«Жить без тебя не могу. Мы с тобой, как по радуге, пойдем по жизни…» Радуга пропала быстро. И Валерий сделал для этого немало. Иногда казалось, что я его ненавижу. Но обиды забывались, наши отношения налаживались. Опять я в его дневниках фигурировала как «Зайчик», а не как «Шацкая». Семью надо беречь - так я была воспитана мамой, поэтому прощала, терпела… До следующей обиды. Но наши отношения только ухудшались, сходили на нет. Все отчетливее я понимала, что рядом чужой человек. Просила: «Валерий, уйди, пожалуйста». Сама подавала на развод. Не понимаю, почему он оставался. Наверное, правду говорят, что мужчинам тяжело развестись не с женой, а с привычной обстановкой. Валерий так меня допек, что я написала заявление на алименты. Материально мы жили тяжело. Хотя Золотухин и в кино снимался, и с концертами выступал.

Денис был раздет, ходил в каком-то рванье. Я сама отвезла исполнительный лист на киностудию «Мосфильм». Стыдобища! Кстати, после нашего официального развода Валерий быстро купил квартиру, новую машину, дачу. Значит, правда, копил деньги, прятал…

Однажды со мной произошла жуткая, даже постыдная история. Как-то после спектакля ко мне в театр зашла подруга Лена, чтобы познакомить со своим возлюбленным. Вдвоем они уговорили меня посидеть в ближайшем ресторане - буквально полчасика. Выпитое на голодный желудок шампанское меня развеселило, расслабило, «полчасика» давно прошли - я потеряла счет времени. Прокутив имеющиеся в наличии деньги, мы решили не расходиться. Поехали занимать у друзей, оказались в другом ресторане.

Вечер. Оркестр заиграл мелодию из популярного тогда фильма «Генералы песчаных карьеров». Я расчувствовалась и попросила музыкантов сыграть еще раз, присела на край сцены. И ничего бы не случилось: послушала бы и вернулась к своему столику, но какая-то неряшливого вида тетка, работница ресторана, нарушила мое идиллическое состояние, бесцеремонно схватив за рукав: «Вы что тут расселись? Немедленно идите на место!» Но я идти отказалась, слово за слово, конфликт разгорелся нешуточный. И свой монолог о несовершенстве российской действительности и человечества в целом я заканчивала в отделении милиции. «Если бы у меня был пулемет, я бы всех вас здесь перестреляла!» - сказала я стражам порядка. Еще имела наглость попросить об экскурсии по этому заведению. Вид пьяных и орущих людей привел меня в чувство.

«У вас муж есть? - спросил меня милиционер. - Звоните ему. Если он приедет, мы вас отпустим». И я позвонила. На счастье, Валерий оказался дома. Я, стараясь сохранить остатки самообладания, объяснила ему, где нахожусь и что, если он меня не заберет, мне придется ночевать в милиции. Золотухин за мной не приехал! Ну какой мужчина бросил бы в такой ситуации пусть и нелюбимую жену?! Наутро я, тихая и виноватая, просила милиционеров не сообщать в театр. Мое положение и так было непростым. Не хватало только скандала с милицией.

Со стыда чуть сквозь сцену не провалилась

В Театр на Таганке мы показывались вместе с Золотухиным. Но о том, что мы - муж и жена, не сказали. Из зрителей - один Юрий Петрович Любимов.

Вместо декорации - два стула в его кабинете. Даже концертмейстер не пришла. Поэтому мы «в сухую», без музыки спели дуэт из какой-то оперетты: «Ах, Вася… Ах, Дуся...» И были приняты! Вскоре начались репетиции «Антимиров» - спектакля по произведениям Андрея Вознесенского. В новую постановку попали и мы с Валерием. И тут произошел казус. Я все ждала, когда мне скажут: «Приготовьте такое-то стихотворение». Но мне никто ничего не говорил. Потом выяснилось, что я просто не поняла: мы должны были сами выбрать себе стихотворение. И вот уже премьера, а я «урока» так и не выучила. Но на сцену вышла. Стою. Все по очереди читают стихи, а я, одна-единственная, молча перехожу с места на место: то так встану, то другим боком повернусь или на пандус присяду. В общем, ужас! Со стыда была готова провалиться сквозь сцену. Потом Алла Демидова рассказала: ее муж, сценарист Владимир Валуцкий, автор знаменитой «Зимней вишни», посмотрев спектакль, сказал, что Шацкая ему понравилась больше всех.

Моя актерская судьба на «Таганке» складывалась неровно.

Однажды у меня произошел открытый конфликт с Любимовым. В театре проходило собрание, на которое в качестве жеста доброй воли дирекция выставила ящик шампанского. Довольно странно, потому что на «Таганке» работало немало пьющих актеров. Периодически Юрий Петрович грозил увольнением то Золотухину с Высоцким, то Бортнику. А тут шампанское. Возможно, руководство хотело вызвать артистов на откровенный разговор. Я была в депрессии. Только что Любимов не дал мне сыграть роль в спектакле «Деревянные кони». Да еще обидел на репетиции, после чего я, заревев, убежала домой.

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

Шрифт:

100% +

Валерий Золотухин
Секрет Высоцкого. Мы часто пели «Баньку» вместе

«Боже! Помоги моему другу…»

Времена не выбирают,

В них живут и умирают…

А. Кушнер

Владимир Высоцкий и Валерий Золотухин…

Безусловно, самые яркие и самобытные дарования из созвездия «Таганки» 60-х–70-х годов. Для меня, влюбленного в песни и личность Владимира Высоцкого, Театр на Таганке, по правде говоря, всегда был интересен в основном лишь постольку, поскольку главный режиссер, актеры являли собой окружение кумира. (Этим я не хочу никого обидеть – очень ценю, например, Аллу Демидову, Леонида Филатова.) Я им страшно завидовал в юности уже потому, что они (подумать только!) могли каждый день запросто здороваться, общаться с Ним и, конечно, слушать Его феноменальные песни живьем (небожители!).

В начале 70-х, не пройдя по конкурсу в университет, я всерьез подумывал уехать из родного Ташкента в Москву и поработать (кем угодно!) на Таганке, хотя бы до армии (совсем как восторженная девочка-костюмерша из записок Валерия Золотухина) – «лишь бы каждый день видеть Самого Высоцкого!».

Бесспорную неповторимость таланта Валерия Золотухина я отметил для себя, пожалуй, раньше, чем услышал песни Владимира Высоцкого. Фильм «Пакет» с высоты нынешнего дня, может быть, покажется весьма незатейливым (кто-то и неправду найдет), но это чистая и честная по интонации работа, с хорошими актерами, в котором впервые заблистал юный Золотухин, впервые проявился тот самый «ванинский склад» актерского дарования. Обаятельнейшие образы таежного милиционера Сережкина и Бумбараша сделали его любимцем публики. Плюс, конечно, песни разных авторов, которые после исполнения их Золотухиным становились шлягерами. Одним словом, еще с середины 60-х Валерий Золотухин стал для меня звездой (ну, может быть, звездочкой), которая светит своим, а не отраженным светом. Его «особняковость» ощущалась всегда и в самом Театре на Таганке – он тоже «в привычные рамки не лез».

…После смерти Владимира Высоцкого показалось странным – Золотухин, которого сам погибший поэт называл другом, молчит. (Нельзя не отметить: о Высоцком писали много, и часто талантливо, страстно, и Алла Демидова, и Вениамин Смехов. А как не вспомнить блестящие работы Натальи Крымовой, Леонарда Лавлинского, Юрия Карякина!)

Золотухинский «Этюд о беглой гласной», написанный мастерски, легко и свободно, только разжег нетерпение прочитать нечто более «глобальное». А ряды «воспоминателей», между тем, стали множиться едва ли не в геометрической прогрессии. Становилось жутко. Пошли в ход отшлифованные многоразовым употреблением и скоро набившие оскомину клише и трафареты, патока патетики и дешевого мессианства. Вознесенский и Евтушенко, которые всегда шли чуть впереди прогресса, поведали градам и весям, что, оказывается, в «душной атмосфере застоя» почти главным делом их жизни было помочь пробиться «меньшому брату» в печать и Союз писателей.

Марина Влади издала свои интереснейшие (как к ним ни относись!) мемуары, точнее мемуарную беллетристику. А Золотухин молчал…

Качественно новый этап осмысления, исследования, понимания жизни и творчества великого русского поэта последней трети нашего столетия Владимира Высоцкого, я считаю, начался с воспоминаний Людмилы Абрамовой, умных, тонких и точных, и публикации в «Литературном обозрении» писем молодого, бесшабашного Володи Высоцкого к ней.

И вот дневники Валерия Золотухина. Беспощадные прежде всего к себе. И этим уже вызывающие доверие. Пронизанные любовью, любовью подлинной – не ангельской, не дистиллированной. Здесь всего намешано: ревность, нескрываемое желание соперничества и творческого превосходства, резкие оценки, казалось бы, даже бесспорных удач Высоцкого, радость и отчаяние, воспарение духа и падения плоти. Кажется, фрагментарность, беглость, недосказанность вовсе не достоинства, а недостатки дневников вообще.

В фильме режиссера А. Митты «Сказ про то, как царь Петр арапа женил» (1976), поставленном по мотивам незаконченной повести А. С. Пушкина «Арап Петра Великого». Ибрагим – В. Высоцкий, Филька – В. Золотухин.

