Вечер мглистый и ненастный…
Чу, не жаворонка ль глас?..
Ты ли, утра гость прекрасный,
В этот поздний, мертвый час?
Гибкий, резвый, звучно-ясный,
В этот мертвый, поздний час,
Как безумья смех ужасный,
Он всю душу мне потряс!..
КОММЕНТАРИИ:
Автограф - РГАЛИ. Ф. 505. Оп. 1. Ед. хр. 20. Л. 2 об.
Первая публикация - Совр . 1836. Т. IV. С. 35, под общим названием «Стихотворения, присланные из Германии», под № XVIII и подписью «Ф.Т.». Затем - Совр . 1854. Т. XLIV. С. 25–26; Изд. 1854 . С. 50; Изд. 1868 . С. 57; Изд. СПб., 1886 . С. 72; Изд. 1900 . С. 109.
Печатается по автографу.
Входит в «цикл», пронумерованный поэтом (см. коммент. к стих. «В душном воздуха молчанье…». С. 401), под номером 3. В синтаксическом оформлении особенность, характерная для Тютчева, - повтор многоточий в конце строк (1, 2, 8-й). С прописной буквы написаны слова «Жаворонка», «Глас», «Утра», «Смех». В оформлении заметны оттенки тютчевской эстетической эмоции. Многоточия - это паузы, остановки-прислушивания, это бессловесная тишина, позволяющая уловить странности в природе, в ее звуках. В то же время многоточия в конце строк - обычный для Тютчева эффект недоговоренности, недовыраженности душевного потрясения. Прописные буквы в некоторых существительных намекают на символико-аллегорический подтекст зарисовки - как бы увеличение смысла происходящего, его, может быть, мифологической природы.
В списке Муран. альбома (с. 79) изменен характерный синтаксис: многоточия отсутствуют, в конце 2, 4, 6-й строк - вопросительный знак, в конце - восклицание. В названных выше словах прописные буквы заменены на строчные.
Датируется 1830-ми гг.; послано Тютчевым И.С. Гагарину в начале мая 1836 г.
Различия в печатном оформлении: во второй строке «Чу,» - в первых трех изданиях, но в последующих другой вариант - «Чу!». 4-я строка заканчивается запятой в Изд . 1854, но вопросительным знаком в первом издании, в Изд. 1868, Изд. СПб., 1886, Изд. 1900 . Как правило, стихотворение не разделено на строфы, но в Изд. СПб., 1886 это проделано. В современных изданиях деления на строфы нет, тютчевские многоточия сохраняются.
Какие ассоциации вызывает у человека слово «вечер»? Кто-то сразу представит романтический вечер со свечами и прочими атрибутами свидания. Для кого-то это время таинственных изменений, вызванных полумраком. «Встретимся вечером! » - звучит многообещающе. В природе это время неуловимых изменений, которые невидимы человеческому глазу. Может быть, именно поэтому существует столько произведений, в названии которых упоминается это загадочное время суток.
Например, в творчестве русского поэта Федора Ивановича Тютчева наберется с десяток стихотворений, включающих слово «вечер»: это и «Летний вечер», и «Осенний вечер» . Данный анализ посвящен стихотворению с названием, не содержащим никаких эпитетов, - «Вечер». Оно было написано в 1826 году, когда молодой Тютчев, только что поступивший в Государственную коллегию иностранных дел, был направлен в Мюнхен. Эта небольшая лирическая миниатюра вместила целый мир звуков природы. И совершенно неважно, русская она или нет.
Пейзажная лирика по праву может считаться одной из ведущих тем творчества Тютчева. Каждый лирический шедевр этого поэта оставляет длительное послевкусие. Еще долго представляешь картины величественной русской природы, которые невозможно увидеть воочию, как на живописном полотне, зато можно ясно представить их себе, вплоть до мельчайшей детали.
