтая навершием в виде полукольца и других форм. Рукоять их с обеих сторон украшена

Рис. 3. Тува. Звериный стиль.
1-3, 5-7 - Аржан; 4 - г. Туран.
(1, 3-7 - бронза; 2 - клык кабана).

(Открыть Рис. 3 в новом окне)

Рис. 4. Северное Причерноморье. Бляшки и другие украшения.
1 - Васильевка, 2, 3, 4, 24 - Высокая могила, 5 - Носачёв курган, 6 - Квитки, 7 - Бутёнки, 8, 21 - Гиреева могила, 9-12 - Луганское, 13-18 - Весёлая долина, 19, 20 - Субботовское городище, 22 - Рыжановка, 23 - Птичата могила, 25-26, 31 - Среднее Поднепровье, 27-30, 32 - Зольный курган, 33 - Оситняжка.
1, 4 - белый камень, 2 - зуб коня, 3 - железо, 5-8, 21, 22, 25, 26, 31, 33 - бронза, 9-20 - клык кабана, 23, 24-30 - золото с инкрустацией.

(Открыть Рис. 4 в новом окне)

Михаи́л Петро́вич Грязно́в (13 марта 1902 года , Берёзов Тобольской губернии , Россия - 18 августа 1987 года , Ленинград , СССР ) - советский историк , археолог , антрополог .

Биография

Михаил Грязнов родился в семье инспектора городского училища. Закончил 2-е реальное училище в Томске , в 1919 году поступил на естественное отделение физико-математического факультета Томского университета . Летом 1920 года, сплавляясь по Енисею вместе с однокашником, так же будущим этнографом, Евгением Шнейдером , познакомился с археологом Сергеем Теплоуховым , который проводил раскопки возле деревни Батени. С этого случайного знакомства для Грязнова началось увлечение археологией.

29 ноября 1933 года Грязнов, как и многие его коллеги, в том числе Теплоухов, был арестован по делу «Российской национальной партии» («Делу славистов »). Он был приговорён в трём годам ссылки в Вятку . После возвращения в Ленинград в 1937 году работал в Эрмитаже . Во время войны Грязнов жил в эвакуации в Свердловске , где защитил кандидатскую (январь 1945 года) и докторскую (июнь того же года) диссертации.

По окончании войны снова вернулся в Ленинград, работал в Эрмитаже и (зав. сектором Средней Азии и Кавказа). В 1956 году учёного реабилитировали. Грязнов до конца жизни продолжал активно заниматься наукой, ездил в экспедиции. В частности, в 1971-1974 годах вёл раскопки раннескифского кургана Аржан (VIII-VII вв. до н. э.), выступил с гипотезой об азиатском происхождении скифской культуры.

Основные научные труды посвящены исследованию деятельности, культуры и хозяйственного уклада жизни кочевников на территории современного Казахстана , Средней Азии и Западной Сибири в эпоху бронзы, истории саков , массагетов и усуней .

Награждения

Сочинения

Напишите отзыв о статье "Грязнов, Михаил Петрович"

Примечания

Ссылки

Тихонов И. Л.