Для меня же прелесть и притягательность золотухинских дневников именно в их импрессионистичности, противоречивости даже. В них атмосфера времени, узнаваемые реалии тех дней. Язык, надо признать, и впрямь порой далеко не парламентский – права Галина Волина. Но здесь хочется и поспорить с ней как одной из первых, надо полагать, читательниц дневника. Участница правозащитного движения (то есть мужественный человек, для которого правда – и принцип, и цель), получается, против… правды?! Нет, конечно. Однако все-таки не надо бы априори моделировать некое «среднестатистического» читателя – циника и пошляка, с блестящими глазками и потными от предвкушения «чтива» ладонями. Что же касается «кулис», театрального «Зазеркалья», мне кажется, нельзя ну буквально все сводить к издержкам «подлого времени». Охотно признаю свою слабую компетентность, однако жизнь господина де Мольера и его труппы, история русского театра, наконец, «Театральный роман» Михаила Булгакова показывают, и достаточно убедительно, вечность этого явления. За кулисами, увы, всегда что-то происходит, что-то «творится» (даже политика позаимствовала у театра такие понятия, как «закулисная сделка», «закулисные переговоры» с однозначно негативным оттенком). Так было, так будет. Другое дело – кто без греха? Кто первым бросит камень в актерскую братию? Можно подумать, нет своего «закулисья» у врачей и политиков, прокуроров и академиков, физиков и лириков, токарей и пекарей!

Уверен, Валерий Золотухин поступил правильно, не последовав добросовестным и добропорядочным советам.

Я прочитал дневники взахлеб, на одном дыхании. Почему? Ну понятно – Высоцкий, Таганка. Но еще и потому, что это – художественная литература. При всей неприглаженности, непричесанности форм, скорее даже благодаря этому. Я, так сказать, рядовой читатель, чисто эмоционально воспринял дневники Золотухина именно как «документальную повесть о Высоцком, о Таганке». О формировании души русского интеллигента. О том времени, когда у нас «достаточно беспокоились о творческом беспокойстве артистов» (С. Е. Лец).

Интриги, сплетни, ложь, склоки? Да, но это живая жизнь. Варварский, вульгарный язык? Что ж, если так «кто-то кое-где у нас порой» (то есть сплошь и рядом) говорит! Словом, не стоит всего этого пугаться, это как раз тот самый «сор» ахматовский, из которого, «не ведая стыда», росло Искусство, Искусство легендарной Таганки, о жизни «обитателей» которой мы судим отнюдь не по их страстишкам «общечеловеческим» и слабостям, а прежде всего по творческим взлетам. Это и есть суть их существования – сплав души, таланта и вдохновения.

Когда автор говорит о своем часто «непутевом» и нежно любимом герое, друге и «сопернике», он не чурается лирики и даже патетики, счастливо избегая фальши и ходульности. Язык повести, золотухинской прозы вообще, заслуживает отдельного разговора. Скажу лишь о поразительной способности автора ярко, броско, очень узнаваемо характеризовать своих героев их же репликами, тирадами. Наиболее живописен, я бы сказал, мрачно-великолепен Юрий Любимов (он же Шеф, он же Петрович), клокочущий темперамент которого рождал и великие спектакли, и великие обиды его актеров. Как мне показалось, они довольно часто чувствовали себя только глиной в руках скульптора, пусть и гениального.

Полифоничность, смена темпов в повествовании адекватны жизненному ритму «действующих лиц», их дыханию, часто прерывистому, той самой пресловутой прозе жизни, житейской суете, незаметно, исподволь затягивающей. И, в результате, не жизнь прожита – ее черновики. Автору же, судя по дневникам, удается «остановиться, оглянуться», подняться над жизненной рутиной, всмотреться в себя… и ужаснуться порой – не так живу! Эти «самокопания» (еще недавно проходившие по разряду «мелкотемья», «узкого мирка сугубо личных переживаний» и т. п.), в сущности, едва ли не самое интересное и волнующее, и дорогого стоят. Валерий Золотухин доверчиво, по-моцартовски, открывает перед нами свою душу, мир своих сокровенных, почти интимных переживаний и страстей – как говорят сейчас, «подставляется». Разумеется, в надежде на сочувствие, сострадание, ради Истины, которая всегда одна (это правд много, у каждого – своя). Кстати, я уже говорил, что автор часто беспощаден к себе, да и к героям, и это очень важно, ибо многие мемуаристы, вольно или невольно, после смерти Высоцкого пишут уже как бы с поправкой на его утвердившуюся гениальность и собственную прозорливость. Прочитав записки Валерия Золотухина, четко сознаешь: да, был уже тогда, в 60-е, популярный артист и певец Владимир Высоцкий, но, скажем, Гамлета могли сыграть (и надеялись, и верили, что сыграют не хуже, а может быть, и лучше, по-своему) и Л. Филатов, и Д. Щербаков, не говоря уже о самом В. Золотухине. Драматические коллизии вокруг коронной роли мировой драматургии: вправе или не вправе был Валерий Золотухин претендовать на эту роль после того, как ее сыграл, и сыграл мощно, Владимир Высоцкий? Сейчас мне кажется: а почему нет? Но не уверен, что, скажем, в 79-м я был бы так же великодушен…

Будет, однако, печально, если «шквал ненависти» действительно обрушится на автора. От «неистовых ревнителей» в последние годы жизни Высоцкий, по-моему, и сам был не в восторге, они раздражали его. Впрочем, если мы убедились, что имеем дело с явлением литературы, то вспомним снова С. Е. Леца: «Должно ли искусство быть понятным? Да – но только адресатам». Остальных, как говорится, просят не беспокоиться.

Великий поэт и певец, замечательный актер имел болезненное, мучительное для него самого пристрастие к алкоголю и наркотикам, безмерно страдал, не щадил близких, подводил коллег, режиссеров, вел образ жизни, зачастую далекий от «здорового». Это, естественно, приблизило роковую развязку. «Ложная акцентировка»? Не думаю. Напротив, еще более отчетливо представляешь себе, как фантастически много сумел сделать этот человек в искусстве! И сколько бы еще сделал! Как его нам не хватает сегодня!

После дневников Валерия Золотухина уже иначе слушаешь и читаешь Владимира Высоцкого. Какое мужество и какие муки преодоления, удивительные прорывы к гармонии, истинной поэзии, моменту поэтической истины через дьявольское наваждение, вопреки веригам плоти и власти. Судьба послала его России в годы безвременья, поэтому трудно не согласиться с простой, но, на мой взгляд, очень емкой и глубокой мыслью патриарха советской литературы Виктора Шкловского: «Когда люди слушали его, они вспоминали, что они люди». Само его существование – явление Высоцкий – делало жизнь миллионов советских людей чище, осмысленнее, вселяло надежду на лучшее. Во всяком случае, о себе и десятках мне знакомых людей я могу сказать это совершенно однозначно. Этого мало?

Песенка А. Вертинского «На смерть юнкеров» звучала в спектакле Театра на Таганке «Десять дней, которые потрясли мир». Поет Валерий Золотухин, аккомпанирует Владимир Высоцкий.

Чем еще близки мне как личности, как художники Владимир Высоцкий и Валерий Золотухин? Тем, что они для меня как бы две ипостаси, наверное, самого русского, самого песенного поэта XX века – Сергея Есенина. И не только потому, что и тот и другой конгениально воплотили творения Есенина: Высоцкий сыграл Хлопушу в «Пугачеве», а Золотухин блестяще сделал композицию «Анны Снегиной». Связь глубже и значительнее. Если можно говорить о какой-то художественной генетике, то связь именно на таком уровне; если хотите, как художники они имеют одну группу крови. Вспомним прозу Есенина, сравним ее с прозаическими опытами «раннего» Золотухина. А разве не созвучны «дворовые» песни Высоцкого (очень ценимые им самим) «Москве кабацкой» и «хулиганским» стихам Есенина? Кстати, кое-кто, и среди них Андрей Синявский, считают эти самые «дворовые» песни – основными у Высоцкого. Спорно, но о вкусах не спорят…

Рискну утверждать: по экспрессии, эмоциональному накалу, драматургии стиха Есенину и Высоцкому нет равных.

А сколько простора для размышлений и открытий дают «черные человеки» обоих поэтов!

Есенина, Высоцкого, Золотухина объединяет еще и ярко выраженное певческое, музыкальное начало, именно оно у них определяющее. И не столь важно, что потомственному «урбанисту» Высоцкому ближе гитара, а «сельские жители» Есенин и Золотухин даже в городских кепи остались верны тальянке.

Верю: дальнейшая эволюция литературного таланта Валерия Золотухина, оплодотворенного горечью и сладостью «жизни в искусстве», сулит нам еще немало открытий.

Сергей Вдовин

«Высоцкий и Епифанцев чуть не утонули в Куре» (1966)

И слезы девы воспаленной,

И трепет ревности моей…

А. С. Пушкин

18.03.1966

Пятилетний сын Высоцкого огорошил вопросом:

– Надо же, наконец, выяснить, кто ведет поезд: машинист или коммунист?

Либо врет отец, либо сын – Бисмарк.

15.06.1966

Выпустили «Галилея». Вчера Высоцкий играл превосходно. 3-я, 8-я и 9-я картины – просто блеск.

Но сегодня играл Калягин. Первый раз, как будто в 100-й; успех такой же.

Неужели каждый может быть так легко заменен? Страшно. Кому тогда все это нужно? Не могу смотреть Калягина… Высоцкий мыслит масштабно. Его темперамент оглушителен.

23.06.1966. Тбилиси. Гастроли

Были в гостях в загородном доме у Медеи. Высоцкий и Епифанцев чуть не утонули в Куре. Не могли спуститься по скалам. Высота1
Так иногда называли В. Высоцкого его друзья.

Уверяет, что видел рядом змею.

05.11.1966

Сейчас поеду на «10 дней». Будет Дин Рид… Дина вызвал Гоша2
Ронинсон Готлиб, актер Театра на Таганке.

