Гео́ргий Гео́ргиевич Рого́зин (7 августа , Владивосток - 6 марта , Москва) - кандидат юридических наук, генерал-майор ФСБ в отставке, бывший первый заместитель начальника . После ухода в отставку - член РАЕН , член Международной Академии Информатизации , ректор-руководитель мастерской по составлению психологических портретов личности (криминалистика), 1-й вице-президент Российского союза энерго-эффективности, почётный член президиума Федерации «косики каратэ» России, директор Департамента стратегического планирования «Элбим-банк».

Биография

• Георгий Георгиевич Рогозин родился 7 августа 1942 года в г. Владивосток в семье морского офицера Георгия Петровича Рогозина (1915-1987) и Марии Григорьевны Рогозиной (дев. Локтионовой) (1915-2009).
• В 1959 году поступил во Владивостокский судостроительный техникум Приморского совнархоза и окончил его в 1962 году по специальности «Судовые силовые установки».
• В 1962-1965 гг. служил в рядах Вооружённых сил СССР (Бригада специального назначения ГРУ ГШ МО ВС СССР, Уссурийск).
• В 1969 г. закончил Высшую Краснознамённую школу («ВКШ») КГБ , 1-й факультет (контрразведка, специальность - военная контрразведка).
• До 1972 г. служил оперуполномоченным на кораблях гидрографической службы Тихоокеанского флота .
• В 1972-1975 гг. учился в аспирантуре ВКШ КГБ, 1-й спецкафедры (основы контрразведывательной деятельности), получил учёную степень кандидата юридических наук. Был оставлен преподавать в ВКШ, на 3-й спецкафедре (военная контрразведка).
• В 1978-1980 гг. - старший уполномоченный, потом старший научный сотрудник оперативно-аналитической службы 3-го управления КГБ СССР (военная контрразведка).
• В 1980-1983 гг. - старший научный сотрудник, а позже заместитель начальника отдела одной из лабораторий НИИ КГБ, майор (работал в ведомственном НИИ «Прогноз» - разработка вопросов защиты государственной тайны и государственных секретов).
• В 1983-1985 гг. - старший оперуполномоченный информационно-аналитического отдела в Приморском краевом управлении КГБ во Владивостоке (носил форму капитана 2-го ранга).
• В 1985 г. - старший оперуполномоченный Управления «А» (аналитического) 2-го управления КГБ (общая контрразведка - работа с иностранными резидентурами, дипломатическими и коммерческими представительствами).
• В 1986 г. - помощник начальника отдела в том же 2-м Главном Управлении, подполковник,
• В 1987 г. - заместитель начальника того же отдела.
• В 1988-1992 гг. работал в Институте проблем безопасности (НИИ КГБ) учёным консультантом 1-го отдела. Занимался научно-исследовательской, оперативной работой в структуре КГБ, работал в президентской структуре.
• В 1992-1996 гг. - первый заместитель начальника Службы безопасности Президента РФ Занимался вопросами астрологии ,телекинеза и парапсихологии . Получил псевдоним «Мерлин Кремля» (или «Нострадамус в погонах»).
• В 1994 г. - генерал-майор ФСБ России.
• 28 февраля 1996 г. вошёл в состав Межведомственной комиссии по защите государственной тайны (по должности). Был освобожден от обязанностей первого заместителя начальника Службы безопасности Президента РФ.
• В 1997 г. - руководит инвестиционной компанией, связанной с МАПО «МИГ» . Консультант банка «СБС-Агро ».
• В апреле 1998 г. назначен директором Департамента стратегического планирования «Элбим-Банк ». Директор «Научно-Исследовательского Института Экспериментальной и Практической Психологии».
• До 2011 г. - главный консультант корпорации ЮРИФ. Вице-президент фонда «Законность и порядок».

Похоронен на Троекуровском кладбище.

Есть сын, дочь и 2 внука.

Отзывы

В те годы в окружении президента царила чудовищная вакханалия мракобесия, новая распутинщина . С этим ведомством сотрудничало очень много всевозможных экстрасенсов, целителей, оккультистов, астрологов и прочих шарлатанов. Покровительствовал им первый заместитель Александра Коржакова генерал-майор Георгий Рогозин. Я напомню, что в те времена служба безопасности президента, которую возглавлял Коржаков, была в расцвете своего могущества, её интересы и возможности простирались гораздо шире формальной компетенции. Покровительство второго человека в этой структуре - это был колоссальный ресурс, способный решать очень многие задачи, в том числе и в бизнесе .

Наличие публикаций

• Ратников Б. К., Рогозин Г. Г., Сутул И. П., Фонарев Д. Н. За гранью познанного. - Москва: изд. «ВеГа» (НАСТ России). - 2008. ISBN 978-5-903649-02-0 (УДК 004-027.21 ББК 32.81 P25) (рус.)
• Ратников Б. К., Рогозин Г. Г. Фонарев Д. Н. За гранью познанного. Антология. - Москва: НОУ «Академия управления». - 2010. - 388 с. серия «Хроники реального мира», ISBN 978-5-91047-012-9 (рус.)
• Ратников Б. К., Рогозин Г. Г. Риски развития России с позиции пситехнологий. - Москва: НОУ «Академия управления». - 2012. - 135 с. ISBN 978-5-91047-020-4 ;
• Ратников Б. К., Рогозин Г. Г. Картина мира в представлении спецслужб. - Москва: НОУ «Академия управления». - 2011. - 212 с. ISBN 978-5-91047-019-8 .

Документальные фильмы с его участием

• «Зов бездны»
• «Штурм сознания»
• «Великий самозванец. Граф Вронский»

Напишите отзыв о статье "Рогозин, Георгий Георгиевич"

Примечания

Источники

• «Московские Новости», № 29, 23, (30.04.1995); (рус.)
• «Лица России», 1998 г. (рус.)

Ссылки

• ;
• (рус.)
• ;
• ;

Отрывок, характеризующий Рогозин, Георгий Георгиевич

Et d"etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.

ЖИЛ-БЫЛ ХУДОЖНИК ХАИМ СУТИН

Григорий Анисимов

Многие художники-выходцы из России, уехавшие в годы революции, до нее и после, – долгое время считались на родине как бы не существующими. Жили они в Париже и были отнесены к «французским художникам». Шагал, Сутин, Цадкин, Липшиц оставались за пределами внимания историков искусства и критики. Шагалу повезло больше, остальным – меньше. Кто-то метко назвал их замолчанными гениями. Это так и есть. Сутин – один из этих забытых. О нем на русском языке нет книг, альбомов, монографий. А он писал в документах «русский», указывал место рождения – Россия. Спасибо Илье Эренбургу: он первым написал о Хаиме Сутине. Пожалуй, впервые у нас в журнале публикуется очерк о жизни и творчестве этого великого художника, повлиявшего на судьбы мирового искусства.