Стихотворение «Вечер» отличается не столько деталями пейзажа, сколько звуками. Вот издалека слышится колокольный звон, но он не звенит, а «тихо веет над долиной». Сразу представляется вся ширь пространства, видимая лирическому герою. Этот звук настолько тихий, едва различимый, что больше напоминает «шорох стаи журавлиной», который замер «в шуме листьев» . Очевидно, герою не нужно было подчеркивать, какое время года он описывает. По отдельным деталям («шорох стаи журавлиной» ) можно предположить, что речь идет об осени, но «море вешнее в разливе» вызывает ассоциацию с весной. Такое кажущееся противоречие как раз призвано подчеркнуть внутреннее состояние героя - его внутреннее ощущение смены времен года, зависящей подчастую от его настроения. Такую лирику принято назвать философской.
Во втором четверостишии предстает уже зрительная картина. Вот небо, которое герой сравнивает с «вешним морем» , потому что оно такое же безбрежное и голубое. Стоит заметить, что такое небо может быть только над огромным пространством. Можно предположить, что природа Германии, где находился тогда Тютчев, не многим отличалась от русской природы. Но пространство, большое расстояние, сама перспектива открывающейся картины все-таки невольно рождает мысль о бескрайних просторах России. Возможно, испытывая ностальгию, поэт передал своему герою то ощущение безграничности, которое сам когда-то испытывал, живя в Орловской губернии, где родился и вырос.
Название стихотворения проявляется только в последних строках:
И торопливей, молчаливей
Ложится по долине тень!..
Именно так для героя наступает вечер. Но наступление вечера не изменяет настроение лирического героя: он безмятежен и спокоен, и для читателя не важно, чем вызвано это спокойствие и умиротворенность. Даже размер стихотворения (четырехстопный ямб) позволяет неспешно наслаждаться звучанием произведения. А чередование женской и мужской рифмы создает эффект прилива и отлива тех самых волн вешнего моря.
Многие критики упрекали Тютчева в принадлежности к «чистому искусству»: дескать, в России происходят такие политические события (восстание декабристов и последовавшая за этим реакция со стороны правительства), социальные потрясения, а сторонники «чистого искусства» вместо того, чтобы освещать эти события, давать им оценку, пишут о красоте природы, о луне и прочей романтической «чепухе». Но разве не ловил себя каждый на мысли о том, как хочется иногда, отстранившись от потрясений и тревог, насладиться спокойствием и безмятежностью, испытать которые можно, только окунувшись в мир поэзии Федора Ивановича Тютчева.
(стихотворение «Сны»)
Следующий «шаг» на пути развития русской литературы и на пути приобщения к поэтическому слову - поэзия Ф.И. Тютчева и А.А. Фета . О сложности и неоднозначности их творчества свидетельствует уже то, как по-разному отражено оно в различных учебных пособиях.
Да, действительно, и Тютчев, и Фет выражают себя преимущественно через обращение к миру природы, причем и у того, и у другого этот художественный прием опирается на определенную философскую концепцию. Однако это видимое сходство дает прекрасный материал для сопоставления, в котором их подлинная «непохожесть» и творческая неповторимость особенно ярко выявится и подчеркнется.
Поэтому предлагаем в качестве ведущего принцип сопоставления и выбираем для анализа главным образом те произведения, в которых это сопоставление будет особенно ярким и наглядным.
Обратим внимание на дисгармоничность, противоречивость художественного мира Тютчева даже на этом «верхнем» уровне восприятия текста. Так, в стихотворении «Чародейкою Зимою…» лес одновременно «не мертвец и не живой »; с одной стороны, под «косым» лучом холодного зимнего солнца «в нем ничто не затрепещет », а с другой - «он весь вспыхнет и заблещет ослепительной красой». Та же непоследовательность, алогичность окружающего мира - и в том, что «весенний первый гром» в знаменитом «Люблю грозу в начале мая…» - «грохочет в небе голубом ». Что морозной зимой слышится поэту не только «свист полозьев на снегу », но и «ласточки весенней щебетанье» (стих. «Впросонках слышу я - и не могу…»), что «утра гость прекрасный», жаворонок, поет «в этот мертвый, поздний час» (стих. «Вечер мглистый и ненастный…»). И даже самое яркое и светлое время суток - «полдень » обретает неожиданный эпитет «мглистый » (стих. «Лениво дышит полдень мглистый…»).