На сцену, и они крепко расцеловались. Толпа завопила: «Гитару Дину!», «Браво!». Мы стояли, оплеванные его успехом. Зоя3
Хаджы-Оглы Зоя – помощник режиссера в Театре на Таганке.

Передала слухи из кабинета главрежа: «Дину понравился «Пьеро»4
Песенку А. Вертинского «На смерть юнкеров» в спектакле «Десять дней, которые потрясли мир» исполнял В. Золотухин в манере и костюме Вертинского 10-х годов.

Я: «Не буду теперь ни с кем здороваться».

Пел. Хорошо, но не более. Чего-то мне не хватало. Самобытности либо голоса. В общем, Высоцкий успех имел больший. Дин сказал: «Режиссер и артисты, совершенно очевидно, люди гениальные». Вообще он прекрасный парень.

07. 11. 1966

Вчера, т. е. 6-го, собирались у нас. Индейка, купаты. Я распинался, чтоб всем было хорошо. Высоцкий уехал в 1.30.

Спектакль «Десять дней, которые потрясли мир», поставленный в середине 60-х главрежем «Таганки» Юрием Любимовым по мотивам книги Джона Рида, вовлекал зрителя в свое действо уже перед театральным подъездом, где начиналось представление.

«Прекрасный вечер с Мариной Влади» (1967)

23.01.1967

ВТО. Я и Венька5
Смехов Вениамин, актер Театра на Таганке.

Отпросились у жен. Банкет устроен Высоцким.

Говорили: о сказке, об устройстве на работу Люси6
Абрамова Людмила Владимировна, в то время жена В. Высоцкого, мать двух его сыновей, по образованию актриса (окончила ВГИК).

О каком-то сценарии для нее – может быть, самим придумать.

Новое дело у меня в жизни – долг перед Люсей, надо что-то сделать для нее.

10.02.1967

Левина из разговора с Любимовым в машине об артистах.

– Забурели артисты, забурели, даже Высоцкий. Единственный, пожалуй, кто держится, – Золотухин.

Очевидно, она не сказала вторую половину фразы:

– Пока не сыграл Кузькина.

– Вчера были очень уважаемые люди из Франции и сказали, что монахи в шестой картине не действуют, не тянут, занимаются показухой.

– Премьер Италии сказал, что артисты забурели.

– Зажрались… формализм… не общаются… не по-живому…

– Володя, сегодня буду смотреть, острее тяни существо проблемы.

23.02.1967

Мне сейчас впору начинать гениальный роман, но я подожду, не к спеху, успею; и хоть мне уже скоро долбанет 26, сохраняю веру и надежду – никто и ничто не может запретить мне мечтать.

15.04.1967. Ленинград

Телеграмма Сегелю: «Порядок, буду 19 24 21 привет Высоцкого».

– Володя, не забудь поговорить о моем деле.

30.05.1967

Завтра творческий вечер Высоцкого. Это главная забота.

26.08.1967.

Ночевал Высоцкий. Жаловался на судьбу:

– Куда деньги идут? Почему я должен вкалывать на дядю? Детей не вижу. Они меня не любят. Полчаса в неделю я на них смотрю, одного в угол поставлю, другому по затылку двину… Орут… Совершенно неправильное воспитание.

03.06.1967

Банкетное похмелье. Вчера 200-е «Антимиры». Тяжело утром. Спал на кухне. Долго курил, пил, думал про отца. Сходил к бочке. Высоцкий ручку подарил. «А мне подарить некому – Шекспир умер» – несколько похоже. Спичкой подогреешь – пишет, застынет – охладеет. В ссоре с женой два дня.

Банкет. Смотрю. Рассматриваю. Одиночество. Каждый жутко одинок. Особенно заметно это, когда люди собираются на какое-нибудь торжество. Высоцкий поет. Все счастливы. Додина кормит с ложечки Р. Быкова. Он глупо смотрит на Высоцкого, улыбается и открывает машинально рот, не глядя, что ему суют.

04.071967

Вечером позвонил Гутьеррес7
Гутьеррес Анхель – преподаватель В. Золотухина по актерскому мастерству в ГИТИСе.

Пригласил в ВТО. Марина Влади. Роли, водка. Поехали к Максу8
Макс Леон – корреспондент «Юманите», проживавший в то время в Москве.

Пили джин со льдом, пели песни. Сначала Высоцкий свои, потом я – русские, и все вместе – тоже русские.

09.07.1967

Ничто не повторяется дважды, ничто. И тот прекрасный вечер с Мариной Влади с русскими песнями – был однажды и больше не вернется никогда. Вчера мы хотели повторить то, что было, и вышел пшик… Все уехали, опозорились с ужином в ВТО, отказались от второго, все хотели спать, канючили: «Добраться бы до постели поскорее…» А я все ерепенился чего-то, на русские песни хотел повернуть и начал было «Все пташки перепели», да пел один. Что такое? Что случилось в мире? Весь вечер я не понимал Шацкую…9
Шацкая Нина (Зайчик) – первая жена В. Золотухина, актриса Театра на Таганке.

Что такое? Ревность, что ли, какая-то странная, что не она царица ночи, что все хотят понравиться Марине, или что? Капризы, даже неловко как-то, а я суечусь, тоже пытаюсь в человеки пробиться… «Ты мне не муж, я не хочу сейчас чувствовать твою опеку, взгляды, не обращай на меня внимания и не делай мне замечаний».

А спектакль прошел прекрасно, я так волновался и так старался, что даже кой-где поднаиграл. Рвал гармошку свою во все стороны – аж клочья летели. Американцы ручку подарили. Лез фотографироваться с М. до неприличия, надо позвонить Гаранину – подобострастные негативы уничтожил чтоб. Дурной характер, не выдержанный до конца, нет-нет, да и сорвется рука на глупость.

День моего позора. Анхель – совесть моя творческая, я всегда чувствую себя учеником, подмастерьем, оправдываюсь в чем-то и заверяю, что исправлюсь. С тоской собачьей ехал домой, плакал и рыдал в рассвет, говорил жене, что болит нога, курил, хотелось повеситься и завидовал В., который, взяв за плечи М. в цыганском платке, пошел ее провожать.

10.07.1967

Театр. Духота, теснота, одиночество.

– Это была моя лучшая поездка в СССР. Я увидела «Маяковского».

Снова вдвоем – в «Антимирах». С этого спектакля по стихам Андрея Вознесенского начался на Таганке театр поэзии.

14.07.1967

Не надо вдаваться в хронологию. Черта ли с нее? Черта ли с того, что жена выскочила на Таганке, на красный свет, а я уезжал в Одессу, и меня должна была проводить. А ей М. В. не нравится:

– Бездарная баба, а вы ее облизываете все, просто противно, а ты больше всех унижался, как ты гнул спину… Я зауважала Высоцкого, он хоть не скрывает своих чувств, а ты все старался спрятать их и оттого был еще меньше, жалким…

16.071967

Высоцкий:

– Николай Робертыч! А вы пьесу пишете?

Эрдман:10
Эрдман Николай – драматург.

– Вам скажи, а вы кому-нибудь доложите. А вы песни пишете?

– Пишу. На магнитофон.

– А я на века. Кто на чем. Я как-то по телевизору смотрел, песни пели. Слышу, одна, думаю – это, должно быть, ваша. И угадал. В конце объявили автора. Это большое дело. Вас уже можно узнать по двум строчкам, это хорошо.

– Говорят, скоро «Самоубийца» будет напечатана.

– Да, говорят. Я уже гранки в руках держал. После юбилея разве… А он, говорят, 10 лет будет праздноваться, вот как говорят. Ну, посмотрим… Дети спросят.

02.10.1967

От юбилеев тошнит. Три дня занимались, не спали, писали, репетировали поздравления: Любимову – ему 30-го пятьдесят стукнуло и Ефремову – ему вчера сорок. Получилось здорово и то и другое. Петрович11
Любимов Юрий Петрович, главный режиссер Театра на Таганке (1964-1984 и снова с 1989), до этого актер Театра им. Вахтангова (1946-1963). В 1984 г. лишен гражданства СССР, в 1989 г. гражданство восстановлено.

Сидел между рядами столов с закуской-выпивкой, и мы действовали для него. Прослезился, растроган. Вечером пригласил к себе меня и Высоцкого. Жена больна, к тому же Кузя12
Собака В. Золотухина, фокстерьер, которого позднее, во время работы над к/ф А. Роома «Цветы запоздалые», Золотухин брал с собой на съемочную площадку (см. запись от 15.04.1969).

– поехала домой. А мне обидно невмоготу и боязно. Для чего, зачем я к нему поеду? Там высшее общество. Это что? Барская милость? Поеду – все будут знать, конечно, и перемывать кости. Но это не страшно как раз. Другое страшно: зависимость от благодушия главного и прочих сильных. Должно сохранять дистанцию и занимать свое место сообразно таланту и уму…

«Золотухин, когда берет гармошку, вспоминает свое происхождение и делается полным идиотом». Это изречение принадлежит Высоцкому.

«Высоцкий катастрофически глуп» – а это уже Глаголин.

20.10.1967

«Пугачев» – гениальный спектакль. Высоцкий первым номером. Удивительно цельный, чистый спектакль.

21.101967

Вчера Элла13
Левина Элла Петровна, в то время помощник главного режиссера по литературной части Театра на Таганке.

Снова сказала при свидетелях, что я буду играть Раскольникова. Высоцкий в поезде мне сказал, что он очень хочет сыграть этого человека. Думаю, что предстоит борьба, скрытая, конечно, тихая, но она состоится. Я не стану лезть на рожон, пусть сами думают и решают. Бог мне поможет.

05.11.1967

Как-то ехали из Ленинграда: я, Высоцкий, Иваненко14
Иваненко Татьяна – актриса Театра на Таганке.