То ли мед, то ли горькая чаша,

То ли адский огонь, то ли храм,

Все, что было его, – ныне ваше.

Все для вас. Посвящается вам.

Б. Окуджава

Из маленького безвестного местечка под Минском начинающий художник Сутин попал в Париж. Об этом городе он мечтал, туда стремился, страстно о нем мечтал, по страсти, наедине с собой прямо думал там прославиться. Могучая и обильная Русь была для еврейского юноши страной особенно тяжелой и жестокой. Но Сутин любил ее, видел ее беспомощность и наивность, хотя и никогда не воспевал ее подобно Шагалу, то есть, не воскрешал в своих работах. С выходцем из России Шагалом Сутина связывал необыкновенный романтизм искренности. Если Шагал создавал свои милые сказки, то Сутин был в искусстве Шекспиром, смело прибегавшим к трагедийным краскам, заглядывающим в бездну ада.

Он прожил почти вдвое меньше Шагала, но стал с ним вровень, хотя его знают в мире намного меньше, что означает только одно: время Сутина еще наступит.

Автопортрет. 1917 год.

За первые десять лет жизни в Париже (он приехал туда в 1912 году) Сутин вдоволь наголодался, намытарился, наскитался. Париж очень хорош, красив, уютен, очарователен и прекрасен, когда в кармане наличествуют франки. И Париж отталкивающе холоден и беспощаден, когда в кармане пусто. Могу свидетельствовать по собственному опыту.

Резкая перемена в жизни Сутина произошла, словно в волшебной сказке: приехал добрый дядя и осчастливил. Американский меценат и коллекционер скупил все работы Сутина за 20000 франков в 1922 году.

С появлением денег Сутин переменился мало: он был не очень-то опрятен, женщин сторонился из-за своей чрезвычайной застенчивости. Но друзья о нем заботились, приодели его, понемногу обучили хорошим манерам, наняли ему приличное жилье. Все дальше от Сутина отодвигались его родные Смиловичи, где он был десятым ребенком в семье. Его мать Сара была женщиной доброй и едва успевала накормить и обслужить многочисленную семью. Отец был портным. В одних книгах о Сутине говорится, что отца звали Борух, в других его называют Соломоном. Скорее всего, и то, и другое – правда, – наверное, имя отца художника было Борух-Шолом. Он не был ни выдающимся эрудитом, ни человеком, который бесконечно верит в силу разума. Он верил в свои руки труженика и был единственным кормильцем целой оравы голодных ртов.

Когда у Хаима проснулась страсть к рисованию, отец поощрял занятия сына. Но в ортодоксальном местечке со строгим соблюдением законов религии строго-настрого запрещалось рисовать то, что уже создано Б-гом, поэтому Хаима бивали не раз, а когда он вознамерился нарисовать раввина, его избили до полусмерти. Существует легенда, что раввин узнал об этом и выдал Сутину двадцать пять рублей. На которые тот и уехал в Вильно и поступил в художественное училище.

Худой, долговязый, болезненный – таким был Хаим Сутин. Рисовал он запоем, забившись в угол. Говорили также, что Сутин с первого раза не выдержал вступительный экзамен. Он бросился перед преподавателями на колени и выпросил разрешение на пересдачу. И сдал. И поступил.

Вероятно, от вечного недоедания у Сутина была язва желудка, он постоянно корчился от болей. Страдание было обычным на его лице, обрамленном патлатыми волосами. Широко раздутые ноздри, толстые красные губы и горящие глаза – таким был юноша Сутин.

Сразу бросались в глаза его отличия от других – особая напряженность, необычные манеры, нескладные движения. Зато художественный инстинкт в нем был настолько сильным, что рисование уводило его далеко от реальности, в волшебные миры фантазии, вымысла, горячего воображения. Когда он рисовал, рассудок как будто совсем покидал его – ничего не видел, ничего не слышал, ничего не понимал... В его картинах отражались лицо и душа художника. Они были колоритны, многозначны, предельно выразительны.

А. Модильяни. Портрет Хаима Сутина. 1915 год.

Нет искусства без характера личности творца. В этом смысле Сутин крайне субъективный художник. Он представлял собой большой театр, в котором играет один актер. Был театр переживания Станиславского. Был театр отчуждения Брехта, был театр биомеханики Мейерхольда, театр абсурда Ионеско. Сутин объединил в себе всё – и всему дал чуткую, зоркую, проницательную трактовку. Его ни с кем не спутаешь.

Он воплощал правду личных чувств с такой силой, что до сей поры потрясает людей неподдельным драматизмом.

Мне видится Сутин фигурой загадочной, демонической. Это не Левитан с его осенней грустью, не передвижники с их назойливым реализмом. Сутин – это гроза, стихия, ураган. Это новый тип художника, который срывает кожу с предметов, выворачивает наружу не всегда приглядное человеческое нутро. Это же в литературе делали Достоевский и Толстой. Сутин зачитывался Бальзаком. Художественная поэзия этого писателя была ему по душе: никаких романтических идеалов. В чем-то Бальзак созвучен именно нашему времени – социализм строили-строили, но так и не достроили и с полного маху ввалились в капитализм с его хищными желтыми клыками.

В Париже Сутин поступил в Академию Кормона. За громким названием скрывалась частная школа. Притом платная. Денег у Сутина не было. Он подрабатывал, разгружал вагоны и баржи. Его друг Модильяни выдавал ему один франк на день. Потом они вместе напивались в дешевых кафе. Сутин засыпал за столиком или на потертой кушетке у случайной подруги. Утром Сутин опохмелялся и принимался за работу.

Писал он свои холсты бурно, горячо, выкладываясь до конца. Отходил от мольберта, когда уже ноги его не держали.

Есть два способа жизни: или ты живешь, влекомый безоглядностью, безрассудством, дерзкой мечтой, которая не дает тебе покоя ни днем, ни ночью. Или тобой руководит трезвый расчет, поиск лучшей жизни, обеспеченной и комфортной. Любимый Сутиным Бальзак в своих романах убедительно показал, что за деньги нельзя купить настоящую любовь, а волчья мораль подрывает все устои, толкает на сделку с совестью. Эгоистические стремления человека ведут к краху. Всевышний снабдил Сутина талантом огромной силы, но обделил здоровьем. Он прожил всего пятьдесят лет. Сутин следовал голосу совести художника, Б-жьего избранника и труженика. Он работал без устали. Модильяни постоянно твердил ему: Сутин, ты – гениальный художник! И вера Сутина в себя укреплялась, помогала выносить все трудности. Он набрал ту высоту творчества, какой достигают единицы. Забрался в горние выси. Далеко внизу копошились бездари, дельцы от искусства, похожие на мелких лавочников. Холодные ремесленники не ведают настоящей любви, вселенских страстей.