Обращение к философским истокам поэзии Тютчева, к таким его стихотворениям, как «День и ночь», «Душа хотела б быть звездой», «О чем ты воешь, ветр ночной…», «Сны» и др., представляет органичность для него «оксюморонной» поэтики, несущей в себе ощущение двойственности, противоречивости, дисгармоничности мира, вечного противостояния в Природе и Человеке разнонаправленных начал: Дня и Ночи, Света и Тьмы, Гармонии и Хаоса, Разумного и Бессознательного.
Нового, непривычного Тютчева-философа - не «воспевающего» природу, а размышляющего о Человеке и Мирозданье,мы видим в стихотворение «Сны» .
Как океан объемлет шар земной,
Земная жизнь кругом объята снами…
Настанет ночь, - и звучными волнами
Стихия бьет о берег свой.
То глас ее: он нудит нас и просит…
Уж в пристани волшебный ожил челн;
Прилив растет и быстро нас уносит
В неизмеримость темных волн.
Небесный свод, горящий славой звездной,
Таинственно глядит из глубины,
И мы плывем, пылающею бездной
Со всех сторон окружены.
(1830)
С одной стороны, это стихотворение очень характерно для Тютчева, построено на традиционных для его философской лирики мотивах и образах. С другой - оно достаточно сложно и многозначно по своей образной структуре, а потому позволит подняться на следующую ступень обучения анализу текста, требующую интеллектуальных и творческих усилий. И, наконец, оно напрямую перекликается со стихотворением Фета «На стоге сена ночью лунной…», и это сопоставление продемонстрирует, как одни и те же образы могут функционировать в разных художественных мирах и нести в себе совершенно разную философскую и эстетическую нагрузку.
Если, оттолкнувшись от названия - «Сны», - попытаться определить реальную жизненную ситуацию, отраженную в стихотворении , то, скорее всего, представляешь себе засыпающего человека, «уплывающего» в сон, качающегося на его волнах. Но это лишь первотолчок движения поэтической мысли, «сны » здесь - образ сложный и многозначный, меньше всего соотносимый с реальным физическим состоянием человека.
В то же время, обнаруживается уже не одна, а несколько противостоящих друг другу, антитетичных образных пар , совокупность и последовательность которых выстраивается в два мира, отвлеченных от реальности, во всем противоположных друг другу, воплощающих в себе эту двойственность, противоречивость мировосприятия и поэтики Тютчева.
Это, во-первых, «океан » - и «земля » («шар земной», «земная жизнь»), от которых через все стихотворение тянутся определенные лексические цепочки. От «океана» - это «волны - стихия - прилив - нас уносит - мы плывем» . От « шара земного» - «берег - пристань» . Ассоциации, вызываемые на этом уровне восприятия и усиленные эпитетами, достаточно «светлые»: волны «звучные », челн «волшебный », и потому «неизмеримость темных волн » не пугает, а манит, «нудит нас и просит» .
Но «шар земной» «плывет» и в другом «океане» - в океане «пылающей бездны » Вселенной , и это еще один - главный, философский - образный пласт стихотворения, лишь намеченный в первой («настанет ночь ») и развернутый в третьей, последней, строфе. «Океан» здесь перерастает в «небесный свод , горящий славой звездной ». Эпитеты «горящий», «таинственно», наконец, максимально экспрессивное «пылающая бездна» - вся система изобразительных средств создает грозный, враждебный Человеку образ Вселенной = Мирозданья. Причем ощущение страха, ужаса перед этой погибельной силой нагнетается с помощью градации: «горящий» - «пылающей»; не просто «плывем», но «со всех сторон окружены». И если в том, «настоящем» океане был «волшебный челн», который мог вернуть нас к спасительной пристани, то «небесный свод » - всеобъемлющ и абсолютен, образ этот неизмеримо расширяется, занимая все поэтическое пространство третьей строфы.