В одном купе. Четвертым был бородатый детский писатель. Вдруг в купе заходит, странно улыбаясь, женщина в старом синем плаще с чемоданчиком и со связкой книг Ленина («Философские тетради» и пр.). Раздевается, закрывает дверь и говорит: «Я поеду на пятой полке. Это там, наверху, сбоку, куда чемоданы суют, а то у меня нет такого капитала на билет». У нас челюсти с Иваненко отвисли, не знаем, как реагировать. Моментально пронеслось в голове моей: если она поедет, сорвет нам беседу за шампанским, да и хлопоты и неприятности могут быть… Что делать? Высоцкий. Зная его решительный характер – к нему. Где-то внутри знаю: он с женщиной и вообще – человек самостоятельного действия. Решит сам. Мне же выгонять женщину безденежную жалко, совесть не позволяет, христианство, лучше это сделать невзначай как бы, чужими руками, или просто посоветоваться. Я и вышел посоветоваться. Не успел толком объяснить Высоцкому, в чем дело, – он туда. Не знаю, что, какой состоялся разговор, только минуты через три она вышла одетая и направилась к выходу. Я постоял немного, вошел в купе… посидел, и совесть стала мучить: что-то не то сделали. Зачем Володьку позвал? Я ведь знал, уверен был, что он ее выгонит. И многое другое в голове промелькнуло. Короче, я вспомнил, подсознательно конечно, что и здесь, перед своей совестью, перед ними всеми благородством можно блеснуть, и я кинулся за этой женщиной. Предложить ей хотел десятку, чтобы договорилась она с проводником. Но не нашел ее, хотя искал честно. И потом все-таки похвалился им, что, дескать, искал ее и хотел деньги отдать, но не нашел. Зная, что друг зарплату большую получил и потратит на спутницу свою, которую в Ленинград возил прокатиться, вдесятеро больше, однако не догадался он поблаготворительствовать этой женщине, а я, хоть и поздно, но догадался, и опять в герои лез, и опять хотел быть лучше ближнего своего.

10.11.1967

Жду Высоцкого из Ленинграда. Что он может мне сообщить? Какие дела мои его беспокоят? Да никакие! Материал15
Отснятый черновой материал по к/ф «Интервенция» (реж. Г. Полока).

Разве, посмотрит.

11.11.1967

Приехал Высоцкий. Кое-что видел, «Штаб союзников».16
Сцена из к/ф «Интервенция».

– Ты хорошо, а Шифферс мне не понравился. Всё «22» – чересчур. Его надо всего тонировать.

– Как последний мой материал?

– Не видел. Говорят, хорошо.

Чем-то расстроен, неразговорчив, даже злой. Грешным делом подумал: может быть, завидует моему материалу и огорчен своим.

04.12.1967

По поводу Женьки17
Женька Ксидиас – роль В. Золотухина в к/ф «Интервенция».

Высоцкий сказал мне много приятных слов:

– Ты многое играешь хорошо. И вообще это будет для тебя событие.

Они работали в одном театре, дружили, играли в одних спектаклях, не раз вместе снимались… Один из «общих» фильмов – «Интервенция» (1968) режиссера Геннадия Полоки, который долго лежал «на полке».

17.12.1967

Вчера было 16-е. Репетиция по вводу за Высоцкого.

18.12.1967

Я выиграл вчерашний бой. Нет, господа присяжные заседатели, вы меня рано похоронили, я в отличной форме, несмотря на все передряги и метели. Я отлично пел за Высоцкого18
В спектакле «Послушайте!» В. Золотухин вместо В. Высоцкого пел в сцене с чиновниками «Очи черные».

Бросился головой в пропасть, и крылья распахнулись вовремя, а потому заработал ворох, кучу комплиментов. Я горд за себя, я победил что-то в себе и вокруг и уверовал в свою звезду.

20-21.12.1967

Ленинград. Всю ночь в «Стреле» болтали с Высоцким – ночь откровений, просветления, очищения.

– Любимов видит в Г. свои утраченные иллюзии. Он хотел так себя вести всю жизнь и не мог, потому что не имел на это права. Уважение силы. Он все время мечтал «переступить» и не мог, только мечтал. А Г., не мечтая, не думая, переступает и внушает уважение. Как хотелось Любимову быть таким! Психологический выверт – тут надо додумать, не совсем вышло так, как думалось. Думалось лучше.

Чуднó играть смерть. Высоцкому страшно, а мне смешно, оттого что не знаю, не умею и пытаюсь представить, изобразить. Глупость какая-то.

24.12.1967

Мелочь. В какой-то газете (кажется, в «Советской России») сообщение, информация об «Интервенции». «В фильме участвует целая когорта популярных (?), талантливых, известных (?; одно из этих похожих слов) артистов: Толубеев, Юрский, Высоцкий, Золотухин, Нифонтова». Моя фамилия под одним эпитетом с Толубеевым. Приятно, гордостно – да, но не в том суть, а суть в том, что чудно.

Публикация дневников Валерия Золотухина в формате книги «Секрет Любимова» может вызвать скандал на Таганке

Публикацию дневников Валерия Золотухина в формате книги «Секрет Любимова» готовит издательство «Эксмо». Об остром языке народного артиста в кругах таганковцев до сих пор ходят легенды. Вспоминают: скажет – словно припечатает. Не исключено, что и эта книга кое для кого станет неприятным сюрпризом. Вот как анонсирует ее издательство: «Драматическая история стала фоном, на котором разворачивается главное действо – попытка разгадать тайну гения (Юрия Любимова. – Авт.). Ревнивого к успехам своих актеров, беспощадного «зверя подмостков», тирана и деспота, вдохновенного манипулятора…»

И тут же строчка из дневниковых записей Золотухина: «Шеф на репетиции взвинчен, как будто штопор у него в заднице, орет, как сумасшедший, на всех, бросается, рукава засучены – весь облик его и поведение говорят о том, что скоро… скоро премьера…»

Великий актер знал многие секреты великого режиссера. Но собирался ли он нам их рассказывать?
Фото: Global Look Press

Все бы ничего. Но ни Валерия Золотухина, ни Юрия Любимова уже нет на свете. Не исключено, что здоровье того и другого подкосил скандал с Таганкой, в результате которого Любимов ушел из театра, а Золотухин его возглавил – но скоро слег и больше не поднялся.

Гражданская жена и мать младшего сына Валерия Золотухина актриса Ирина Линдт еще недавно заявляла, что в ближайшие годы, а возможно, и десятилетия дневники Валерия Сергеевича опубликованы не будут. Пока живы герои этих дневников и их ближайшие родственники, которым может быть неприятно читать воспоминания Золотухина. Звонок «Собеседника» застал Ирину врасплох: оказалось, она слышит об этой книге впервые.

Виктория Катаева

Газета «Собеседник» 21.06.16, «Вдова Золотухина: После смерти мужа любовница признала свое поражение»

Валерий Золотухин родился в селе Быстрый Исток Алтайского края в семье председателя колхоза Сергея Илларионовича и Матрены Федосеевны Золотухиных. Судьба с малых лет была сурова и неблагосклонна к маленькому Валере. С детства он хотел стать актером. Но на пути к его мечте была одна преграда – тяжелая болезнь, у актера выявили туберкулез костей. Несколько лет он ходил только на костылях и лежал прикованный к кровати. Несмотря на недуг, он верил, что все-таки сможет выйти на сцену. Ему пришлось преодолеть насмешки одноклассников и иронические суждения своих родственников: «И так ходить не можешь нормально, а еще актером хочешь стать!» Он каждый день делал гимнастику. Спустя время на одном из новогодних вечеров он поразил всех своим танцем.

– Валера был влюблен в театр с самого детства, – вспоминает супруга актера Тамара Владимировна. – Однажды к ним приехал клоун из московского цирка. На одном из своих выступлений клоун выбрал из зрительного зала Золотухина и отдал ему кепку, а потом хотел забрать ее. Однако Валера не спешил ее отдавать и начал разыгрывать сценку. Потом весь зал ополчился на него: «Отдай артисту кепку!» Клоун сказал Валере: «Тебе быть актером». Оставил свой адрес в Москве. Когда супруг оказался в столице, то заехал к нему, поблагодарил за веру в него. В 17 лет Валера отправился без гроша в кармане из алтайского села в столицу. Никто не верил, что он поступит в театральный институт. Однако он все же смог убедить приемную комиссию, с легкостью прошел вступительные испытания и был зачислен в ГИТИС на отделение музыкальной комедии. Спустя два года он перевелся на актерское отделение, которое окончил с отличием. Он всегда шел на сопротивление, пытался раскрыть себя с разных сторон и пробовать новые роли. Несмотря на то что у него были хороший голос и талант комика, устроился на работу в драматический театр им. Моссовета (на третьем курсе. – Авт.). Однажды Валера побывал в Театре на Таганке и буквально влюбился в него. Потом перешел туда. Спустя время его признали одним из самых лучших актеров. В 2011–2013 годах он был директором этого театра. Также не забывал и родные края. Он и там активно развивал искусство и помогал молодежи. Стал художественным руководителем Молодежного театра Алтая. Валера добивался, чтобы выделили деньги на его постройку. Был мастером в Алтайской академии искусств и культуры. Валера не только играл, но и постоянно что-то писал. Он вел какие-то дневники, а потом из записей у него получались книги.

– Представляете, супруг никогда не отдыхал, – продолжает Тамара Золотухина. – Не было такого, чтобы мы брали билеты и уезжали всей семьей на отдых. Он постоянно был погружен в работу. И дни рождения свои тоже не любил отмечать. Только какой-то из юбилеев праздновал в театре с коллегами. Но такого не было, чтобы гости приходили к нам домой, устраивали посиделки.