У подельщиков равнодушные сердца и липкие жадные пальцы. Сутину казалось, что у них вообще нет сердец, а только поршни. А сам он жил на износ, возносясь духом в б-жественный космос.

Этот местечковый парень, которого едва научили пользоваться носовым платком и носить шелковые рубашки с запонками, понял, что все должно превосходить себя, чтобы быть собой. Он никогда не знал, что сделать, чтобы добиться успеха. Но зато знал, что живопись его – новая и необычная. Каждый его портрет, пейзаж, композиция, натюрморт с тушей забитого быка становились знаком, символом, обобщенным образом природы. Красные гладиолусы захлебывались от крика, люди на его картинах корчились от внутренних противоречий, казалось, что их разрывает изнутри.

Живопись для Хаима Сутина была способом существования, пищей для души, воздухом для легких. Если бы у него отняли краски и холсты, он немедленно умер бы на лавке в своей мастерской. Живопись таила в себе элемент бесконечности, хотя она была вот тут, рядом, в сердце и в тюбиках.

Когда-то в виленской художественной школе рядом с Сутиным учился Михаил Кикоин, уроженец деревни Режицы Витебской губернии. Там же учился Павел Кремень, что приехал в Вильно из деревни Желудка. Эти деревенские ребята держались и в Париже вместе, были Сутину верными друзьями, единомышленниками. Они мыли посуду, выколачивали из чужих ковров пыль, мели улицы и помогали друг другу выживать.

Модильяни поселил Сутина у русского скульптора Оскара Мещанинова. Тот был родом из Витебска, уехал в Париж в 1907 году. Ко времени приезда в Париж Сутина Мещанинов получил признание. Он дружил с Пикассо и Модильяни, с Диего Риверой и Цадкиным.

Оскар Мещанинов был человеком необыкновенно добрым, участливым и открытым. Сутин его обожал за живость, покладистость и работоспособность. Часами мог Оскар читать Пушкина. Сутин влюбился в Пушкина. По ночам великаны живописи что-то нашептывали Сутину. Он явственно слышал их голоса. Они стояли рядом с его изголовьем – крупные, сосредоточенные и значительные. Вот пришел Тициан. Тихо встал рядом, передохнул, заговорил, как будто продолжая давнишний разговор: «Слушай, Хаим, ты посмотри-ка внимательно на мой “Автопортрет”, на “Динария кесаря”, прими во внимание “Мадонну семейства Пизаро” и “Венеру Урбинскую”, пожалуй этого хватит... И ты поймешь, что мастерство художника это особая милость Б-га. Это с неба. Самое яростное письмо масляными красками без должного таланта может порождать лишь безобразные результаты».

Туша. 1925 год.

Сутин слушал этих говорящих призраков. Они на его глазах наполнялись жизнью, начинали мерцать и светиться, как приборы в самолете в ночное время.

– Где и когда ты родился? – вдруг спросил этот грозный, с насупившимися бровями старик. – Цифры и местность всегда имеют важное значение в судьбе художника. – Я родился в Белоруссии, в местечке Смиловичи 13 января 1893 года, – тут же отрапортовал Сутин. Усмешка Тициана.

– Значит, ты – Козерог. Тринадцатые числа – чаще всего хорошие дни, астрология не подтверждает суеверий по их поводу. Ты родился возле воды, так? – Да, маэстро, у нас Двина под окнами.

– Подумать только, я жил за четыре века до тебя! А живопись твоя мне по душе. Настоящий колорист. Мы с Джорджоне много занимались колоритом, стилем... Я видел твою выставку в Нью-Йорке. Хорошо. Но слишком много боли, страданий. Надо подняться над личным, забыть о бедах...

– Хорошо тебе говорить, Тициан, – вдруг озлобился Сутин. – Ты не знал голода, ты покупал дома, тебя окружала роскошь, тебя облизывали богатые дамы. А заказы – от Карла V, от папы, от богатых господ...

– Что ты размычался, грубиян...

– Да шел бы ты, Тициан, к...

Призрак вдруг исчез, вместо него появился шумный Амедео.

– Что это ты такой растерянный, Сутин? – весело спрашивал Моди, доставая из сумки пузатую бутылку вина, хлеб, сыр и помидоры.

– Амедео, я, кажется, беседовал с Тицианом... Он хвалил меня за стиль.

– Я так и думал! Бедняжка совсем рехнулся! Тебе срочно надо хлебнуть.

Модильяни налил полный стакан вина, протянул Сутину: – На, глотни!

Сутин выпил вино. Тепло разлилось по телу. Это было не только тепло вина, но и градус дружбы. Если бы не Моди, туго бы пришлось Сутину. Моди ухаживал за ним с заботливостью ласковой мамаши. Он устраивал его с жильем, давал деньги.

Конечно, Тициану легко говорить: у него были дома, поместья, виллы, Добротная семья – сын Орацио, сын Помпонио, дочь Лавиния. А у меня что? Сын – Кобальт синий спектральный. Дочь – Берлинская лазурь, второй сын – Кадмий красный, пурпурный. Хорошо, что меня взял к себе мой земляк Осип Цадкин. Мы поселились с ним в подвале. Рядом были знаменитые бойни на бульваре Вожирар. Там я доставал туши, они мне охотно позировали. Потом Моди устроил меня к Леопольду Зборовскому на улицу Жозеф-Бара. Лео меня любил, а его жена Анна ненавидела. Всегда так, жены наших друзей, если мы с ними не спим, – публика тяжелая, склочная, несносная.

Кондитер. 1922 год.

В последнее время я написал «Натюрморт с рыбами на блюде», «Девочку в красном платье», «Гладиолусы», «Автопортрет», «Шеф-повара».

Наработался до того, что в глазах звездочки стали прыгать, просыпался ночью в холодном поту, таращился в темноту, снова засыпал.

И кто ко мне заявился? Сам Микеле, да-да! Бровастый, с бешеными глазами и сломанным носом. – Ну что, приятель, – сказал мне Микеланджело, – ты взял тему скорби, страданий, нечистот, пишешь туши, поливая их кровью. Чего добиваешься?

– Хочу вернуть живопись назад, к великим традициям.

– Это похвально, мой друг. Ты видел потолок Сикстинской капеллы?

– Только на репродукциях.

– Мне интересно, что поняли люди двадцатого века? – Буонарроти скрипнул зубами и глянул на Сутина во всю силу своих страшных, давящих глаз.

– Величие и мощь, языческая страсть и образ Христа как грозного судии! – вот что я понял, – твердо и горячо сказал Сутин.

– Цель и смысл моего искусства доступны тебе, поэтому я могу с тобой свободно говорить...