Отрывок, характеризующий Грязнов, Михаил Петрович

«Трунила, во первых, не собака, а выжлец», подумал Николай и строго взглянул на сестру, стараясь ей дать почувствовать то расстояние, которое должно было их разделять в эту минуту. Наташа поняла это.
– Вы, дядюшка, не думайте, чтобы мы помешали кому нибудь, – сказала Наташа. Мы станем на своем месте и не пошевелимся.
– И хорошее дело, графинечка, – сказал дядюшка. – Только с лошади то не упадите, – прибавил он: – а то – чистое дело марш! – не на чем держаться то.
Остров отрадненского заказа виднелся саженях во ста, и доезжачие подходили к нему. Ростов, решив окончательно с дядюшкой, откуда бросать гончих и указав Наташе место, где ей стоять и где никак ничего не могло побежать, направился в заезд над оврагом.
– Ну, племянничек, на матерого становишься, – сказал дядюшка: чур не гладить (протравить).
– Как придется, отвечал Ростов. – Карай, фюит! – крикнул он, отвечая этим призывом на слова дядюшки. Карай был старый и уродливый, бурдастый кобель, известный тем, что он в одиночку бирал матерого волка. Все стали по местам.
Старый граф, зная охотничью горячность сына, поторопился не опоздать, и еще не успели доезжачие подъехать к месту, как Илья Андреич, веселый, румяный, с трясущимися щеками, на своих вороненьких подкатил по зеленям к оставленному ему лазу и, расправив шубку и надев охотничьи снаряды, влез на свою гладкую, сытую, смирную и добрую, поседевшую как и он, Вифлянку. Лошадей с дрожками отослали. Граф Илья Андреич, хотя и не охотник по душе, но знавший твердо охотничьи законы, въехал в опушку кустов, от которых он стоял, разобрал поводья, оправился на седле и, чувствуя себя готовым, оглянулся улыбаясь.
Подле него стоял его камердинер, старинный, но отяжелевший ездок, Семен Чекмарь. Чекмарь держал на своре трех лихих, но также зажиревших, как хозяин и лошадь, – волкодавов. Две собаки, умные, старые, улеглись без свор. Шагов на сто подальше в опушке стоял другой стремянной графа, Митька, отчаянный ездок и страстный охотник. Граф по старинной привычке выпил перед охотой серебряную чарку охотничьей запеканочки, закусил и запил полубутылкой своего любимого бордо.
Илья Андреич был немножко красен от вина и езды; глаза его, подернутые влагой, особенно блестели, и он, укутанный в шубку, сидя на седле, имел вид ребенка, которого собрали гулять. Худой, со втянутыми щеками Чекмарь, устроившись с своими делами, поглядывал на барина, с которым он жил 30 лет душа в душу, и, понимая его приятное расположение духа, ждал приятного разговора. Еще третье лицо подъехало осторожно (видно, уже оно было учено) из за леса и остановилось позади графа. Лицо это был старик в седой бороде, в женском капоте и высоком колпаке. Это был шут Настасья Ивановна.
– Ну, Настасья Ивановна, – подмигивая ему, шопотом сказал граф, – ты только оттопай зверя, тебе Данило задаст.
– Я сам… с усам, – сказал Настасья Ивановна.
– Шшшш! – зашикал граф и обратился к Семену.
– Наталью Ильиничну видел? – спросил он у Семена. – Где она?
– Они с Петром Ильичем от Жаровых бурьяно встали, – отвечал Семен улыбаясь. – Тоже дамы, а охоту большую имеют.
– А ты удивляешься, Семен, как она ездит… а? – сказал граф, хоть бы мужчине в пору!
– Как не дивиться? Смело, ловко.
– А Николаша где? Над Лядовским верхом что ль? – всё шопотом спрашивал граф.
– Так точно с. Уж они знают, где стать. Так тонко езду знают, что мы с Данилой другой раз диву даемся, – говорил Семен, зная, чем угодить барину.
– Хорошо ездит, а? А на коне то каков, а?
– Картину писать! Как намеднись из Заварзинских бурьянов помкнули лису. Они перескакивать стали, от уймища, страсть – лошадь тысяча рублей, а седоку цены нет. Да уж такого молодца поискать!
– Поискать… – повторил граф, видимо сожалея, что кончилась так скоро речь Семена. – Поискать? – сказал он, отворачивая полы шубки и доставая табакерку.
– Намедни как от обедни во всей регалии вышли, так Михаил то Сидорыч… – Семен не договорил, услыхав ясно раздававшийся в тихом воздухе гон с подвыванием не более двух или трех гончих. Он, наклонив голову, прислушался и молча погрозился барину. – На выводок натекли… – прошептал он, прямо на Лядовской повели.
Граф, забыв стереть улыбку с лица, смотрел перед собой вдаль по перемычке и, не нюхая, держал в руке табакерку. Вслед за лаем собак послышался голос по волку, поданный в басистый рог Данилы; стая присоединилась к первым трем собакам и слышно было, как заревели с заливом голоса гончих, с тем особенным подвыванием, которое служило признаком гона по волку. Доезжачие уже не порскали, а улюлюкали, и из за всех голосов выступал голос Данилы, то басистый, то пронзительно тонкий. Голос Данилы, казалось, наполнял весь лес, выходил из за леса и звучал далеко в поле.
Прислушавшись несколько секунд молча, граф и его стремянной убедились, что гончие разбились на две стаи: одна большая, ревевшая особенно горячо, стала удаляться, другая часть стаи понеслась вдоль по лесу мимо графа, и при этой стае было слышно улюлюканье Данилы. Оба эти гона сливались, переливались, но оба удалялись. Семен вздохнул и нагнулся, чтоб оправить сворку, в которой запутался молодой кобель; граф тоже вздохнул и, заметив в своей руке табакерку, открыл ее и достал щепоть. «Назад!» крикнул Семен на кобеля, который выступил за опушку. Граф вздрогнул и уронил табакерку. Настасья Ивановна слез и стал поднимать ее.
Граф и Семен смотрели на него. Вдруг, как это часто бывает, звук гона мгновенно приблизился, как будто вот, вот перед ними самими были лающие рты собак и улюлюканье Данилы.
Граф оглянулся и направо увидал Митьку, который выкатывавшимися глазами смотрел на графа и, подняв шапку, указывал ему вперед, на другую сторону.
– Береги! – закричал он таким голосом, что видно было, что это слово давно уже мучительно просилось у него наружу. И поскакал, выпустив собак, по направлению к графу.
Граф и Семен выскакали из опушки и налево от себя увидали волка, который, мягко переваливаясь, тихим скоком подскакивал левее их к той самой опушке, у которой они стояли. Злобные собаки визгнули и, сорвавшись со свор, понеслись к волку мимо ног лошадей.

Методологические и методические принципы научной деятельности М.П. Грязнова сформировались, с одной стороны, на основе наследия русской археологической, палеоантропологической, этнографической мысли XIX – начала XX вв., а с другой – под влиянием марксистского материалистического понимания истории (Матющенко В.И., Швыдкая Н.П., 1990, с. 77–89).

Надо отметить, что в 1920–1930-е гг. широкое распространение в отечественной науке получил стадиальный подход к изучению древних обществ, одним из разработчиков которого был академик Н.Я. Марр (Цыб С.В., 1988; Бабушкин А.П., Колмаков В.Б., Писаревский Н.П., 1994). Первоначально теория стадиальности была выработана исследователем в рамках языкознания. Отводя языку роль надстройки общества, считалось, что смена «видов» производства, вызывая перемены в общественном строе, отображается в коллективном мышлении и соответственно в языковой структуре. Это, в свою очередь, позволяло заключить, что каждой социально-экономической формации соответствует специфичный языковой строй. Немного позднее, Н.Я. Марр попытался соотнести «лингвистические стадии» с данными по истории материальной культуры. Однако эта попытка оказалась неудачной, поскольку по оценкам некоторых ученых, она «определялась непониманием диалектической взаимосвязи между базисом и надстройкой, а также переоценкой идеологической роли языка в развитии общества» (Бабушкин А.П., Колмаков В.Б., Писаревский Н.П., 1994, с. 34–35). Постепенно Н.Я. Марр и его единомышленники, в частности И.И. Мещанинов (1932), В.В. Гольмстен (1933) и некоторые другие, распространили положения теории стадиальности на изучение истории. Они исходили из представления, что процесс развития культуры обладает единством для всех районов Старого Света на начальных этапах становления человечества. Существующие различия в формах развития культуры выводились исследователями из неодинаковых условий и несходного характера их проявления, обусловливающих известную вариабельность в общем ходе развития. Изучение процесса видоизменения форм в их переходах из стадии в стадию предлагалось осуществлять в рамках особого палеонтологического или генетического подхода. Основное содержание такого подхода заключалось в объяснении сущности этого процесса с учетом всех его движущих сил (Бабушкин А.П., Колмаков В.Б., Писаревский Н.П., 1994, с. 36). Возможности рассмотрения истории древних обществ в рамках палеонтологического (генетического) подхода были в определенной степени продемонстрированы И.И. Мещаниновым (1932) и В.В. Гольмстен (1933) при характеристике кочевых обществ Евразии скифской эпохи, в том числе и «пазырыкцев» Горного Алтая. Влияние теории стадиальности Н.Я. Марра и его соратников достаточно четко прослеживается в концепции «ранних кочевников» М.П. Грязнова (1939), в рамках которой археолог выделял три этапа (стадии). Кроме того, М.П. Грязнов полностью воспринял реконструкцию религиозно-мифологической и хозяйственной роли лошади у номадов Горного Алтая, предложенную Н.Я. Марром и И.И. Мещаниновым (1932, с. 10–11) (Грязнов М.П., 1950, с. 84–85).