Каждый свой день Валерий Сергеевич начинал с зарядки.

– Многие журналисты пишут, что он был приверженцем спорта. Но это не так. Он каждое утро делал зарядку, какие-то дыхательные упражнения и стоял на голове. Потом обязательно молился, затем завтракал и принимался за работу.

Актер не любил заниматься бытовыми делами.

– У него на первом месте была работа. Кстати, я тоже не особо люблю все это делать. Однажды у нас затопило квартиру, притом что в это время мы были дома. Это было ужасно. Помню, как Валера на костылях бегал по комнатам и кричал: «Доставай простыни! Надо собирать воду!» Потом, конечно, мы вызвали сантехника, и все обошлось.

– Знаете, в нем не было ничего деревенского в привычном смысле слова, – добавляет Тамара Владимировна. – Он же был из алтайского села. Там люди другие. Не такие провинциальные, как в деревнях Центральной России. На Алтае огромные села, с несколькими школами, больницами. Люди там более активные и включенные в жизнь. Все привыкли видеть Валеру всегда веселым, с душой нараспашку. Но по своей натуре он был молчуном. Глядя на него, никогда не догадаешься, что у него какие-то проблемы. Валера, как и многие актеры, был ранимым. Любая человеческая беда, или радость, или, например, встреча с настоящим талантом могли его растрогать.

Тамара Владимировна до встречи с Валерием Золотухиным дважды была замужем.

– Первый раз я вышла замуж, будучи студенткой Тульского музыкального училища. Так случилось, что моим избранником оказался пианист Дмитрий Воробьев, который преподавал в училище. Признаюсь честно, это была скорее не любовь, а интерес. Мы поженились, потому что вместе хотели поступать в консерваторию в Ленинграде. И, как молодую семейную пару, нас поселили в общежитие при консерватории. Через два года решила, что нужно что-то менять в жизни. И мы расстались. Потом поехала в столицу попытать счастье в театральные вузы, но не поступила. И уехала обратно в Ленинград. Так как отчислилась из консерватории, то из общежития меня выгнали. И я вернулась в Тулу, где стала преподавать в музыкальной школе. Потом снова уехала в Ленинград к подруге. Тем не менее музыку я не забросила. Каждый день играла на скрипке. Со временем мне стала интересна нормальная жизнь, как у всех. И я ушла из музыки. Рано или поздно я бы все равно это сделала. Понимаете, музыка – это вся жизнь. Это не просто занятие на несколько часов, а постоянное совершенствование себя, образ жизни. Меня это постоянно угнетало. Казалось, что мимо меня проходит вся жизнь.

Вторым мужем Тамары Золотухиной стал Владимир Гусев.

– Я с подружкой ходила на лекции по искусству. А вместе с ней учился один симпатичный парень. И когда он начал за мной ухаживать, то у меня возникла мысль о замужестве. Но по большей части это он меня хотел заполучить. Мы поженились. Скажу честно, любви в этом браке тоже не было. Я скорее всего влюбилась в его самую настоящую русскую патриархальную семью. Ведь я росла без отца, поэтому хотелось ощутить полноценную атмосферу дома. Когда приехала к нему в Калинин, то увидела его родителей. Это были замечательные люди. И меня очень поразила эта атмосфера, хотелось как можно дольше там оставаться. В 1971 году у нас родилась дочь Катя.

Через три года Тамара Владимировна устроилась работать на «Ленфильм», где и встретила свою настоящую любовь – Валерия Золотухина.

– Наша встреча состоялась на съемках фильма Иосифа Хейфица «Единственная…» Когда увидела Валеру, то даже не думала, что у нас что-то будет. Ведь после «Бумбараша» его стали везде приглашать: и на радио, и на телевидение. Меня передергивало от его голоса. Я, можно сказать, его ненавидела. Но оказалось, что любовь и ненависть – это равноценные вещи. В процессе съемок у нас все очень быстро закрутилось. К тому времени у него с Ниной Шацкой подрастал сын Денис (сейчас ему 47 лет, он стал священником и отцом шестерых детей. – Авт.). А у меня была дочь Катя. И я не понимала, как мне быть, ведь я влюбилась по-настоящему, буквально до слез. Когда съемки закончились, мы с Валерой стали редко видеться. Мотались друг к другу туда-сюда из Москвы в Ленинград и наоборот. Так наш роман продолжался пять лет. К нам часто на «Ленфильм» приезжал Владимир Высоцкий и передавал привет от Золотухина. Он это делал с особой важностью. Я его однажды спросила, как он меня узнал, если никогда не видел. Володя сказал: «По описанию: красивая, в зеленой юбке». И мы никогда не строили планов на жизнь. Вообще, не понимаю, как можно что-то планировать в своей жизни. Я такой человек: делаю, как чувствую.

Спустя пять лет Валерий Сергеевич расстался со своей первой супругой Ниной Шацкой.

– Я забеременела. Золотухин обрадовался и задумался о женитьбе. Потом он занялся моим разводом с Гусевым. По своей натуре я не авантюристка. Но из-за Валеры все бросила: семью, работу и уехала в неизвестность. Думала: пусть все будет как будет. Очень переживала за свою дочь Катю. Мы с Валерой хотели ее забрать. Но сестра Гусева Лена со слезами умоляла: «Куда ты ее заберешь? Тебе скоро рожать. У вас даже своей квартиры нет». Так я и оставила Катю в Калинине. Она очень часто ко мне приезжала, выросла прекрасной женщиной. Отец ей купил квартиру в Петербурге. Она стала искусствоведом, работает в Русском музее.

В августе 1979 года на свет появился сын Сергей (он покончил с собой в 2007 году. – Авт.).

– Мы с Валерой расписались. У нас не было шикарной и пышной свадьбы. Я даже ни разу не надевала белое платье. Когда мы начали жить вместе, то все время хотела быть нужной Валере. Наблюдала за ним, поддерживала. Спустя много лет он воскликнул: «Ты меня сделала!» Я была очень рада.

На счету Валерия Сергеевича более 100 ролей в кино («Хозяин тайги», «Бумбараш», «Участок»), около десятка книг и песен.

– К своей славе он относился спокойно. Ему, как и любому актеру, это нравилось. Он всегда говорил, что знал себе цену. При этом не считал себя гением. У него никогда не было звездной болезни. На рынок с ним невозможно было ходить. Продавцы чуть ли не накидывались на нас, чтобы угостить своей продукцией.

По словам Тамары Владимировны, поклонницы одолевали ее супруга.

– Они около театра караулили и по телефону звонили. Одна из его близких знакомых, которая потом стала любовницей, была очень настойчивой. Она постоянно названивала домой, говорила, что не имею права на жизнь. Я просила Валеру, чтобы он ей сказал больше не звонить. Даже предлагала ей забрать его, чтобы избавить себя от такого счастья – видеть их вместе. После того как Валеры не стало, она позвонила мне и сказала: «Вы победили!» У нас были миллионы размолвок из-за его бесконечных влюбленностей. Это, конечно, давало трещину в отношениях, появлялись недоверие, обида. Считаю, что человека нельзя исправить. Да и не нужно. Его нужно любить таким, какой он есть. Однажды он мне сказал: «Смирись», и я смирилась. Конечно, для меня это было оскорбительно и удивительно одновременно. Я сумела со своей стороны остановить весь вал ревности. Даже хотела развестись, но Валера был против. Он всегда говорил, что романы ему нужны только для работы. И я его понимала как мужчину. Творческие люди всегда должны быть влюблены. Тогда и жизнь, и работа уже превращаются не в рутину. Считаю, что среди мужчин нет патологических однолюбов. По своей природе мужчина должен изменять. Я его очень любила и на все закрывала глаза. Считаю, что изменчивость – это и есть жизнь.

В 2003 году у Валерия Сергеевича начался роман с актрисой Театра на Таганке Ириной Линдт. Он был старше ее на 33 года. 18 ноября 2004 года она родила от актера сына Ивана.

– Я увидела ее в спектакле, где играл Валера. После премьеры был банкет. И по поведению Золотухина понимала, что он боится, как бы мы не столкнулись с Ириной и не устроили скандал. Но ничего подобного не произошло. Я сама подошла к ней, поздравила. Знаете, она мне сразу понравилась и напомнила мою дочь Катю. Очень хотела бы общаться с Ириной, но она сама по себе закрытый человек. Я была только рада, что она родила ребенка.

Валерий Золотухин до последних дней отдавал себя работе, ведь ему нужно было кормить три семьи (Тамара Золотухина, Ирина Линдт и шестеро внуков сына Дениса).

– Когда он стал директором Таганки, то очень переживал. В театре ставил спектакли только Любимов, он набирал себе молодых актеров, а они простаивали, то есть играли только в массовках. Когда Валера стал руководить, начал приглашать других режиссеров, которые как раз и задействовали молодежь. И сейчас Таганка делает замечательные вещи, ребята фантастически играют.

С декабря 2012 года актер уже не работал.

– Мы встречали 2013 год с Ниной Шацкой, Денисом и его семьей. Валера впервые не пошел на праздник. И после Нового года почему-то отменил важную встречу. Мне стало не по себе. Ведь он никогда не срывал спектакли, работу. Потом муж отправился в Киев на съемки. Я его отговаривала. Там съемочная группа не могла понять, что с ним. Его посадили в поезд до Москвы, он позвонил Ире. Она его встретила и увезла к себе. Думали, что он запил. Врачи посоветовали сделать томографию. И вот обнаружили… опухоль мозга. Началось лечение. Потом его отправили домой на три недели, чтобы позже снова продолжить лечение. Но он уже разваливался: ел с трудом, не мог ориентироваться в квартире. Позже опять привезли в больницу. Я приходила к нему, писала записки, что принесла поесть. А он в ответ что-то вроде: «Мне уже хорошо. Люблю тебя. Валера». Это была его последняя записка. Врачи его ввели в искусственную кому, но улучшения не произошло.