Когда Сутин рассказывал друзьям, что к нему по ночам являются великие мастера и беседуют с ним, они крутили пальцем у виска:

– Пить надо меньше!

Сутин хмыкал, а про себя думал, что больше всего ждет он встречи во сне с тем, кого любил сильней всех. Конечно же, с Рембрандтом.

И Рембрандт пришел к нему. Квадратный, добродушный, в малиновом берете и легком плаще, наброшенном прямо на ремесленную робу с петельками через плечо. Он уселся за столом поудобнее, снял берет, разгладил волосы, улыбнулся. Сутин услужливо налил в бокалы вино.

Гость посмотрел вино на свет и просто сказал, чокаясь: – За искусство!

И с удовольствием осушил бокал. – У нас с тобой много общего, Сутин, хотя ты еврей, а я голландец. Ты из семьи портного, а я из семьи мельника. Мы оба рано сбежали из дому, чтобы стать художниками. Национальность в искусстве ничего не значит!

Сутин и Полетт Журден с собачкой. 1927 год.

– Я так и знал, что это скажете! Для меня большая честь видеть вас, говорить с вами! У Сутина перехватило горло.

– У тебя свой язык, свой стиль. Без стиля нет художника. Стиль – дитя любви. А любовь – врачеватель духа. Настоящая живопись лечит человека получше любого лекарства. А плохая живопись разносит заразу, делает человека инвалидом. Скажу тебе, Сутин, по секрету: мне по душе трагизм в твоих работах. У тебя много общего с Адрианом Броувером. В твоих работах есть мистика, тайна. В живописи должна быть тайна, как в женщине, как в природе. Они скрытничают, не сразу раскрываются. Это делает их познание увлекательным. То, что распахнуто настежь, скучно...

Рембрандт спрашивает:

– Мне говорили, что ты изучал мои работы, ездил в Голландию. Для чего это тебе? В мире множество живописцев...

– А ваш колорит? Такого нет больше ни у кого. После вас для меня устарели Тициан, Рубенс, Карраччи. Они померкли. А Рембрандт ван Рейн, как яркая звездочка на небосводе ночном.

– Спасибо тебе, собрат. Ласковое слово для художника большой подарок. Ведь мы сжигаем себя дотла, а что слышим за это?

Дай, я пожму твою руку. – Сутин протянул ему руку. И сразу вскочил. В мастерской уже никого не было. Только в углу на кушетке сладко посапывала Полин. Она умела утихомирить и приласкать любого пьяницу.

Дерево под ветром. 1942 год.

Очень не хотелось Сутину так сразу же распрощаться с таким посетителем, который только что был у него, разговаривал так умно, веско, значительно. Без таких людей мир скучен, однообразен, двухмерен. Как это сказал Рембрандт? Ты, Сутин, говорит, душу в свои работы вкладываешь, а другие счета в живопись суют, претензии свои суют, скаредность и лягушачью свою скользкоту. А ты – душу. А что есть на свете дороже, значимей и таинственней души? Ничего больше нет! Здорово сказал. Мудрый старик. Душевный. А как у него глаза загораются. Как у волка, так и пылают. Никогда люди с ним не расстанутся, никогда. Он будет с ними, пока жизнь на земле не кончится. Вечный спутник, неизменный странник Агасфер.

Сутин тронул Полин за плечо, ему захотелось тепла. – Полин, я кушать хочу. Проснись!

Видение Рембрандта прокрутилось в мозгу Сутина как кинолента.

Хотя Хаим Сутин мог показаться кому-то дикарем, тронутым, неряхой и пьяницей, но в живописи он был аристократом и гением, человеком вольным, гордым и независимым. Про себя он посмеивался, когда вспоминал рассказы о том, что московские меценаты заказывали Матиссу картины, давали сюжеты и говорили художнику – это сделайте нам к такому-то числу, а то исполните в таком-то размере и привезете в Москву в декабре. И Матисс старался.

Сутин разворачивал аккуратно обернутый в газету том Пушкина и читал: «Поэт сам выбирает предметы своих песен, и толпа не имеет права управлять его вдохновением...» Вот умница. Да таких свет не видел!

Том этот был выпущен на папиросной бумаге в 1899 году к столетию со дня рождения поэта. А подарил его Сутину Оскар Мещанинов. Этим томом Сутин бесконечно дорожил, как и самим Пушкиным, которого просто боготворил. Наработавшись, он доставал заветную книгу, читал большие куски поэм, стихов, драматических сцен. И слова гулко отзывались в нем, он трепетал, как в лихорадке. За грубоватой внешностью Сутина, похожего на разночинца, ремесленника, бродягу, скрывался умный человек и опытнейший профессионал, который умел передать в живописи тончайшие оттенки сложных душевных состояний.

Один из великих живописцев XX века, Хаим Сутин и по сию пору остается «вещью в себе». Время от времени устраивают его выставки, а после снова надолго забывают. Его картины будут покупать арабские шейхи, семья Чаплина, семья Росселлини. Даже Пабло Пикассо купит и повесит в своей мастерской картину Сутина «Париж ночью». Что же всех их завораживает – хаос мазков, линий, особая сутинская энергетика, напор трагизма, обнаженность всего живого и сущего? Честно говоря, не знаю. Об этом надо было спросить у самого художника или у его верной до конца жены и подруги Мари-Берт Оренш. Говорят, она тонко понимала эти материи. Как может только любящее сердце.

Сутин был по-детски доверчив. Он верил в себя, в свои руки, как и его отец, который мог сшить костюм самому привередливому тирану. Но по жизни был штопальщик, то есть чинил старую одежду.

Для Сутина его работа живописца была главным и единственным законом жизни. Понял он это, когда взобрался на высоченную пожарную башню в их местечке. Оттуда открывалась впечатляющая панорама, наполнившая душу таким вдохновенным восторгом, какой бывает у мастера после удавшейся работы или после интимной близости с любимой.

Гладиолусы. 1919 год.

Судя по живописи, Сутин всегда прямо и смело смотрел в глаза своей судьбе. У него было все, чтобы построить Утопию с цветами и розами, чтобы вызвать в себе четвертый сон Веры Павловны, так сочно и сладко описанный Чернышевским. Но он больше верил Бальзаку, который до крови в глазах разглядывал мрак и нечистоты. А золотые стихи Пушкина поднимали его ввысь, помогали ему писать свои картины, в которых тепло б-жественного дыхания сочеталось с любовью и страстью.

Он был благодарен друзьям, благодаря им, их помощи он стал тем, кем стал. Примером самоотверженности художника, совести мастера, честью и достоинством искусства двадцатого века. «Все художники, кто достоин гильдии Святого Луки, должны быть товарищами, братством...» Кажется, так сказал ему Рембрандт во время их короткой встречи. Ради чего старый скульптор и добряк Альфред Буше приобрел строения на улице Данциг, устроил там Улей для художников? Ведь он мог копить деньги, тратить их на девок и дорогую жратву, тешить плоть?