Не меньшее значение для научной деятельности М.П. Грязнова имели эволюционно-этнологические разработки его учителя С.А. Теплоухова (Китова Л.Ю., 1994; Бобров В.В., 1994). В своих культурно-исторических интерпретациях М.П. Грязнов исходил из вывода С.А. Теплоухова о том, что одна археологическая культура сменяется другой – более развитой. При этом исследователь не абсолютизировал эволюционное развитие, а придавал серьезное внимание роли этнокультурных контактов и миграций в этом процессе (Китова Л.Ю., 1994, с. 66).

Указанная теоретическая база легла в основу изучения одной из центральных тем в творчестве М.П. Грязнова, посвященной культуре кочевников Горного Алтая скифской эпохи. Наиболее заметный вклад в это был сделан в конце 1920-х – 1950-е гг., то есть в период наибольшего интереса к Алтаю. В 1928–1929 гг. М.П. Грязнов опубликовал несколько статей, где рассматривалось своеобразие курганов Алтая, в которых обнаружена мерзлота, сохранившая органические материалы. В 1930 г. он указал на возможность установления относительного возраста древних курганов по сохранившейся в них древесине, исходя из общеизвестного факта, что размер и вид годичных колец деревьев находится в зависимости от климатических особенностей того или иного года (Грязнов М.П., 1930а). Вероятно, такой подход в изучении археологического материала был выработан под влиянием С.А. Теплоухова, который придавал большое значение влиянию экологической ситуации на культурно-исторические процессы (Шевченко О.В., 1992, с. 79; Бобров В.В., 1994, с. 74; Кирюшин Ю.Ф., Тишкин А.А., 1997, с. 12). Влияние научного наследия С.А. Теплоухова прослеживается и в других публикациях М.П. Грязнова. Так, в своей работе «Древние культуры Алтая» (Грязнов М.П., 1930б) он, опираясь на ранее известные материалы, используя периодизации, предложенные В.В. Радловым (Марсадолов Л.С., 1996а, с. 20) и С.А. Теплоуховым (1929) для Южной Сибири, привлек результаты новых археологических данных и разработал схематическое построение смены культур Алтая, подразделив памятники этого региона на семь основных этапов. В этой статье ученый предоставил первую сводку обнаруженных конкретных вещей, послуживших базой для формирования представлений о развитии древнего общества на рубеже эпох (бронзы и железа). В предложенном М.П. Грязновым делении схематично определена последовательность сменяющихся культур без конкретных хронологических привязок. Для более совершенной периодизации не хватило единичных и случайных находок. Нужен был массовый материал, отражающий различные стороны жизнедеятельности людей. Тем не менее, первый опыт периодизации археологических памятников Алтая, предложенный исследователем в 1930 г., считается одним из важных результатов его работы (Аванесова Н.И., Кызласов Л.Р., 1985) и не потерял своего значения до настоящего времени (Кирюшин Ю.Ф., Тишкин А.А., 1997, с. 12–13).

В апреле 1930 г. в секторе архаической формации ГАИМКа сформировалась небольшая исследовательская группа, называвшаяся ИКС по первым буквам слов, означающих проблему изучения: история кочевого скотоводства (Артамонов М.И., 1977, с. 4; Жук А.В., 1997, с. 53–54). В этот научный коллектив вошли В.В. Гольмстен (руководитель группы), М.И. Артамонов, Г.П. Сосновский и М.П. Грязнов. Несмотря на то, что эта группа просуществовала только до осени 1931 г. (Жук А.В., 1997, с. 57), тем не менее, ей были получены важные выводы и заложены дальнейшие направления для развития кочевниковедения в целом. Наиболее существенными результатами работы ученых было признание исторического факта, что до господства в степях Евразии кочевого скотоводческого хозяйства в них процветало комплексное земледельческо-скотоводческое оседлое хозяйство. Кроме того, было установлено, что кочевое хозяйство возникает только в конце эпохи бронзы и окончательно утверждается в период распространения железа в скифо-сарматских культурах (Артамонов М.И., 1977, с. 4).