Утром 30 марта 2013 года артиста не стало на 72-м году жизни. Похоронили Золотухина согласно его воле – на территории храма Покрова Пресвятой Богородицы в селе Быстрый Исток, где он родился (храм построен на его сбережения. – Авт.).

– Годы прошли, конечно, быстро. Но они были наполнены событиями. Многие не ценят настоящую минуту, а думают только о богатстве. Считаю, что счастье не в этом, а в творчестве. Ведь когда ты сталкиваешься с чем-то настоящим, с талантом, то испытываешь радость. Я столкнулась с таким талантом. Было непросто. Но я ни о чем не жалею.

Елизавета Никифорова

Публикацию дневников Валерия Золотухина в формате книги «Секрет Любимова» готовит издательство «Эксмо». Об остром языке народного артиста в кругах таганковцев до сих пор ходят легенды. Вспоминают: скажет – словно припечатает. Не исключено, что и эта книга кое для кого станет неприятным сюрпризом. Вот как анонсирует ее издательство: «Драматическая история стала фоном, на котором разворачивается главное действо – попытка разгадать тайну гения (Юрия Любимова. – Авт.). Ревнивого к успехам своих актеров, беспощадного «зверя подмостков», тирана и деспота, вдохновенного манипулятора...»

И тут же строчка из дневниковых записей Золотухина: «Шеф на репетиции взвинчен, как будто штопор у него в заднице, орет, как сумасшедший, на всех, бросается, рукава засучены – весь облик его и поведение говорят о том, что скоро... скоро премьера...»

Все бы ничего. Но ни Валерия Золотухина, ни Юрия Любимова уже нет на свете. Не исключено, что здоровье того и другого подкосил скандал с Таганкой, в результате которого Любимов ушел из театра, а Золотухин его возглавил – но скоро слег и больше не поднялся.

Гражданская жена и мать младшего сына Валерия Золотухина актриса Ирина Линдт еще недавно заявляла, что в ближайшие годы, а возможно, и десятилетия дневники Валерия Сергеевича опубликованы не будут. Пока живы герои этих дневников и их ближайшие родственники, которым может быть неприятно читать воспоминания Золотухина. Звонок «Собеседника» застал Ирину врасплох: оказалось, она слышит об этой книге впервые.

Ирина Линдт / Global Look Press

– Дневниковые записи – это часть наследства, – сказала Ирина Линдт. – У Валерия Сергеевича три стороны наследников. Это жена Тамара Владимировна, старший сын Денис и младший – Иван, чьи права до совершеннолетия представляю я. Издательство было обязано согласовать выход книги с каждой из трех сторон. Я своего согласия не давала. И не планирую давать. Это может быть весомый повод для судебного разбирательства!

Претензию сможет предъявить и вдова Юрия Любимова Каталин, если усмотрит в книге или отдельных главах что-либо оскорбительное для памяти мужа. Дозвониться до нее не удалось: лето вдова режиссера проводит вдали от Москвы. Не вышла на связь и вдова Валерия Золотухина Тамара.

– Я была знакома с ними обоими – с Валерой и с Петровичем (Любимовым. – Авт.), всегда тепло относилась к тому и другому, – размышляет старейшая актриса Таганки Марина Полицеймако. – Да, у них между собой были стычки и ссоры, но незадолго до ухода Валеры, знаю, они встречались, общались очень хорошо. Перед таким неизбежным событием, как смерть (а оба уже понимали, что не вечны), все былые обиды и споры кажутся пустяковыми. Не знаю, кому сейчас нужна публикация этих дневников. Хотел ли сам Валера, чтобы его личные в общем-то материалы были обнародованы? Не исключено, какие-то записи он делал в сердцах, будучи человеком эмоциональным.

Выход книги планировался на 22 августа, но перенесен на сентябрь. По прозаической, как нам сказали, причине – не успели в срок с макетом обложки.

Текущая страница: 1 (всего у книги 32 страниц)

Валерий Золотухин
Таганский дневник. Книга 1

От составителя

Ровно десять лет назад, в августе 1991 г. (по иронии судьбы чуть ли не в канун путча), впервые увидела свет книга «Дребезги» с дневниками В. Золотухина о В. Высоцком. Перипетии публикации этой книги под стать ее содержанию – головокружительны и детективны. Мне посчастливилось участвовать в этих событиях под псевдонимом «издатель»! Тогда, обращаясь ко мне в своем «Предуведомлении», автор словами Гришки Отрепьева сказал: «Пусть мой грех падет не на меня, а на тебя, издатель. Так мы разделим пополам наше „преступление“».

И вот, составляя новую книгу «дневников» Валерия Золотухина, гораздо более полную, нежели все предыдущие вместе взятые, охватывающую почти полувековую историю жизни автора и театра на Таганке, я думаю: в чем суть этого «преступления» или подвига?

Представим себе абстрактно – человек пишет дневник своей жизни. Приходит время, и он решается опубликовать свои записи, что в этом худого? Да ничего, если эти записи не затрагивают личную жизнь других людей. А возможно ли это, если автор живет среди людей?! Да, если изменены имена, хронология и т. д. Но тогда это уже не дневники, а что-то другое. Вот перед этой дилеммой и стоял В. Золотухин десять лет назад, решая, печатать свой дневник о Высоцком или нет. А время было непростое и для театра и для страны. Будет ли потом такая возможность у автора, увидят ли его записи свет в будущем – на этот вопрос ответа не было. А книгу Золотухина о Высоцком ждали многие, особенно после выхода телефильма Э. Рязанова о Владимире Высоцком, где, благодаря «умелому монтажу», партнер и друг был выведен чуть ли не как «черный человек», Сальери Гения. Надо было отвечать, – оправдываться было бессмысленно и безнравственно. Это стало последней каплей, переполнившей чашу… И хотя друзья-коллеги по театру, с которыми советовался В. Золотухин, в один голос отговаривали его, предостерегая – «костей не соберешь», «дневник дело посмертное», «устами мертвого говорить в свой адрес столько комплиментов дело богомерзкое» и т. д., он все же решился… Вот что писал по этому поводу сам В. Золотухин в своем дневнике от 2 марта 1990 г.: «То, что я решил опубликовать, обычно завещают печатать после смерти, либо уничтожают при жизни. Но я игрок. И хочу выпить эту чашу при жизни. Хочу быть героем. Я решился на этот поступок, хотя кто-то назовет его богомерзким. Но посеешь поступок – пожнешь привычку, посеешь привычку – пожнешь характер, посеешь характер – пожнешь судьбу. Я хочу знать свою судьбу, будучи физически живым», – это объясняет нам, читателям, очень многое, если не все.

Театральный дневник Валерия Золотухина – это удивительный роман о театральной жизни России второй половины XX века. Страсти, бушующие в этой книге, не уступают шекспировским, что же касается права автора на истину «в первой инстанции», то здесь решать тебе, Читатель XXI века, хотя уверен, что автор на это не претендует.

Представлять этого человека кому-либо в России нет нужды – его знают буквально все, – как драматического артиста, писателя, друга и партнера В. Высоцкого по театру на Таганке и т. д. Написал я это и задумался – а знают ли?! Считают ли Валерия Золотухина действительно другом Высоцкого? Может, для большинства он так и остался алтайским «Бумбарашем»? Сомнения развеял сам Владимир Семенович Высоцкий в своей знаменитой анкете.

В этой книге человек, не читавший ранее дневников Золотухина, откроет для себя его заново – этого «таганского домового», по меткому выражению Юрия Любимова.

Закончу словами Аллы Демидовой о дневниках Золотухина: «Он писал по принципу „Что вижу, о том пою“. Он это делал не для фиксации факта, а для разбега руки, потому что все время хотел писать, и, надо сказать, ему это удавалось. Даже в дневниковых записях, когда он набирает разбег и попадает в какую-то „жилу“ он ее разрабатывает, и получается отдельный литературный рассказ…»

А я уверен: никто из серьезно занимающихся историей театра на Таганке, да и просто почитателей русского театра, этих дневников не минует…

И, как говорится, в добрый путь!

Валерий Краснопольский

Предуведомление

Издатель!

Уважаемый!

Я устал от твоих уговоров напечатать что-то из дневников. Ты меня, что называется, достал. Ты же понимаешь, какой «гнев праведный трудящихся» я навлеку на себя этими «младозасранскими» откровениями. Если уж невинный рассказ о «Гамлете» в телепередаче Э. Рязанова вызвал такие отравленные стрелы в мой адрес – обещали «поставить на ножи», выжечь соляной кислотой глаза, сжечь дом «вместе с твоими щенятами» (очевидно, имелись в виду мои дети, потому что у меня, кроме кошки, никакой живности в доме нет), – то можешь представить, какой разносный шквал ненависти, сколько дерьма и злобы хлебну я опять от некоторой части уважаемой публики после опубликования стародавних записей! Ваня скажет; «Дневники – дело посмертное». Согласен. Лёня скажет: «Устами мертвого говорить в свой адрес столько комплиментов – дело богомерзкое!» Опять согласен. Но, как говорит Гришка Отрепьев, пусть мой грех падет не на меня, а на тебя, издатель Так мы разделим пополам наше «преступление».

Я много раз приступал к дневникам, желая что-то исправить, но каждый раз отступался. Мне страшно претит, когда некоторые из моих коллег пытаются печатно или устно скорректировать в угоду времени, художественному руководителю и толпе свои биографии, наивно полагая, что трудолюбивый монах Время не просеет все, не отсеет шелуху или ошибется и именно из наших журнальных подделок и поделок не извлечет, быть может, совершенно обратный корень, чем, кажется нам, извлекаем мы сейчас.