На втором же полюсе ему противостоит лишь одно слово «мы »: маленькая беспомощная песчинка - Человек, оказавшийся наедине с «пылающею бездной» . Так возникает - в ореоле разнонаправленных ассоциаций - ключевой образ , ключевая антитеза , воплощающая в себе не только основной смысл этого стихотворения, но суть философской концепции всего творчества Ф. Тютчева, на одном «полюсе» которого - веселая «гроза в начале мая», а на другом - «пылающая бездна».
Результатом анализа должно стать постижение того, что «пылающая бездна» у Тютчева - это меньше всего астрономическое понятие. Образ этот, прошедший через все творчество поэта, многозначен и символичен: это и внешний мир, в котором человек одинок и беспомощен, это и мир внутренний - «сны» его омертвелой, не способной к действию души. Вся система изобразительных средств стихотворения (а она разнообразна, и ученики легко найдут сравнение - «как океан…», метафору - «горящий славой звездной», олицетворения, эпитеты, «тяжелую поступь» пятистопного, почти без пиррихиев, ямба ) в конечном счете, подчинена созданию именно этого символического образа, несущего основную смысловую нагрузку.
Выявление этого философского образа, его анализ в контексте творчества Тютчева дают возможность не просто погрузиться в сложный мир ассоциаций, противоречий, философских исканий автора (напомним, что анализ и интерпретация текста не самоцель!), но и организовать диалог с поэтом современного юного читателя, находящегося как раз в том возрасте, когда «пылающая бездна» Вселенной и пугает, и манит, и призывает каждого найти в неизмеримости ее «темных волн» свое прочное место.
С другой стороны, полезно и интересно «восстановить» и проанализировать еще один «диалог»: рассмотреть это стихотворение и его образную систему в контексте исторического литературного развития, в ряду аналогичных по смыслу образов . Ведь та же самая «открылась бездна, звезд полна» у Ломоносова, но, как уже говорилось, в системе классицизма этот образ еще не обретает философской глубины и многозначности, это реальная «бездна» реальной Вселенной. На первый взгляд, совсем близок к Тютчеву Г.Р . Державин , взрывающий изнутри каноны классицизма и во многом стоящий у истоков русской философской поэзии:
Скользим мы бездны на краю,
В которую стремглав свалимся;
Приемлем с жизнью смерть свою,
На то, чтоб умереть, родимся.
………………………………
Сегодня Бог, а завтра прах;
Сегодня льстит надежда лестна,
А завтра: где ты, человек?
Едва часы протечь успели,
Хаоса в бездну улетели,
И весь,каксон
, прошел твой век.
(«На смерть князя Мещерского», 1779)
Словесные совпадения создают иллюзию не только образной, но и смысловой, философской повторяемости - тем интереснее определить разницу, заключающую в себе неповторимость не только разных художественных миров, но и времени, их породившего . У Державина это стихи на смерть конкретного близкого человека, и смерть эта закономерно порождает мысли о бренности и собственного земного бытия. Однако мысли эти печальны, но не трагичны, трагизм «гасится» мировосприятием, характерным для спокойного, гармоничного 18 века, примирением с естественным, природным ходом вещей:
Жизнь есть небес мгновенный дар;
Устрой ее себе к покою,
И с чистою твоей душою
Благословляй судеб удар.
У Тютчева же, ощущавшего свое время не как естественную природную гармонию, а как «минуты роковые» (вспомним «блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые…»), те же самые образы наполняются новым содержанием, соответствующим этому - трагическому - восприятию мира как хаоса, как «пылающей бездны», которая противостоит естественнойгармонии Бытия.