Так сказало ему сердце, так совесть велела. Такой же зов услышал художник Сутин. Его кисть вызвала к жизни картины, исполненные в суровом стиле. Он действовал как хирург, патологоанатом, лишенный сантиментов. Действовал убежденно и деловито. Впору привести одно стихотворение, чтобы до конца понять Сутина. Вот оно.

Вы помните то,

что видели мы летом?

Мой ангел, помните ли вы

Ту лошадь дохлую под ярким

белым светом

Среди рыжеющей травы?

Полуистлевшая, она, раскинув ноги,

Подобно девке площадной,

Бесстыдно, брюхом вверх, лежала

у дороги,

Зловонный выделяя гной.

И солнце эту гниль палило с небосвода,

Чтобы останки сжечь дотла,

Чтоб слитое в одном великая Природа

Разъединенным приняла.

И вы, красавица, и вас коснется тленье,

И вы сгниете до костей,

Одетая в цветы под скорбные моленья,

Добыча гробовых костей.

(Перевод с французского В. Левика)

Это написал Шарль Бодлер. Он умер в 1867 году, когда Сутин еще не родился, умер, уверенный в неодолимости зла, в порочности жизни.

Целое поколение писателей и х

удожников в первые тридцать лет XX века были завсегдатаями парижских кафе «Ротонда», «Куполь», «Тулузский негр». Не бездельники и клошары приходили туда, а люди, которые хорошо поработали. Об этом можно прочитать у Хемингуэя, Эренбурга, Поплавского. Откройте Эренбурга и найдете там строчки, которые имеют прямое отношение к разговору о Сутине и его собратьях. «Для того, чтобы привычные слова волновали, чтобы ожил холст или камень, нужны дыхание, страсть, и художник сгорает быстрее – он живет за двоих, ведь помимо творчества есть у него своя кудлатая, запутанная жизнь, как у всех людей, никак не меньше». Писательница, жившая в Париже, Гертруда Стайн думала, что эти люди – потерянное поколение. Она-то и придумала термин «неприкаянные». Ничуть не бывало! Разве Сутин и Шагал, Паскин и Штеренберг, Хемингуэй и Эренбург, Скотт Фицджеральд и Модильяни были потерянными? Для кого? Они жили страстью творчества, работали как одержимые, обогатили человечество.

Невеста. 1925 год.

Пользуясь определением Хемингуэя, можно сказать: их талант был таким же естественным, как узор из пыльцы на крыльях бабочки. И узор этот не стерся и не поблек и в нашем XXI веке. Они создавали шедевры, хотя не всегда имели деньги, чтобы как следует поесть. Сутин говорил, что голод и бескорыстие рождают шедевры, а не сытость и благополучие.

У Рембрандта была картина с тушей убитого быка. Красота и разнообразие фактуры побеждали ощущение неприятного и уродливого сюжета. Все оттенки красного в картине усиливали и углубляли присутствие сырого мяса, а валеры на голубоватых сухожилиях то вспыхивали, то мерцали. Так написать мог только он.

А спустя много лет и Сутин взялся за эту тему и решал ее многократно с невероятным трагизмом. Оказалось, что натюрморт не мертвая натура в его руках, а живая – с запахами, формами, полными движения, с поразительными переходами линии в объем. Тезка Сутина Хаим-Яков Липшиц недоумевал: «Слушай, Сутин, насмотревшись на твою живопись, я могу лепить вслед за тобой. С помощью объемов в пространстве я черпаю свет. Станковая скульптура, как и настоящая живопись вполне автономна в природе и параллельна ей. Они необходимы человеку, как солнце».

У Жака Липшица Сутин учился экспрессивной деформации натуры. В этом он не знал себе равных. И деформация ничуть не мешала эмоциональной образности. Не случайно Модильяни написал портреты Липшица и Сутина – оба стали всемирно признанными столпами современного искусства. Как и сам Амедео.

Без устали писал Сутин мясные туши, ощипанную дичь, рыбу на блюде, цыплят. Ни у одного художника не было столько работ, связанных с едой. Этот человек хорошо наголодался. Он умер 9 августа 1943 года в Париже от перитонита. Город был оккупирован. Опасаясь немецкой полиции, многие друзья не могли выйти на улицу. За гробом Сутина шел один человек. Это был Пикассо.

Сутин. 1927 год.

Его похоронили на кладбище на Монпарнасе.

Начинал Сутин из Вильно. Потом в Париже у него была собственная мастерская на площади Клема, откуда открывался вид на Сену. Это напоминало ему задумчивую Двину его детства.

Сутин показывал ужас реальности, где все подчиняется бесчеловечным законам. Но все же, видимо, не совсем все, если есть место под солнцем таким, как Сутин. С полным основанием можно причислить этого мастера к в о л ш е б н о м у р е а л и з м у. Это неповторимый индивидуальный стиль, взволнованное письмо, накаленная добела живопись, экспрессия бесконечная, когда кисть создает на холсте не экзерсисы, а подлинную музыку.

«Пока я голодал, я научился гораздо лучше понимать Сезана», – заметил Хемингуэй. Люди научились понимать Сутина, по крайней мере, платят за него миллионы. Понимание – пролог любви.

Грум. 1928 год.

P.S. Тяжело больной Модильяни сказал Леопольду Збровскому: не беспокойтесь, в лице Сутина я оставляю вам гения. Не склонный к комплиментам Константин Коровин считал Сутина одним из пяти лучших художников мира. Модильяни написал замечательный портрет молодого Сутина (1917). Он совсем не похож на «Автопортрет» Сутина. Тот написал себя страшноватым, неуклюжим, даже уродливым, похожим на калмыка. У Модильяни его друг Сутин спокойный, уравновешенный, в чем-то даже симпатичный, со сложенными на коленях руками. Как-то у Сутина спросили: – Вы ведь жили тяжело, верно, были несчастны в жизни?

– С чего это вы взяли? Я всегда был счастливым человеком! – был ответ Сутина. Сказано это было задорно, даже с вызовом.

Хаим Сутин не покривил душой. Да, он был счастливым человеком. А может ли быть творец несчастным? Почти полностью ослепший Микеланджело, задыхавшийся от замыслов Моцарт, глухой Бетховен, доведенный до гибели Пушкин – были они несчастливыми?

Шартрский собор. 1932 год.

Задай им такой вопрос – все ответили бы, как Сутин. Их вела по жизни страсть, творчество, не деньги диктовали им поступки, не прибыль снилась им. Несчастливы бюргеры, обыватели, мещане, а творцы носят счастье в себе. Они ткут его из обманчивой, ненадежной паутины, но их биографии часто похожи на жития святых.