Я надеюсь на этого трудолюбивого монаха – Время – и рассчитываю на понимание читателя. Хотя не прошу снисхождения. Не кокетничая и не оправдываясь, я тебе скажу так, читатель. Я противен себе во многих тогдашних описаниях и суждениях. Но противен – сейчас. Потому что сейчас все видится по-другому. Когда я вновь и вновь обращаюсь к дневникам, я начинаю их читать как читатель, на даты я не обращаю внимания, – вот ведь какая штука, – так, будто я это говорю сегодня. А я писал это – тогда! В пылу, в момент. Это было тогда, когда мы были молоды, а потому «гениальны и бессмертны», и нам казалось, что вот еще миг – и мир у твоих ног, поэтому мы были все на равных или почти на равных. И посему наши суждения друг о друге были наотмашь или, наоборот, со знаком «гениально», и никак по-другому. Известные как-то еще ходили, держа грудь вперед, а неизвестные говорили: подождите, придет время – мы будем более знамениты, чем вы. В некоторых случаях так и получилось, и это, в общем, закономерно. Поэтому мне кажется, ничто сейчас не может омрачить ни имя Владимира Семеновича, ни чести моих коллег, да простят меня они. И когда я прошу читателя обращать внимание на даты, то для меня это очень важно.

Разумеется, я много опустил, что называется на «после смерти», убрал мат и зашифровал некоторые имена, потому что действительно печатное слово отличается от рукописного претензией на абсолютную истину. А я, упаси Боже, на нее не посягаю.

Конечно, я мог бы и здесь убрать некоторые места и что-то изменить… но, как говорится у Александра Сергеевича, «строк печальных не смываю». Иначе это потеряло бы уж тогда всякий смысл.

По совести, все это следовало бы уничтожить, как некогда В. И. Качалов сжег свои дневники. Да что Качалов – Пушкин сжег. И сохранилось письмо Пушкина, в котором он отвечает П. А. Вяземскому по поводу утери дневников Байрона. Но я на такой нравственный подвиг не гожусь. И потому… для человека, любящего Высоцкого всерьез и занимающегося изучением его личности и творчества без низкопоклонничества и кликушества, и эти свидетельства невольного соглядатая могут, как мне кажется, пролить свой дополнительный беспросветный свет.

Краткое свое предуведомление закончил бы я словами В.В. Розанова: «Родила червяшка червяшку. Червяшка поползла. Потом умерла. Вот наша жизнь».

Вот это дневниковое повествование, составленное по твоей просьбе, издатель, из строчек, связанных с именем В. Высоцкого, это – моя жизнь.

Пропущенные страницы из потерянного дневника, или «От „Живого“ к „Живаго“»

Когда идет раскручивание твоей биографии, твоей судьбы и в кино, и в театре, и в книгах, и все идет благополучно: и играются роли, и поются песни, и рождаются дети, то, конечно, люди, которые тебя вывели на эту орбиту, как бы забываются, уходят в тень, и ты считаешь это как бы своим прошлым, пройденным, но, оказывается, что все это прошлое дает всегда и давало такой мощный толчок, как свет в конце туннеля. Влияние прошлого очень сильно, потому что оно было воспитателем, заложило во мне какие-то вещи и как в человеке, и как в артисте.

Я надеюсь, что эта моя интонация в предисловии, взволнованная, поможет читателю понять, что я хочу сказать своей новой книгой «Таганский дневник». А предисловие, особенно этой книги, очень важно; в него вошли пропущенные строки моего дневника, заметки институтского периода, которые я потерял, но я знаю, что они были, но где они остались, в какой гримерной, в каком поезде, в каком самолете, а может быть, на Алтае, куда ездил я со своей первой женой… Насколько я помню, записки начинаются с того, с чего начинается эта книга – с нулевой тетради, но повторяю, в них пропал очень важный момент: моя двухгодичная работа в театре им. Моссовета.

А начну я писать свое предисловие такими словами: «Федору Фомичу Кузькину, прозванному на селе „Живым“, пришлось уйти из колхоза» – так начинается великая повесть Бориса Андреевича Можаева и моя роль в великом спектакле, многострадальном, трижды закрытом, но…

Но продуман распорядок действий
И неотвратим конец пути.
Я один, все тонет в фарисействе
Жизнь прожить – не поле перейти.

Этой строкой из «Гамлета» заканчивается моя роль в спектакле «Живаго».

Путь, который я прошел от «Живого» к «Живаго», в полной мере заложила и Ирина Сергеевна Анисимова-Вульф, актриса, ученица Станиславского, режиссер, правая рука Завадского. Именно ей я и хочу посвятить предисловие к книге, как бы восстановить потерянные страницы дневника.

А начиналось все с того, что в 1958 году я поступил во ВГИТИС на факультет музыкальной комедии, то бишь оперетты, где главнейшей или ведущей дисциплиной был вокал.

Если человек умел петь, его набирали. И вот мы предстали перед Ириной Сергеевной, преподавателем актерского мастерства. Она не набирала нас, и тут есть одна тактика, о которой надо знать, чтобы понять поступок Ирины Сергеевны по отношению ко мне и назвать его героическим. Кафедра дорожила каждой единицей, и если, допустим, человек после окончания института попадал в оперный театр, это считалось престижным для кафедры, например, Пьявко.

Если же человек вокального отделения попадал в драматический театр, это считалось позором для кафедры, т. е. его, значит, не научили петь, и он вынужден пробиваться драмой. Главным было – как человек поет, а уж играть с горем пополам каждого научить можно, так считалось, да и, думаю, осталась эта позиция и до сих пор.

Таким образом, педагогу по актерскому мастерству предоставлялся материал постфактум, как кот в мешке, таких котов мужского и женского пола предстало перед Ириной Сергеевной аж двадцать пять, среди них и я. Именно этого дня я не помню, но я был как-то обескуражен таким педагогом. Кого ожидал я, парень из села, из деревни, ну если не Любовь Орлову или Целиковскую, Ирину Скобцеву или Ларионову, то хотя бы что-то рядом и обязательно белокурую.

Я был, разумеется, обескуражен и поражен высокой, тонконогой, худой, сутуловатой, с крупными зубами, с вечным беломором во рту, в пальцах которой после каждого занятия торчали горы напомаженных окурков, красно-фиолетовых.

Ну, конечно, мне тогда было неведомо, какую роль, величайшую, сыграет эта женщина в моей жизни.

Она буквально через несколько занятий оставила меня одного или отвела в сторону, я уже не помню, и сказала буквально следующее: «Молодой человек!» (Она обращалась ко всем на «вы», на «ты» она переходила, когда была расположена к человеку, и довольно быстро стала меня звать на «ты».) Так вот, она очень тихо сказала: «Молодой человек, запомните мои слова: ваше место в драматическом театре».

Теперь читатель пусть решит, были эти слова предательством или подвигом? Но в те времена о них никто не должен был знать.

Она тогда ставила «Короля Лира» и работала долго с Пастернаком. И это все нам рассказывала, приносила фотографии. На одной из фотографий читатель может увидеть их вместе после просмотра спектакля.

Рассказы о Пастернаке, о стихах, о судьбе его узнавали мы от Ирины Сергеевны, хотя занятия на отделении оперетты были далеки от таких поэтических глубин и погружений. Все эти литературные бои были как-то далеки от нас. Она была, как нам казалось, человеком уходящего века и должна была воспитывать только культуру речи, но часто, хотя это была и не ее прерогатива, рассказывала о культуре поведения и на сцене, и в быту.

Вот когда и где состоялся тайный сговор и вот почему я дал название предисловию «От „Живого“ к „Живаго“», чтобы дать ощущение не только времени, но и дать ощущение внутренней сути происходящего.

Я никогда и не думал, что когда-нибудь сыграю «Живаго», насколько полярные роли для артиста; роль Федора Кузькина, деревня деревенщиной, и суперинтеллигент Юрий Андреевич Живаго. И в это расстояние в четверть века уместилась вся моя жизнь в театре и кинематографе. Это был и несыгранный «Гамлет», и сыгранный Альцест в «Мизантропе», это и «Анна Снегина», и «Пакет», кстати, в котором меня увидел Любимов и, может быть, это сыграло решающую роль в его приглашении меня на роль Федора Кузькина.

А ведь именно Федор Кузькин и стал моей судьбоносной ролью в театре на Таганке. До этого я сыграл в нем первую роль, роль Грушницкого, работая при этом еще в театре Моссовета. Спектакль «В дороге» был премьерным, мою роль Пальчикова называли открытием. К тому же, я был введен Ириной Сергеевной в некоторые спектакли, ну, допустим, «Ленинградский проспект», где я встретился с выдающимся, великим артистом Николаем Дмитриевичем Мордвиновым.

Как же я умудрялся совмещать?

Грушницкий появлялся в спектакле во втором акте, а мой Пальчиков – в первом. Случалось так, что я играл первый акт в театре им. Моссовета, садился в такси, разгримировывался, выполняя категорические, безусловные требования эстетики Любимова, и мчал в театр на Таганке. Иногда Любимову приходилось растягивать антракт, ну, он сердился, конечно, но тем не менее раза два-три ему приходилось все это переживать.

В театре им. Моссовета я себя чувствовал достаточно уютно, Ирина Сергеевна исподволь стала меня готовить к работе в театре. И я… сами понимаете, что такое учиться в Москве и с первого курса знать, что ты имеешь уже свой театр и тебе обеспечена московская прописка и т. д. и т. п. И здесь можно было бы выбирать два пути – это как бы возлечь на лавры и, так сказать, плюнуть на себя, либо – по такому пути и пошло мое существование – прилагать максимум усилий, работать: по всем предметам у меня были только хорошие оценки, в том числе и по вокалу, потому что знал: доброму вору все впору.