«Пылающая бездна» и дружный «хор светил»
(художественные миры Тютчева и Фета)
Однако не только Время, но и личность художника определяет как содержание, так и словесное воплощение того или иного поэтического образа. Примером тому может служить стихотворение современника Ф. Тютчева - А. Фета «На стоге сена ночью южной…» .
На стоге сена ночью южной
Лицом ко тверди я лежал,
И хор светил, живой и дружный,
Кругом раскинувшись, дрожал.
Земля, как смутный сон немая,
Безвестно уносилась прочь,
И я, как первый житель рая,
Один в лицо увидел ночь.
Я ль несся к бездне полуночной,
Иль сонмы звезд ко мне неслись?
Казалось, будто в длани мощной
Над этой бездной я повис.
И с замираньем и смятеньем
Я взором мерил глубину,
В которой с каждым я мгновеньем
Все невозвратнее тону.
(1857)
По своей лексике и стилю , по самому своему «сюжету» стихотворение удивительно «повторяет» тютчевские «Сны». Здесь та же «ночь », и та же «земля », погруженная в «смутный сон » и «безвестно» затерянная в беспредельности мирозданья, и те же «сонмы звезд » «кругом », и, наконец, то же ключевое слово , даже дважды повторенное, - «бездна полуночная», в «глубине » которой так же «тонет» человек - лирическое «Я» поэта.
Та же поэтическая и философская коллизия: Человек наедине с Мирозданьем, но решается она совершенно в ином философском и эмоциональном ключе - и соответственно другой смысл несут те же лексические единицы, совсем иные ряды ассоциаций рождает каждый - по структуре своей тот же самый - образ, демонстрируя тем самым беспредельную многозначность поэтического слова.
С одной стороны, казалось бы, эмоциональный фон должен быть еще более темный: ведь не «мы», а «я», абсолютно одинокий, «в лицо увидел ночь», и словесный ряд, несущий в себе это отрицательноенаполнение , достаточно велик: «смутный», «немая», «безвестно», «замиранье», «смятенье», наконец, не «плывем», как у Тютчева, а «тону», да еще «все невозвратнее»!
Тем не менее при первом же прочтении становится ясно, что стихотворение Фета воспринимается совершенно иначе, и ассоциации, им вызываемые, уводят не в «пылающую бездну», а в мир красоты и гармонии. Почему это сделано и как, какими художественными средствами поэт добивается того, что те же образы и лексические единицы дают едва ли не противоположный эстетический и смысловой эффект?
Дело, прежде всего, в том, что Фет, в отличие от Тютчева, воспринимает мир не как хаос, а как гармонию, и эта философская «установка» определяет общее - гораздо более светлое, чем у Тютчева, - эмоциональное наполнение тех же самых слов и образов.
Именно поэтому та же «ночь » Фета более конкретна и, условно выражаясь, «светла»: в первой же строке уточняется, что это ночь «южная », и ассоциации, возникающие в связи с этим «теплым» определением, также «теплые» и приятные. Его «звезды » тоже не несут в себе ничего враждебного и чуждого, олицетворение «хор звезд», да еще «живой и дружный », свидетельствует о единстве человека и мирозданья. И сама «бездна » здесь не «пылающая», как у Тютчева, а просто «полуночная », и ассоциируется она не с «темными волнами» стихии, а с первозданной благодатью «рая»: «и я, как первый житель рая …».
Образ Земли у Фета тоже лишен торжественной космичности: не в неизмеримости абстрактного пространства, а на конкретном «стоге сена » разворачивается поэтический сюжет.
Более того, движение у Тютчева - однонаправленно и трагически обезличено: «нас уносит ». У Фета же «я ль несся к бездне полуночной иль сонмы звезд ко мне неслись », - в любом случае это движение навстречу , стремление к слиянию, а не разъединению, к гармонии, а не противостоянию. И поэтому даже «все невозвратнее тону» ассоциируется у читателя не с образом смерти, а с идеей слияния, взаимопроникновения, гармонии.