Концепция, созданная при участии М.П. Грязнова, нашла отражение в последующих работах исследователя. В 1939 г. им написан параграф «Ранние кочевники Западной Сибири и Казахстана» для коллективного труда «История СССР с древнейших времен до образования древнерусского государства» (Грязнов М.П., 1939). В этой работе, опираясь на археологические данные по Алтаю и сопредельным территориям, Михаил Петрович ввел в научный терминологический аппарат понятие формационного характера «эпоха ранних кочевников», которая охватывала восемь столетий (VII в. до н.э. – I в. н.э.) и подразделялась на три этапа: 1) майэмирский (VII–V вв. до н.э.; 2) пазырыкский (V–III вв. до н.э.); 3) шибинский (II в. до н.э. – I в. н.э.). Археологические материалы, характеризующие каждый из этапов, по мнению исследователя, позволили «проследить последовательные изменения в хозяйственной и социальной жизни племен» всей эпохи ранних кочевников (Грязнов М.П., 1939, с. 400). По сути дела, М.П. Грязнов не делал принципиальной терминологической разницы между понятиями «эпоха ранних кочевников» и «культура ранних кочевников». Из этого следует, что в Горном Алтае на всем протяжении скифской эпохи существовала в представлении ученого одна культура, которая прошла в своем развитии три вышеуказанных этапа. В этой связи исследователь отмечал, что «памятниками майэмирского этапа представлена та самая культура (культура ранних кочевников Алтая. – Авт.), которая знакома по памятникам пазырыкского и шибинского этапов» (Грязнов М.П., 1947, с. 9–11).

В работе 1939 г. М.П. Грязнов дал в общих чертах характеристику каждого из выделенных этапов. Так, основными особенностями майэмирского этапа являлись захоронения лошади в отдельной специальной яме, рядом с основной могилой погребенного человека. К памятникам этого этапа относились курганы в Майэмирской степи, объекты, раскопанные под Солонечным Белком на Куюме. Второй, пазырыкский этап, характеризовался такими инновациями в культуре как освоение техники ковки железных орудий и оружия, сопроводительное захоронение лошади в одной могиле с покойником, изготовление оружия из бронзы уменьшенных размеров специально для погребения. К пазырыкскому этапу ученый отнес курганы в Пазырыке, Туэкте и другие. Наконец, наибольшее число памятников относилось к третьему, шибинскому этапу: Берель, Туэкта, Курай, Катанда, Шибе. М.П. Грязнов отмечал, что «погребальный ритуал в курганах и состав положенных в могилу предметов» остался такой же, как и на пазырыкском этапе. Однако полностью исчезли бронзовые орудия и оружие, на смену которым пришли предметы из железа. Исключение составили бронзовые наконечники стрел позднескифского типа. Было подчеркнуто, что предметы вооружения из железа сохранили форму бронзовых, а украшения из рога стали многочисленными и разнообразными (Грязнов М.П., 1939, с. 407–408). По мнению Л.С. Марсадолова, эта работа М.П. Грязнова продемонстрировала окончательный методологический переход ученого на позиции исторического материализма. Теперь изменения в развитии экономики стали рассматриваться в тесной связи с изменениями социального строя, идеологических представлений, искусства и т.д. (Марсадолов Л.С., 1996а, с. 26).

Развивая свои идеи, М.П. Грязнов 5 июля 1945 г. сделал на заседании сектора бронзы и раннего железа ИИМК доклад «Памятники майэмирского этапа эпохи ранних кочевников на Алтае», позднее опубликованный в развернутом виде (Грязнов М.П., 1947). Памятники майэмирского этапа (VII–V вв. до н.э.) он предложил выделять на основе трех основных признаков: 1) конструкция узды (со стремечковидными удилами и трехдырчатыми псалиями); 2) форма бронзовых зеркал с вертикальной стенкой-бортиком по краю и петелькой в виде плоского полукольца посредине; 3) полное отсутствие железных орудий (все бронзовые орудия имеют формы, близкие к карасукским). Памятникам этого этапа ученый на этот раз отнес курганы и клад в Майэмирской степи, захоронения под Солонечным Белком, погребения в Усть-Куюме, комплекс бронзовых предметов от снаряжения верхового коня, обнаруженный близ Змеиногорска, еще два таких набора из Семипалатинского музея, а также случайные находки. Среди признаков, характеризующих данный период, исследователь указал следующие: наличие лошади в отдельной могиле, архаичность «звериного стиля», отсутствие глиняной посуды, экономическая и социальная дифференциация общества, скотоводческая форма хозяйства (Грязнов М.П., 1947, с. 9–14). Почти десять лет спустя М.П. Грязнов, опираясь на результаты своих раскопок на Ближних Елбанах, сузил дату майэмирского этапа до VII–VI вв. до н.э. Кроме того, он указал на различие и сходство между майэмирскими памятниками Горного Алтая и большереченскими Верхней Оби, которые ранее относились им к одной «культуре ранних кочевников» Алтая (Грязнов М.П., 1956, с. 44–98).