Когда я заканчивал институт и играл в театре им. Моссовета, я женился на моей сокурснице Нине Шацкой. Она получила свободный диплом. В это время проходила реорганизация театра Драмы и комедии в театр на Таганке, и нас в этот театр Любимов взял. Он нуждался в молодых потому что он нес революционные идеи в театральную жизнь России.

Надо было уходить из театра Моссовета, полгода театр не отпускал, уговаривал поехать в Париж, но я уже был восхищен и сражен той театральной эстетикой, которую нес Юрий Петрович Любимов. И я хотел работать только у него.

Когда я уходил, Юрий Завадский, руководитель театра им. Моссовета, сказал, что я далеко не самый хороший поступок совершаю в своей жизни: я предаю своего учителя, который привел меня в этот театр, но я этим уговорам не внял, и правильно, наверное, сделал. Я поехал к Ирине Сергеевне, она была больна и лечилась в санатории. Она, конечно, ревновала, она, конечно, переживала, но она просмотрела все спектакли Любимова с моим участием и сказала: «Вы сделали правильный выбор, вы нашли свой театр». Мы опять перешли на «Вы». И вот этот груз она как-то сняла с моей души, груз предательства своего учителя.

Каждому актеру хочется играть главные роли. На первых порах этого у меня не было, хотя я был ведущим.

И вдруг, в 1967 году была напечатана повесть Можаева. Я стал репетировать роль Кузькина. Федор Кузькин надолго задержал меня в театре на Таганке. У меня были всякие моменты и приглашения в другие театры, но здесь надо понять, когда случился «Живой», ставший легендой как лучший спектакль Любимова – и пусть он был запрещен, но по искусству и по роли это состоялось, и я чувствовал и понимал свое положение первого артиста.

Это удерживало, и я счастлив, что так случилось, потому что Кузькин помог мне сыграть и Альцеста, и Глебова, и Отрепьева, и… Конечно, возможности мои театрального артиста у Любимова расцвели в полной мере. Но я счастлив и благодарен судьбе, что на какое-то время вошел в мою судьбу великий режиссер Анатолий Васильевич Эфрос. В театре им. Моссовета я имел счастье видеть великих артистов: Николая Мордвинова, Веру Марецкую, Любовь Орлову, Фаину Раневскую.

Это, конечно, иной театр, иная эстетика, и хоть тогда мы, молодые, были в задоре отрицания этого всего, теперь я понимаю, что это замечательный театр, только другой.

Но и в театре на Таганке, в его эстетике много доброго, хорошего, революционного, но сейчас я понимаю, что на волне вот этой дерзости и критики мы мало успевали постичь тончайшую культуру существования.

Книга «От „Живого“ к „Живаго“» по тексту и по периоду в моей жизни наиболее мне дорога и наиболее чиста.

Потом все покатилось в какую-то другую сторону, и жизнь начала вертеть тебя таким образом, что душа твоя попадала из огня да в полымя, и туда, и сюда, когда человек уже разрушается. На своем примере я это могу чувствовать, но если бы не было этого разрушения, не было бы и каких-то побед, которые были. Ибо только собственный опыт поможет артисту ворваться или надеть шкуру другого человека для того, чтобы быть убедительным в ней.

На премьере 18 мая 1993 года спектакля «Живаго» эмигрант Марк Купер посвятил мне стихи, которые я вынес в эпиграф.

И действительно, эта дистанция от «Живого» к «Живаго» представляется мне символичной и для времени, и для меня.

«Живой» пролежал на полках двадцать один год и вышел с разницей в четыре года с «Живаго». Двадцать один год я мечтал сыграть эту роль и ждал возвращения Любимова. Я ждал его из эмиграции, это одно из самых сильных моих желаний, надежд. Я хотел этого, чтобы он вернулся, вернулся обязательно для того, чтобы восстановить свой шедевр, и я дожил до этого дня.

Валерий Золотухин

Часть 1
Живой

«Ради своего искусства жертвуй, жертвуй пустяками житейскими. Бог превыше всего».

Бетховен.

Тетрадь № 0

Олеша пишет, что всегда что-нибудь хотел сделать, что-то должно было свершиться, что-то он сделает и будет все в порядке…

Мне тоже кажется, будто, вот я что-то сделаю, напишу, сыграю, научась, и наступит равновесие, гармония т. е. душевная. А как же быть с поговоркой «Лентяй всегда что-нибудь хочет сделать»?

Искра-то, она должна обязательно быть, высекаться, давать иногда хотя бы знать о себе, иначе – пошлость, потуги, даже жалко становится и думаешь, какие же мы, артисты, обиженные, даже спрятаться не за что.

Жена говорит: «Ты б лучше интересные наблюдения, случаи смешные записывал бы, вместо всякой ерунды». Вот ведь чудо какое. Я ведь для этого и завел эту тетрадь, надеясь, что каждый день наблюжу, наблюдю (как сказать правильно?) и запишу. Ан не выходит. Лезут строчки из головы, может быть, даже из шариковой ручки, а не из жизни, не с улицы. Собственно, для интересных вот этих штук я и свечку приобрел и зажигаю ее, хоть электричества завались, но я его выключаю. Со свечкой, именно со свечкой… Она горит, и я переношусь в другой мир, может быть, век. Даже машины и троллейбусы за окном, которые обычно не дают спать, до того противные и громкие они издают звуки, прекращают свои действия и замолкают либо действуют шепотом, тем самым подчеркивая свою солидарность с тем миром, который я изобрел при помощи свечки и фантазии. В этом мире зима, большие сугробы, луна, кони с колокольчиком, цыгане, соболь, вернее, страсть в соболиной шкуре, а потом «зеленый луг, по которому ходят кони и женщины», церкви, лапти, гармошка и грустная песня о несчастной любви – вообще, моя Русь, старая первозданная, звонкая и любимая, а вот пришла жена, включила телевизор, из него полыхнул 20-й век, громкий, резкий, безумный, хаотичный и разрушил мою иллюзию.

Моя жена похожа на горящую свечку, когда она в хорошем настроении (жена, разумеется) и из нее что-то выплескивается. Они обе длинные, но стройные, и голова, горящая от пергидроли одной, повторяет спокойное пламя другой.

Хорошая книга… Жалко, что вот-вот ты ее дочитаешь, и ты будешь уже не в ней, ты должен ее покинуть ради другой, может быть, лучше, интереснее, может быть, наоборот, – но уже другой. Такое ощущение, будто ты предаешь, уходишь, покидаешь, изменяешь, но расставание неминуемо, потому что свидание не может длиться вечно – и вы должны попрощаться, хоть и ни в чем не виноваты друг перед другом. Хорошая книга… Это друг, честное слово, друг. Когда он есть, можно без особых потерь пережить и ссору с женой, и нищету, и хандру. А уж всяческие очереди в магазине, у кассы в бане – тебе не страшны, потому что их не существует, их растворяет первая строчка. А что такое метро, наземный транспорт, командировки, антракты, паузы, перерывы, перекуры, отпуска, ожидания в приемных и пр. и пр., что укорачивает жизнь, если под мышкой у тебя хорошая книга, твой друг.

Вот я кто – я графоман, этот термин вычитал у Олеши. Очевидно, это человек, которому нравится писать, просто так, не задумываясь, что и зачем, играть в это. Екатерина Вторая, говорит он, была графоман и графоманка, т. е. с самого утра садилась к письменному столу. Я к тому же еще и зажигаю свечку. Театр. Да, да. Я устраиваю по этому поводу спектакль. Я – артист, играю какого-то писателя, может быть, даже непризнанного, но, безусловно, гениального. Для этого мне нужна свечка, особая бумага и даже ручка, вот эта шариковая ручка мне импонирует. Когда за кулисы после спектакля приходили японцы, я все время, как бы невзначай, пытался нарваться на такую ручку, и не безуспешно. Правда, это не то, на что нарвался Высоцкий и даже Хмельницкий, но все же. У них отличные ручки. Мне кажется, такими ручками можно написать еще раз „Маленького принца“.

Не читаю то, что пишу. Завтра я не буду помнить ничего из написанного сегодня. И это меня забавляет. Вдруг, когда вся тетрадь будет исписана, и я все-таки начну ее читать, вдруг наткнусь на строчки, которые мне понравятся.

8 декабря 1963

Милые мои друзья. Вот что я вам скажу, искренне, ото всей души, стройте свою актерскую судьбу сами! Не доверяйтесь никому: ни руководству, ни режиссуре. Не повторите гадкий путь В.Ш. Может быть, стоит раз, два или три переменить место, не держаться за него, искать, где лучше, где ты больше нужен.

Я ничего не пишу о театре, о своей работе. И зря. Говорят, наш театр – явление эпохальное, нас приглашают знаменитейшие столицы мира, кабинет Любимова исписан отзывами великих из разных областей человеческой деятельности, от Оливье до вождя Кубинской революции. Скоро негде будет писать, на потолке это делать без вспомогательных лесов невозможно. Очевидно, великие, если они еще не все оставили свои автографы в кабинете Любимова, будут это делать в кабинете Дупака. Но, безусловно, это уже не так почетно. Хотя великий, если он действительно великий, где бы ни испачкал место, оно становится святым.

Но я смотрю в глубь веков, что будет с этой стеной, когда начнут ломать театр, а это должно случиться скоро. Ее придется оставить на этом месте как монумент, а вокруг разбить скверики и фонтанчики. Во всяком случае, Любимов заручился визой к потомкам в гости.

Надо написать о наших артистах. Как бы там ни было, каждый живет, работает, старается и достоин внимания.