Этот анализ образной системы может быть дополнен обращением к ритмическому рисунку стиха : четырехстопный ямб Фета более динамичен, лёгок, «оптимистичен», чем тот же ямб, но пятистопный, более весомый, торжественный и суровый, - у Тютчева.
Таким образом, анализ произведения на любом его уровне приводит к одному и тому же выводу: Человек у Фета на протяжении всего стихотворения находится в положении «лицом ко тверди» (т.е. лицом к небу, Н.Д. Ушаков) он не песчинка, затерянная в пространстве и времени, а маленькая часть большой Вселенной, ее «дланью мощной» защищенная, и его отношения с мирозданьем художественно выстроены именно в этом, положительном эмоциональном ключе.
Так подробный, «поэлементный» анализ формы раскрывает нам тайну смысла, помогает понять специфику двух разных художественных миров.
Вечер мглистый и ненастный...*
Чу, не жаворонка ль глас?..
Ты ли, утра гость прекрасный,
В этот поздний, мертвый час?
Гибкий, резвый, звучно-ясный,
В этот мертвый, поздний час,
Как безумья смех ужасный,
Он всю душу мне потряс!.. 1
1 Автограф - РГАЛИ. Ф. 505. Оп. 1. Ед. хр. 20. Л. 2 об.
Первая публикация - Совр. 1836. Т. IV. С. 35, под общим названием «Стихотворения, присланные из Германии», под № XVIII и подписью «Ф.Т.». Затем - Совр. 1854. Т. XLIV. С. 25–26; Изд. 1854. С. 50; Изд. 1868. С. 57; Изд. СПб., 1886. С. 72; Изд. 1900. С. 109.
Печатается по автографу.
Входит в «цикл», пронумерованный поэтом (см. коммент. к стих. «В душном воздуха молчанье...». С. 401), под номером 3. В синтаксическом оформлении особенность, характерная для Тютчева, - повтор многоточий в конце строк (1, 2, 8-й). С прописной буквы написаны слова «Жаворонка», «Глас», «Утра», «Смех». В оформлении заметны оттенки тютчевской эстетической эмоции. Многоточия - это паузы, остановки-прислушивания, это бессловесная тишина, позволяющая уловить странности в природе, в ее звуках. В то же время многоточия в конце строк - обычный для Тютчева эффект недоговоренности, недовыраженности душевного потрясения. Прописные буквы в некоторых существительных намекают на символико-аллегорический подтекст зарисовки - как бы увеличение смысла происходящего, его, может быть, мифологической природы.
В списке Муран. альбома (с. 79) изменен характерный синтаксис: многоточия отсутствуют, в конце 2, 4, 6-й строк - вопросительный знак, в конце - восклицание. В названных выше словах прописные буквы заменены на строчные.
Датируется 1830-ми гг.; послано Тютчевым И.С. Гагарину в начале мая 1836 г.
Различия в печатном оформлении: во второй строке «Чу,» - в первых трех изданиях, но в последующих другой вариант - «Чу!». 4-я строка заканчивается запятой в Изд. 1854, но вопросительным знаком в первом издании, в Изд. 1868, Изд. СПб., 1886, Изд. 1900. Как правило, стихотворение не разделено на строфы, но в Изд. СПб., 1886 это проделано. В современных изданиях деления на строфы нет, тютчевские многоточия сохраняются.
Стихотворение можно сближать с «Безумием», обнаруживая в том и другом поэтическое переживание природных аномалий: «улыбка» безумия и «смех» жаворонка в ненастный вечер пугают своей ненормальностью. Знаки «безумия» в природе, видимо, какие-то особые вторжения хаоса в космос.
у стихотворения ВЕЧЕР МГЛИСТЫЙ И НЕНАСТНЫЙ... аудио записей пока нет...