После раскопок кургана Аржан в Туве перед археологами обозначилось довольно много проблем, часть которых естественно легла на плечи М.П. Грязнова (Кирюшин Ю.Ф., Тишкин А.А., 1997, с. 19–20). В 1978 г. ученый излагает свою концепцию сложения культур скифо-сибирского типа, развивая идеи, тезисно сформулированные в ряде предыдущих работ (Грязнов М.П., 1975а–в). При этом он отметил, что «…начальный этап скифской культуры (VIII–VII вв. до н.э.) …известен не только в Причерноморье и Туве», но и на Алтае. К числу памятников этого этапа, предшествующего еще и майэмирскому, отнесены «немногочисленные погребения… в могильниках Курту и Усть-Куюм». Завершая рассмотрение поставленного вопроса, М.П. Грязнов (1978, с. 17–18) делает важнейший для всей скифологии вывод о том, что «на обширных просторах Евразии с VIII в. до н.э. синхронно возникают и развиваются сходные в общих чертах культуры скифо-сибирского типа», которые имели черты самобытности и оригинальности за счет особых условий существования. В данном подходе реализована идея полицентризма при объяснении процесса формирования скифо-сибирской общности на огромных пространствах Евразии. В дальнейшем, М.П. Грязнов выделил три фазы развития культур VIII–III вв. до н.э.: 1) аржано-черногоровская (VIII–VII вв. до н.э.); 2) майэмирско-келермесская (VII–VI вв. до н.э.); 3) пазырыкско-чертомлыкская (V–III вв. до н.э.). Каждая фаза в археологическом отношении характеризовалась особенностями скифской триады: вооружения, звериного стиля, конского снаряжения (Грязнов М.П., 1979, с. 4–7). В 1983 г., в одной из своих последних опубликованных работ, М.П. Грязнов вновь обратился к проблеме выделения начального этапа скифо-сибирских культур, датированного уже IX–VII вв. до н.э. Характеризуя памятники аржано-черногоровской фазы на Алтае, как одной из определенных им культурно-исторических областей, М.П. Грязнов указал, что этот регион, несомненно, прошел такую ступень развития и имел свое своеобразие в культуре. Однако археологические материалы, по его мнению, были еще в недостаточном количестве для обоснования такого этапа применительно к Алтаю (Грязнов М.П., 1983, с. 9). Завершая краткий обзор культурно-хронологической концепции М.П. Грязнова, можно отметить, что выделенные им фазы по своему содержанию соответствовали стадиальному подходу, разработанного учеными еще в 1-й половине XX в. Поэтому попытки археолога наполнить новым археологическим материалом «старые» теоретические принципы исследования приводили к определенным методологическим и культурно-историческим противоречиям. Высказанные идеи не были подхвачены и практически не нашли отражения в работах последователей. Однако, несмотря на это, вклад М.П. Грязнова в науку, несомненно, значительный, а особенности подхода к интерпретации источников вполне соответствуют традициям советской эпохи и уровню накопления материалов по обозначенным проблемам. Не исключено, что состоится возврат к концепции исследователя и будет осуществлено наполнение ее новым содержанием.

Надо отметить, что кроме изучения культурно-хронологических аспектов скифской эпохи Горного Алтая, М.П. Грязнов уделял определенное внимание и другим вопросам развития культуры кочевников. Еще в 1939 г. М.П. Грязнов отмечал, что для «эпохи ранних кочевников» Алтая характерно «разложение» первобытнообщинного строя, появление социальной дифференциации и рабства в позднескифский период. Учитывая особенности погребального обряда кочевников Горного Алтая скифского времени, он выделил три группы курганов, соответствующих социальному статусу погребенных: 1) бедные; 2) более богатые (средние); 3) огромные курумы (Грязнов М.П., 1939, с. 407–411). Немного позднее ученый отметил, что в указанную эпоху у номадов наблюдалась не только развитая социальная дифференциация, но и сложная политическая структура общества. Это выразилось, в частности, в господстве кочевников-скотоводов над оседлыми скотоводческо-земледельческими группами населения (Грязнов М.П., 1947, с. 14–15).

Ценный материал для палеосоциальных реконструкций М.П. Грязнов получил после раскопок Первого Пазырыкского кургана. Учитывая монументальность сооружения, а также незначительный процент больших курганов по отношению к малым, исследователь определил статус погребенного в этом кургане как «племенного вождя». О развитости социальных отношений в пазырыкском обществе, по мнению ученого, свидетельствовал установленный им факт, что богатство и высшие общественные должности в роду и племени передавались по наследству (Грязнов М.П., 1950, с. 68–69). Внимательно изучив материалы погребения, прежде всего, сопроводительные захоронения коней, М.П. Грязнов сделал предположение, что «это были дары племенному вождю от десяти родовладык». Он также полагал, что практика подношения существовала и в повседневной жизни, что являлось «нормой экономических отношений» между массой основных производителей и должностными лицами в роде и племени (Грязнов М.П., 1950, с. 69–71). Опираясь на эти свои выводы, М.П. Грязнов попытался реконструировать состав «пазырыкского» социума по числу родовладык, подносивших дары вождям. В результате, по его подсчетам, получалось, что племя, вождь которого был погребен в Первом Пазырыкском кургане, состояло из 10 родов, во втором – из 7, в третьем и четвертом – из 14, в Берельском кургане – из 16, в Шибинском – из 14. При этом цифры 7 и 14 ученый считал не случайными, а свидетельствовавшими о фратриальном делении «пазырыкцев», что являлось характерной чертой всех народов, находившихся на стадии военной демократии (Там же).

Не оставил без внимания М.П. Грязнов и исследование мировоззрения и искусства номадов Алтая. Он достаточно подробно проанализировал пазырыкские образы и сюжеты, которые по своему характеру были декоративно-орнаментальными. При этом исследователь указал на то, что искусство номадов рассматриваемого региона «обогащалось… художественными образами… и стилистическими приемами, заимствованными от более далеких инокультурных народов, от народов древнего Китая и Ирана» (Грязнов М.П., Булгаков А.П., 1958, с. 10–11). Однако, если заимствования мотивов, приемов китайского искусства периодов Чжань-го и Хань не получили широкого распространения в искусстве древних племен Алтая, то влияние Ирана и Средней Азии на развитие художественных традиций было гораздо значительнее. Причем влияние искусства государств Передней и Средней Азии отразилось как на характере орнаментальных мотивов, стилистических приемов, так и на мифологическом содержании художественных образов (Грязнов М.П., 1950, с. 72–85; Грязнов М.П., Булгаков А.П., 1958, с. 7–14).

Рассматривая мифологию кочевников, М.П. Грязнов сделал предположение о существовании у них представлений о трехуровневом строении мира (небо, земля, подземный мир), которые в некоторой степени сходны с воззрениями алтайцев. Все три части Вселенной соотносились в древности с конкретными мифическими существами: крылатый тигр и орел – с небом, рыбоподобное чудовище, змей – с подземным миром, а остальные персонажи населяли землю. Каждое из мифических существ обладало степенью могущества и силы (Грязнов М.П., 1950, с. 82). Существование у скотоводов Горного Алтая представлений о трехуровневом строении вселенной было в определенной степени обосновано последующими исследователями (Кубарев В.Д., 1991; Полосьмак Н.В., 1997, 2001а; Дашковский П.К., 1997, 2002; и др.).