У Сутина не было духовного покоя. Творчество сожгло его. С кистью в руке он бывал необычайно просветлен. Это о таких написал мудрейший Пушкин: «И сердце вновь горит и любит оттого, что не любить оно не может». Сказано по конкретному поводу, о любви к одной женщине. Но Пушкин таков, что в эти слова можно вложить совсем иной смысл.

Отнести это можно к каждому настоящему художнику. Действительно, художник – не профессия. Это судьба!

Ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.

Регулярная статья Академический супервайзер: д-р Арье Ольман

Хаим Сутин
150px 150px
Имя при рождении:	Хаим Соломонович Сутин
Дата рождения:
Место рождения:
Дата смерти:
Место смерти:
Национальность:
Жанр:	Живопись
Стиль:	экспрессионизм

Ха́им Сути́н (Хаим Соломонович Сутин, фр. Chaim Soutine , 13 января 1893, Смиловичи Минской губернии - 9 августа 1943, Париж , Франция) - французский художник еврейского происхождения.

Биография

Хаим Сутин родился 13 января 1893 в Смиловичах (Минская губерния) в бедной еврейской многодетной семье (он был десятым из одиннадцати детей), отец был портным (по другим сведениям, синагогальным служкой. Тяга к рисованию, проявившаяся у Сутина очень рано, в семье не одобрялась. В 1907 году (в 14 лет) Сутин оставил дом и отправился в Минск , где работал ретушером у фотографа и посещал рисовальный класс Х. Крюгера. В 1910 г. он вместе с другом Михаилом Кикоиным перебрался в Вильну и поступил в Школу изящных искусств.

В 1913 г. (по некоторым источникам - в 1912 г.) Сутин отправился в Париж. Перед тем, как переехать на Сите Фальгьер в пятнадцатом округе Парижа , Сутин живет и работает в «Ла Рюш», «Улье», международном общежитии бедных художников на левом берегу Сены, которое было создано в 1902 скульптором Альфредом Буше. Там он попал в круг молодых художников из разных стран (М. Шагал , Ф. Леже, Р. Делоне, О. Цадкин, А. Архипенко и другие), составивших впоследствии так называемую парижскую школу. Сутин поступил в Школу изящных искусств, в класс Кормона. Высочайшая художественная культура Парижа первой половины века повлияла на творчество Сутина. Здесь он изучает признанные произведения классиков живописи, греческую и египетскую скульптуру, картины Гойи, Эль Греко, Тинторетто, Жана Фуке, Рембрандта, Коро и Шардена. Из современников Сутин больше всего ценит Курбе и Сезанна. Сутин интересовался музыкой и литературой. Среди его любимых авторов были Монтень, Расин, Сенека, Достоевский, Пушкин, Бальзак и Рембо, среди композиторов - Бах и Моцарт.

В 1914 г. Сутин познакомился с А. Модильяни , с которым его связывали сложные отношения дружбы-вражды. В 1918 г. Сутин жил вместе с Модильяни на юге Франции, а потом на протяжении ряда лет часто бывал там. Все эти годы Сутин страдал от нищеты, перелом произошел только в 1922 г., когда американский коллекционер А. Барнс (1872–1951) приобрел 15 полотен Сутина, чем привлек внимание к его творчеству. В 1927 г. в Париже состоялась первая персональная выставка Сутина. За ней последовали другие - в Париже (1930), Чикаго (1935), Вашингтоне (1943) и другие. Сутин приобрел мировую известность, его материальное положение ненадолго улучшилось, однако художник был подвержен тяжелым депрессиям, его физическое здоровье также было расстроено. Несмотря на это, Сутин неистово работал.

После лет, проведенных на юге Франции, Сутин возвратился в Париж, где въехал в просторное ателье на улице Мон Сен-Готар, недалеко от площади Данфер-Рошро. Именно здесь он выполнит серию бычьих туш и многочисленные натюрморты с рыбой и птицей.

Во время немецкой оккупации Парижа Сутин скрывался, переезжал с места на место, затем друзья устроили его в Шампиньи, близ Шинона; там художник не прекращал работать. В 1943 г. Сутин тяжело заболел, его привезли в Париж, положили в больницу, где он и умер.

Творчество

Сутин был одним из создателей французского экспрессионизма. Как художник он сложился очень рано. В композиции ранних парижских работ, особенно в натюрмортах, чувствуется влияние П. Сезанна («Натюрморт с трубкой», 1914–15, Труа, коллекция П. Леви; «Натюрморт с лимоном», 1916, Нью-Йорк, коллекция И. Левик).

К началу 1920-х гг. стиль Сутина окончательно определился, и это проявилось в первую очередь в пейзажах юга Франции: извивающиеся пастозные мазки его живописи создают разорванную форму; появляется вздыбленная композиция с высоким, как правило, горизонтом и крупным, приближенным к первому плану изображением («Пейзаж Сере», 1920–21, Гарвардский университет, Фогг-Арт Музей; «Пейзаж с кипарисами», 1922–23, Нью-Йорк , коллекция А. А. Лист).

В 1927 в одной из парижских галерей состоялась первая персональная выставка Сутина. Он познакомился с Марселеном и Мадлен Кастен, которые вслед за Зборовски возьмут опеку над художником. Через пару лет Хаим познакомился с историком искусств Эли Фором, который напишет первую монографию, посвященную его творчеству.

С этого времени и на протяжении всей жизни экспрессионистское начало в творчестве Сутина, присущее ему с самых ранних работ и особенно проявлявшееся в экспрессивности цвета, только усиливалось: он шел от неистовой живописи к еще более неистовой. При этом Сутин никогда не отказывался от натуры: все свои сюжеты он находил в окружающей жизни, трансформируя обыденное в трагедию, в апокалипсические видения, созданные только живописными средствами - мучительным противоречием цвета, яростным движением кисти («Гладиолусы», 1921–22, Нью-Йорк, коллекция Р. Колина; «Слуга», 1928, Вашингтон , Национальная галерея искусства; «Маленькая городская площадь», 1930, Чикаго, Институт искусств). Трагическое восприятие жизни уходит корнями в воспоминания о детстве, о еврейской среде, от которой Сутин всю жизнь отказывался, преодолевая в себе ее влияние, но не смог его преодолеть.

Помимо пейзажа, излюбленными жанрами Сутина были портрет и натюрморт. В портрете Сутин находился под некоторым влиянием Модильяни : их работы близки композиционно - как и Модильяни, Сутин предпочитает поколенное или погрудное изображение анфас, приближенное к первому плану и несколько уплощенное, с минимальным количеством деталей. Портреты Сутина отличаются контрастным цветом и контрастом между резкой, экзальтированной живописью и незначительностью или уродством лиц портретируемых.