Характеризуя мировоззрение номадов, М.П. Грязнов отметил, что представления о зооморфных мифических существах, управляющих миром, имелись и в предшествующую карасукскую эпоху. С майэмирского этапа изображения этих животных стали помещаться не только на оружие, но и на предметы личного убора и конского снаряжения. По мнению ученого, на содержательную сторону искусства существенное влияние оказывали особенности существования и жизнь самого кочевого общества. Поскольку в эпоху военной демократии на первое место в борьбе выдвигается наиболее храбрый и сильный воин, военноначальник, могущественная семья, род, племя, то аналогичная ситуация находила отражение и в мифологии. Эти мифические существа, как указал М.П. Грязнов, «были воплощением силы, могущества и недоступности…», а их «взаимоотношения определялись борьбой, неизменным исходом которой являлась жестокая расправа сильного со своей жертвой» (Грязнов М.П., 1950, с. 82). Не касаясь содержательной стороны этой гипотезы М.П. Грязнова, следует лишь обратить внимание на возможную методологическую обоснованность подобных рассуждений археолога. Речь идет о том, что в 1930 г. была опубликована работа известного отечественного философа А.Ф. Лосева «Диалектика мифа». Правда, книга вскоре была запрещена, а самого философа арестовали и сослали в лагеря, но, тем не менее, она успела попасть на прилавки магазинов и обратить на себя внимание научные круги (Тахо-Годи А.А., 1991). Один из выводов, к которым пришел А.Ф. Лосев, заключался в том, что мифология отражает социальную жизнь (древняя мифология отражает жизнь рода и т.п.) (Лосев А.Ф., 1994). Не исключено, что М.П. Грязнов был знаком с этими разработками А.Ф. Лосева. Во всяком случае, в его работе по интерпретации мифологических сюжетов кочевников Алтая (толкование взаимодействия мифических персонажей по аналогии с жизнью кочевого общества) можно уловить сходство с особенностями подхода к мифологии, разработанного А.Ф. Лосева.

Важно еще раз заметить, что М.П. Грязнов, как и большинство исследователей того времени, находился под влиянием стадиальной теории развития обществ, разработанной Н.Я. Марром. В отношении реконструкции религиозно-мифологической системы «пазырыкцев» это выразилось в том, что М.П. Грязнов, вслед за Н.Я. Марром (1926, 1929), Л.А. Потаповым (1935) попытался на основании материалов из Первого Пазырыкского кургана выявить пережитки тотемизма у скотоводов Горного Алтая. По мнению этих ученых, маски оленей, украшавшие коней из этого кургана, свидетельствовали о том, что в древности ведущая роль в хозяйстве и в религии принадлежала не лошади, а оленю (Грязнов М.П., 1950, с. 84–85).

Завершая рассмотрения творческого наследия М.П. Грязнова в области скифологии, необходимо отметить, что некоторые идеи ученого получили свое дальнейшее развитие в научной деятельности его учеников, многие из которых стали заниматься изучением скифской эпохи Евразии. Среди соратников, учеников и воспитанников М.П. Грязнова можно отметить А.Д. Грача, Я.А. Шера, М.Н. Пшеницыну, К.А. Акишева, А.М. Оразбаева, М.К. Кадырбаева, М.Х. Маннай-Оола, Л.С. Марсадолова, Н.А. Боковенко и многих других.

Ошибка Lua в Модуль:CategoryForProfession на строке 52: attempt to index field "wikibase" (a nil value).

Рис. 5. Северный Кавказ. Оружие и некоторые другие предметы:
1, 2, 19-21 - Кобанский могильник; 3-5, 7, 8, 10-12, 14, 18 - могильник у мебельной фабрики; 6 - Берёзовский могильник; 9, 13 - Султангорский могильник; 15 - станица Кубанская; 16 - могильник «Индустрия» №1; 17 - Эчкивашский могильник.
(1-2 - клык кабана; 3-5, 7, 8, 13-16, 19-21 - бронза; 17-18 - серебро).

, Тобольская губерния , Российская империя

Гражданство:

СССР СССР

Дата смерти:

Супруга:

Грязнова Мария Николаевна

Награды и премии:

историк, археолог, антрополог
Михаил Петрович Грязнов

Ошибка создания миниатюры: Файл не найден М. Грязнов в 1922 г.
Имя при рождении:	Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).
Род деятельности:	Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).
Дата рождения:
Гражданство:	СССР 22x20px СССР
Подданство:	Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).
Страна:	Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).
Дата смерти:
Отец:	Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).
Мать:	Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).
Супруг:	Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).
Супруга:	Грязнова Мария Николаевна
Дети:	Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).
Награды и премии:
Автограф:	Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).
Сайт:	Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).
Разное:	Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).
Ошибка Lua в Модуль:Wikidata на строке 170: attempt to index field "wikibase" (a nil value).
[[Ошибка Lua в Модуль:Wikidata/Interproject на строке 17: attempt to index field "wikibase" (a nil value). \|Произведения]] в Викитеке

Биография

Награждения

Сочинения

Напишите отзыв о статье "Грязнов, Михаил Петрович"

Примечания

Ссылки

Тихонов И. Л.