К натюрмортам Сутина больше всего подходит именно французское определение этого жанра - «мертвая природа»; в большинстве из них присутствует смерть в ее жестоком, неприглядном виде («Мясная туша», 1925, Нью-Йорк, Галерея искусств Олбрайт-Нокс; «Заяц на зеленой ставне», 1924–25, Труа, коллекция П. Леви; «Висящий индюк», 1926, Нью-Йорк, коллекция Р. Цейслера). Композиционно натюрморты организованы гораздо более строго, чем пейзажи, подчиняясь, в основном, вертикально-горизонтальному, а не диагональному ритму.

Наибольшие изменения в творчестве Сутина претерпел колорит: в 1920-х гг. это хаотическое переплетение зеленого, желтого, красного, коричневого, фиолетового, затем пятна укрупняются, доминантным становится кроваво-красный, с которым контрастирует яркий синий, иногда фиолетовый; в конце 1930-х гг. ведущим становится зеленый, в который вкраплены все остальные цвета палитры, напряженные до предела и оттеняемые резкими ударами белил («Зеленые деревья», 1936, частная коллекция; «Большое дерево», 1942, частная коллекция).

В 1935 году произведения художника впервые выставляются в США в рамках коллективной экспозиции в Чикаго . А ещё через 2 года состоится выставка 12 картин художника в Государственном музее Пти Пале в Париже в рамках коллективной выставки «Мастера независимого искусства 1895-1937». Там он знакомится с немкой Гердой Грот, которая скрывается от нацистского режима - она будет его подругой три года.

Хаим Сутин в культуре

• В рассказе Роальда Даля "Кожа" повествуется о татуировке, которую сделал Хаим Сутин.
• Хаим Сутин - один из второстепенных персонажей фильма "Модильяни".

Ссылки

Источники

Уведомление : Предварительной основой данной статьи была статья Жил-был художник Хаим Сутин...

В России нет картин Хаима Сутина, на русском языке нет монографий о нем. О художнике на его родине знают мало. Он покинул Родину в начале ХХ века до революции и долгое время был для России «потерянным» гением, как были «потерянными гениями» долгое время многие другие художники: Марк Шагал, Осип Цадкин, Моисей Кислинг. На Западе, сумасшедший художник, выходец из нищего захолустного местечка, сегодня запредельно дорог. На аукционах "Кристи" в начале 90-х годов цены на работы Сутина измерялись миллионами долларов. В числе его поклонников (и счастливых обладателей его картин) - Изабелла Росселлини, семья Чаплина, семья издателя Галлимара, потомки Шагала, Фрэнсис Форд Коппола.
В центре Парижа на Монмартре стоит памятник, невысокому человеку в надвинутой на глаза шляпе с обвисшими полями. Он идет засунув руки в карманы пальто, раздуваемого ветром. Это художник Хаим Сутин.

Модильяни "Портрет Хаима Сутина"

Хаим Сутин родился в 1893 г. в захолустном белорусском местечке Смиловичи, в бедной многодетной семье.

Его родные не могли и помыслить о том, чтобы мальчик из набожного еврейского семейства стал художником и нарушил религиозный запрет на изображение «существ, имеющих душу». Хаим рисовал углем на стенах, воровал из дома посуду, чтобы продать ее и на вырученные деньги купить карандаши.

Ни наказания, ни побои не могли отвратить его от любимого занятия. Недолгое пребывание в Минске, где юный Сутин работал ретушером в фотоателье, закончилось драматически:
он написал портрет раввина, за что был жестоко избит его сыном. Впрочем, деньги, полученные по суду как компенсация за побои, позволили юноше уехать в Вильно, где он начал, наконец, учиться в художественной школе.

Хаим Сутин "Гладиолусы"

В 1913 г., после двух лет учебы, Сутин отправился в Париж: в Российской империи путь в крупные города был для него закрыт, поскольку передвижение евреев ограничивала пресловутая черта оседлости.
Он поселился на Монпарнасе, в легендарном «Улье»: так называли бывший выставочный павильон, перестроенный под дешевые художественные ателье.

В этот «Улей» приносили «мед» своего творчества многие будущие знаменитости, а в то время безвестные неимущие художники, стекавшиеся в Париж со всего света.

Среди таких же, как Сутин, выходцев из России был и Марк Шагал. Терзаемый безденежьем Сутин был готов на любой труд: пытался работать грузчиком, чернорабочим, натурщиком, но его отовсюду гнали - он просто неспособен был заниматься ничем, кроме живописи. Представим себе Сутина времен «Улья».
Застенчивый провинциал, толком не умеющий говорить ни по-русски (родным языком Сутина был идиш), ни, тем более, по-французски, он многим казался малограмотным невеждой. Неуклюжий, неопрятный, с «глазами затравленного зверя» (Илья Эренбург), в надетом на голое тело поношенном пальто... «Абсолютно дикий человек», - так охарактеризовал Сутина один из современников.

Он колотил по ночам в двери соседей, требуя, чтобы ему дали хоть кусок хлеба. Но раздобыв пару селедок и луковицу, немедленно брался за натюрморт и, хотя его рассудок мутился от голода, не притрагивался к еде, пока не доводил работу до конца.
Со всеми он пытался расплачиваться своими картинами: с людьми, у которых одолжил денег, с полицейским, который с пониманием отнесся к нему в участке (Сутина доставили в полицию, когда он был обнаружен спящим в мусорном ящике).

Натурщицы, измученные многочасовыми сеансами, плакали и отказывались работать с ним. Соседи разбегались, не в силах вынести запах разлагавшегося мяса, которое Сутин в жаркие летние дни приносил для натюрмортов с бойни, расположенной по соседству с «Ульем».

А он, не замечая смрада, стоял нагишом перед мольбертом и нежно касался кистью холста, словно это было живое тело. «Дикий человек» много читал и прилежно учился: совсем недолго - в Школе изящных искусств и постоянно - в музейных залах. «Когда к нему приближались,
он отскакивал в сторону.

Автопортрет

На картины мастеров прошлого он смотрел, как верующий на изображения святых»,- вспоминал французский критик Вольдемар Жорж, встретивший Сутина в музее. Его кумиром был Рембрандт.

Сутин трижды ездил в Амстердам, чтобы увидеть рембрандтовские полотна в Рийксмузеум, и утверждал, что беседует с великим голландцем во сне.
От Сутина, который шокировал своей экстравагантностью даже парижскую богему, многие отворачивались, но нашлись и друзья. Самым близким другом, с первой же минуты знакомства распознавшим в Сутине гения, стал Амедео Модильяни.

Эта дружба продолжалась недолго (Модильяни умер в 1920 г.), но стала для Сутина судьбоносной.Модильяни познакомил Сутина с коллекционером Леопольдом Зборовским и со скульптором Оскаром Мещаниновым. Оба окружили художника заботой: Зборовский начал выставлять картины Сутина и отправил его поработать на юг Франции, Мещанинов предоставил ему свою мастерскую.