Отрывок, характеризующий Грязнов, Михаил Петрович

Но вскоре, через каких-то шесть месяцев, к ним пришла добрая новость – мама снова была беременна... Папа вначале перепугался, но видя, что мама вдруг очень быстро начала оживать, решился идти на риск, и теперь уже все с большим нетерпением ждали второго ребёнка... На этот раз они были очень осторожны, и пытались всячески уберечь маму от любых нежелательных случайностей. Но, к сожалению, беде, видимо по какой-то причине, полюбилась эта гостеприимная дверь... И она постучалась опять...
С перепугу, зная печальную историю первой маминой беременности, и боясь, как бы опять что-то не пошло «не так», врачи решили делать «кесарево сечение» ещё до того, как начнутся схватки (!). И видимо сделали это слишком рано... Так или иначе, родилась девочка, которую назвали Марианной. Но прожить ей, к сожалению, удалось тоже очень недолго – через три дня эта хрупкая, чуть распустившаяся жизнь, по никому не известным причинам, прервалась...
Создавалось жуткое впечатление, что кому-то очень не хочется, чтобы мама родила вообще... И хотя по своей природе и по генетике она была сильной и абсолютно пригодной для деторождения женщиной, она уже боялась даже подумать о повторении такой жестокой попытки когда-то вообще...
Но человек – существо, на удивление, сильное, и способно вынести намного больше, чем он сам когда-либо мог бы себе представить... Ну, а боль, даже самая страшная, (если она сразу не разрывает сердце) когда-то видимо притупляется, вытесняемая, вечно живущей в каждом из нас, надеждой. Вот поэтому, ровно через год, очень легко и без каких-либо осложнений, ранним декабрьским утром у семьи Серёгиных родилась ещё одна дочь, и этой счастливой дочерью оказалась я... Но... и это появление на свет наверняка кончилось бы не так счастливо, если бы всё и дальше происходило по заранее подготовленному плану наших «сердобольных» врачей... Холодным декабрьским утром маму отвезли в больницу, ещё до того, как у неё начались схватки, чтобы, опять же, «быть уверенными», что «ничего плохого» не произойдёт (!!!)... Дико нервничавший от «плохих предчувствий» папа, метался туда-сюда по длинному больничному коридору, не в состоянии успокоиться, так как знал, что, по их общему договору, мама делала такую попытку в последний раз и, если с ребёнком что-то случится и на этот раз – значит, им никогда не суждено будет увидеть своих детей... Решение было тяжёлое, но папа предпочитал видеть, если не детей, то хотя бы свою любимую «звёздочку» живой, а не похоронить сразу всю свою семью, даже по-настоящему ещё не поняв, что же такое по-настоящему означает – его семья...
К папиному большому сожалению, маму опять же пришёл проверять доктор Ингелявичус, который всё ещё оставался там главным хирургом, и избежать его «высокого» внимания было очень и очень сложно... «Внимательно» осмотрев маму, Ингелявичус заявил, что придёт завтра в 6 часов утра, делать маме очередное «кесарево сечение», на что у бедного папы чуть не случился сердечный удар...
Но около пяти часов утра к маме явилась очень приятная молодая акушерка и, к большому маминому удивлению, весело сказала:
– А ну, давайте-ка готовиться, сейчас будем рожать!
Когда перепуганная мама спросила – а как же доктор? Женщина, спокойно посмотрев ей в глаза, ласково ответила, что по её мнению, маме уже давно пора рожать живых (!) детей... И начала мягко и осторожно массировать маме живот, как бы понемножку готовя её к «скорому и счастливому» деторождению... И вот, с лёгкой руки этой чудесной незнакомой акушерки, около шести часов утра, у мамы легко и быстро родился её первый живой ребёнок, которым, на своё счастье, и оказалась я.
– А ну, посмотри-ка на эту куколку, мама! – весело воскликнула акушерка, принося маме уже умытый и чистенький, маленький кричащий сверток. А мама, увидев впервые свою, живую и здоровую, маленькую дочь... от радости потеряла сознание...

Когда ровно в шесть часов утра доктор Ингелявичус вошёл в палату, перед его глазами предстала чудесная картинка – на кровати лежала очень счастливая пара – это была моя мама и я, её живая новорожденная дочурка... Но вместо того, чтобы порадоваться за такой неожиданный счастливый конец, доктор почему-то пришёл в настоящее бешенство и, не сказав ни слова, выскочил из палаты...
Мы так никогда и не узнали, что по-настоящему происходило со всеми «трагично-необычными» родами моей бедной, настрадавшейся мамы. Но одно было ясно наверняка – кому-то очень не хотелось, чтобы хоть один мамин ребёнок появился живым на этот свет. Но видимо тот, кто так бережно и надёжно оберегал меня всю мою дальнейшую жизнь, на этот раз решил не допустить гибели ребёнка Серёгиных, каким-то образом зная, что в этой семье он наверняка окажется последним...
Вот так, «с препятствиями», началась когда-то моя удивительная и необычная жизнь, появление которой, ещё до моего рождения, готовила мне, уже тогда достаточно сложная и непредсказуемая, судьба....
А может, это был кто-то, кто тогда уже знал, что моя жизнь кому-то и для чего-то будет нужна, и кто-то очень постарался, чтобы я всё-таки родилась на этой земле, вопреки всем создаваемым «тяжёлым препятствиям»...

Время шло. На дворе уже полностью властвовала моя десятая зима, покрывшая всё вокруг белоснежным пушистым покровом, как бы желая показать, что полноправной хозяйкой на данный момент является здесь она.
Всё больше и больше людей заходило в магазины, чтобы заранее запастись Новогодними подарками, и даже в воздухе уже «пахло» праздником.
Приближались два моих самых любимых дня – день моего рождения и Новый Год, между которыми была всего лишь двухнедельная разница, что позволяло мне полностью насладиться их «празднованием», без какого-либо большого перерыва...
Я целыми днями крутилась «в разведке» возле бабушки, пытаясь разузнать, что же получу на свой «особый» день в этом году?.. Но бабушка почему-то не поддавалась, хотя раньше мне никогда не составляло большого труда «растопить» её молчание ещё до своего дня рождения и узнать какой такой «приятности» я могу ожидать. Но в этом году, почему-то, на все мои «безнадёжные» попытки, бабушка только загадочно улыбалась и отвечала, что это «сюрприз», и что она совершенно уверена, что он мне очень понравится. Так что, как бы я ни старалась, она держалась стойко и ни на какие провокации не поддавалась. Деваться было некуда – приходилось ждать...

Михаил Петрович Грязнов (13 марта 1902 года, Берёзов Тобольской губернии, Россия - 18 августа 1987 года, Ленинград, СССР) - советский историк, археолог, антрополог.

Биография

Михаил Грязнов родился в семье инспектора городского училища. Закончил 2-е реальное училище в Томске, в 1919 году поступил на естественное отделение физико-математического факультета Томского университета. Летом 1920 года, сплавляясь по Енисею вместе с однокашником, так же будущим этнографом, Евгением Шнейдером, познакомился с археологом Сергеем Теплоуховым, который проводил раскопки возле деревни Батени. С этого случайного знакомства для Грязнова началось увлечение археологией.

Под руководством Сергея Руденко и Сергея Теплоухова он работал в Томском университете, весной 1922 года группа учёных (Грязнов, Теплоухов, Руденко, Шнейдер) переехала в Петроград. Грязнов перевёлся в Петроградский университет, который так и не закончил (1925), работал в Академии истории материальной культуры. Вёл раскопки близ Томска, руководил экспедициями в Южную Сибирь и Казахстан, в 1929 году раскопал в Горном Алтае курган Пазырык.

29 ноября 1933 года Грязнов, как и многие его коллеги, в том числе Теплоухов, был арестован по делу «Российской национальной партии» («Делу славистов»). Он был приговорён в трём годам ссылки в Вятку. После возвращения в Ленинград в 1937 году работал в Эрмитаже. Во время войны Грязнов жил в эвакуации в Свердловске, где защитил кандидатскую (январь 1945 года) и докторскую (июнь того же года) диссертации.

По окончании войны снова вернулся в Ленинград, работал в Эрмитаже и Институте истории материальной культуры (зав. сектором Средней Азии и Кавказа). В 1956 году учёного реабилитировали. Грязнов до конца жизни продолжал активно заниматься наукой, ездил в экспедиции. В частности, в 1971-1974 годах вёл раскопки кургана Аржан (VIII-VII вв. до н. э.) в Туве, выступил с гипотезой об азиатском происхождении скифской культуры.

Основные научные труды посвящены исследованию деятельности, культуры и хозяйственного уклада жизни кочевников на территории современного Казахстана, Средней Азии и Западной Сибири в эпоху бронзы, истории саков, массагетов и усуней.

Награждения

Лауреат Государственной премии СССР за 1983 год. Награждён орденом «Знак Почёта».

Сочинения

Доисторическое прошлое Алтая: (Работа Алтайской экспедиции Государственного Русского музея в 1924-25 гг.) // Природа. 1926. № 9/10. С. 97-98;
Каменные изваяния Минусинских степей // (Работа Алтайской экспедиции Государственного Русского музея в 1924-25 гг.) // Природа. 1926. № 11/12. С. 100-105 (совместно с Е. Р. Шнейдером);
Погребения бронзовой эпохи в Западном Казахстане // Казаки: Материалы ОКИСАР. 1927. Выпуск 2. С. 172-221;
Раскопка княжеской могилы на Алтае // Человек. 1928. № 2/4. С. 217-219;
Древние изваяния Минусинских степей // МЭ. 1929. Т. 4, вып. 2. - Л., 1929. С. 63-96 (совместно с Е. Р. Шнейдером);
Пазырыкское княжеское погребение на Алтае // Природа. 1929. № 11. С. 973-984;
Казахстанский очаг бронзовой культуры // Казаки: Материалы ОКИСАР. 1930. Выпуск 3. С. 149-162;
Золото Восточного Казахстана и Алтая // Археологические работы Академии наук на новостройках в 1932-33 гг.. - М, 1935
Пазырыкский курган. - Л., 1937 (с параллельным французским текстом);
Древняя бронза Минусинских степей // Труды отдела истории первобытной культуры Государственного Эрмитажа. 1941. Т. 1. С. 237-271;
Первый Пазырыкский курган. - Л., 1950;
Древнее искусство Алтая. - Л., 1958;
Тагарская культура // История Сибири. - Л., 1968. Т. 1. С. 159-165, 180-196;
Миниатюры таштыкской культуры // Археологический сборник Эрмитажа. Выпуск 13. - Л., 1971. С. 94-106;
Аржан - царский курган раннескифского времени. - Л., 1980;
Начальная фаза развития скифо-сибирских культур // Археология Южной Сибири. Кемерово, 1983;
Sibirie du Sud. Geneve, 1969 (издание на французском, немецком и английском языках) // Archaeologia Mundi.

Женский портал Флеро

Рис. 3. Тува. Звериный стиль. 1-3, 5-7 - Аржан; 4 - г. Туран. (1, 3-7 - бронза; 2 - клык кабана).

(Открыть Рис. 3 в новом окне)

(Открыть Рис. 4 в новом окне)

Биография

Награждения

Сочинения

Напишите отзыв о статье "Грязнов, Михаил Петрович"

Примечания

Ссылки

Отрывок, характеризующий Грязнов, Михаил Петрович

Биография

Награждения

Сочинения

Напишите отзыв о статье "Грязнов, Михаил Петрович"

Примечания

Ссылки

Отрывок, характеризующий Грязнов, Михаил Петрович

Биография

Награждения

Сочинения

СХОЖИЕ СТАТЬИ

Рис. 3. Тува. Звериный стиль.
1-3, 5-7 - Аржан; 4 - г. Туран.
(1, 3-7 - бронза; 2 - клык кабана).