Именно у Зборовского полотна Сутина в 1922 г. увидел американский коллекционер Альберт Барнс и разом скупил все работы. Так к Сутину пришли известность и благосостояние: последовали успешные выставки в Париже, Чикаго, Нью-Йорке, Лондоне, вышла в свет небольшая монография, появилась отличная мастерская с видом на Сену.

"Смоковницы"

"Женский профиль"

Но слава и достаток не изменили художника: его по-прежнему не волновал быт, не интересовало ничего, кроме живописи. Когда его уже проданные картины переставали ему нравиться, Сутин норовил выкупить их у владельцев, чтобы уничтожить.

"Женщина в красном"

Из мемуаров Цадкина следует, что именно он рассказал о Сутине Модильяни. Дело было в кофейне на Монмартре. Модильяни, вдребезги пьяный, тут же захотел посмотреть работы Сутина. Как вспоминал Цадкин, они ввалились к нему в подвал и застыли от изумления. Сутин стоял голый перед холстом и смотрел на него любовно, словно это была девушка. Потом он бережно взял кисть и нанес два-три сильных и ровных мазка на поверхность холста. Эффект был поразительный - будто на холст попала струя крови. Ощущение было настолько сильным, что Модильяни закричал. Потом Хаим обозначил вокруг этой "рваной раны" контуры человеческого тела, затем водрузил ему на голову нечто несуразное, похожее на цилиндр, который через мгновение превратился в белый колпак поваренка. Модильяни задрожал и вскрикнул: "Тебе нужна девушка, Хаим, иначе ты пропадешь!"
Модильяни притащил его к себе в мастерскую, заставил позировать, потом предложил ему пожить на улице Жозеф-Бара у его друга поэта Леопольда Зборовского, который продавал картины Модильяни. Правда, жена Зборовского Анна невзлюбила Хаима и запретила приводить его в дом. В отместку Модильяни нарисовал портрет Сутина прямо на двери ее квартиры.
Хаим стал легендарной личностью среди обитателей Монпарнаса именно из-за этой двери. Его портрет пытались оттереть, выжечь, выскоблить, в конце концов дверь сняли с петель и выставили на продажу. Ее купил какой-то сумасшедший мануфактурщик, любитель постимпрессионистов Люсьен Map. А через десять лет продал - она стоила в тысячу раз больше. Ее новым владельцем оказался арабский шейх.
С легкой руки Модильяни Хаиму позировали прехорошенькие натурщицы. Самой утонченной и красивой была Люния Чековская, затем шла Беатрис Хестингс - знаменитая укротительница пьяных художников, соблазнительная, властная и эксцентричная подруга Модильяни (Беатрис могла, например, развлечения ради пройтись в какой-нибудь немыслимой шляпке, с корзиной, полной живых уток). И наконец, некая продавщица цветов с площади Пигаль по имени Руфь. Она была непомерно толста и выглядела лет на сорок старше Сутина. Ее Хаим любил особенно. И за то, что она такая толстая, как женщины из его детства, и за то, что беспрестанно шутила, переиначивая невинные выражения в похабщину. Говорили, что именно Руфь лишила Хаима невинности.
Странный он был человек. Кто-то пустил слух, что Хаим не женится, потому что не может любить нормальных женщин. Якобы художник Кислинг видел, как Хаим целовал и гладил каменную статую, когда в студии никого не было. Правда это или нет, кто знает? Художники все немного чокнутые.
По свидетельству натурщицы Полетт, Сутин страдал лунатизмом. Однажды Модильяни запер Полетт и Хаима в его подвале, подсунув под дверь палитру с красками и три куска картона, на одном из которых было написано: "Либо рисуйте, либо занимайтесь любовью". Бедный Сутин от смущения лег не раздеваясь на диван и заснул. Ночью он разбудил Полетт, велел ей раздеться, разделся сам - и они стали танцевать. Танцевали почти в полной темноте, без единого звука, лишь тихо шаркали босые подошвы об пол. Полетт рассказывала, что ей казалось, будто Хаим спит.
У него было небольшое психическое отклонение - он испытывал болезненное влечение к красному. При виде окровавленных мясных туш Хаим впадал в экстатическое оцепенение. Об этом вспоминают многие его биографы и друзья. Патологическая любовь к красному породила его неповторимую манеру письма - что бы ни изображал Сутин, это напоминало выворачиваемое наружу чрево, словно живое тело разрывает рог быка или некий инстинкт, призванный природой не уберечь, а уничтожить человека.
Да, он определенно был странный человек.
Однажды утром бездыханного Сутина нашли в мусорном ящике. Дворник, обнаруживший находку, вызвал полицию. Выяснилось, что это не труп, а мертвецки пьяный Хаим. В участке за чашку кофе и булочку Сутин нарисовал портрет начальника полиции. Полицейский чин оказался нежным человеком, тонким ценителем живописи. Он увидел в нищем алкоголике гения.
В начале 20-х, когда Франция переживала эйфорию победы над Германией, и, казалось, все самое страшное осталось позади, изображения огромных окровавленных туш принесли Сутину признание. Сам Хаим толком не отдавал себе отчета, откуда взялась эта слава. Его картины стали хорошо продаваться. Он завел собственную студию на площади Клема, откуда открывался удивительный вид на Сену - он напоминал ему вид на Двину, реку его детства.
Он стал бороться с собственной славой непомерным чудачеством. Если кто-то держал в доме кошек, то Хаиму взбрело в голову держать старушек. В его доме появились какие-то невообразимые бабули, про которых он говорил, что это его дальние родственницы - какие-то кухарки, будто только-только сошедшие с его полотен. Одни говорили, что он с ними спит, другие - что он их только рисует...
В отличие от Шагала Сутин никогда не пытался выразить любовь к своей родине в живописи. Ему будто бы претила сама возможность писать нечто идиллическое. Собственная биография для него началась ровно с того момента, когда он осознал, может быть несколько шизофренически, угрозу, нависшую над миром, и чудовищную силу инстинкта, толкающего человека к смерти.
Начало войны застало Сутина в Париже. Он не уехал, как Шагал, Цадкин и многие другие его друзья. Он словно дожидался апокалипсиса, который предрекали его же собственные картины.
Он умер через восемь месяцев после того памятного рождественского бала, в августе 1943 года, на операционном столе. От опухоли, которая съела его мозг. Ему было пятьдесят лет. Наверное, тогда, под Рождество, он предчувствовал близкий конец и хотел вернуться туда, куда ему уже не было дороги, - на родину, в детство, к тем нищим и убогим, кого он всю жизнь рисовал и чья бедность в конце концов принесла ему деньги и славу. Странный был человек.